Голодный и клыкастый

— А-Яо, ты ел? Это просто факт: у тебя редко выдается возможность разделить пищу с сыном. Но ты всегда удостоверяешься — всегда! — что у него будет, на что купить еду, даже если ему придется делать это без тебя. В последнее время вам не приходилось слишком уж существенно экономить, и А-Яо выглядел более отстраненным, и ты просто… Материнские тревоги, вот и всё. Твой сын улыбается тебе, и кто-то другой мог бы не заметить мимолетную вспышку паники у него в глазах. — Разумеется, матушка, — отвечает он. — Если тебе нужно больше денег, просто скажи. У нас их хватает. — А, это… — Он смотрит вниз, потом поднимает взгляд. — Матушка, ты знаешь, что самосовершенствующиеся заклинатели могут приучить свои тела обходиться без пищи? Никто из заклинателей, которые тебе встречались, не сторонился еды — или каких-либо иных мирских нужд, — но да, подобные слухи до тебя доходили. И всё же… — Звучит не очень-то безопасно, А-Яо. Пожалуйста, мама просит тебя: ешь. Он смеется. — Не беспокойся, матушка. Я буду есть. — Выходит… ты делаешь успехи в самосовершенствовании? — Ты купила ему новое руководство всего-то чуть больше месяца назад, но сразу после этого он страшно заболел. Если он так сильно продвинулся за какие-то три недели… — Превосходные, матушка. ...то это замечательные новости. — Я так тобой горжусь, А-Яо. Вот уже скоро твой отец выкупит нас обоих. На остаток дня ты отставляешь в сторону свои тревоги; для них нет времени. Даже если не брать в расчет клиентов, в борделе не бывает ни минуты покоя — за исключением тех немногих часов, когда у тебя действительно находится время для сна, и когда оно наступает, вместе с ним возвращается беспокойство. Да, А-Яо здоров. Да, с ним все в порядке. Но он разговаривает с тобой, будто чужой. «Это только естественно. Он станет большим человеком; только естественно, если он отдалится от кого-то вроде тебя». Всё потому что…? “Ты накричала на него, наорала — в тот раз, когда он думал, что защитит тебя, поднявшись сюда. Он знает, что ты всего-навсего хотела уберечь его, ведь так? Что видеть его, спущенного с лестницы, было хуже всего, что делал с тобой этот мужчина? Он это знает, верно?” Ты переворачиваешься в постели. — А-Яо… — начинаешь ты, но его здесь нет. Ты не волнуешься на этот счет. У вас разные часы работы, это только естественно. Ты снова пытаешься уснуть. По крайней мере, кот, с завываниями бродивший по переулку снаружи (мир, из которого ты не в силах сбежать, в миниатюре), в последнее время перестал шуметь. Небольшое облегчение, но какое ни есть. *** Дверь со скрипом открывается, и А-Яо на цыпочках входит внутрь — это единственное, по чему ты можешь судить, что вообще спала. Ты почти здороваешься с ним, но что-то толкает тебя подождать. Он думает, что ты спишь, Его одежда в беспорядке. Чем он занимался? Ты тут же отбрасываешь самый очевидный ответ. Ты давным-давно взяла с него слово, что на <em>это</em> он никогда не пойдет. Со всех остальных в борделе ты тоже взяла слово, и за это тебя прозвали гордячкой, но всё-таки все здесь понимают: лучше не позволять клиентам проявлять интерес к твоему сыну. Он распахивает полы одежды, и… Неровный шрам пересекает его грудь от шеи до живота — и дальше, уходя под пояс, так, что тебе не видно, где он кончается. Нет, не шрам — след свежий, из него капает кровь; ты задыхаешься на вдохе и только надеешься, что это может сойти за звук, который ты издала во сне, — ведь что тут можно сказать, что можно ему сказать? Он пострадал и скрывает от тебя это, и тебе нужно высказаться ему в лицо, но сделаешь ли ты это сейчас? И он замечает что-то, но, по всей видимости, верит, что ты спишь, потому что всё, что он делает, — это подходит к тебе, подтягивает одеяло к твоим плечам и осторожно убирает прядь волос, упавшую тебе на глаза, прежде чем заняться своей… раной. Ты приоткрываешь глаза на щелочку — как раз достаточно, чтобы видеть, как он берет клочок ткани и вытирает кровь. Быть может, ты отреагировала чересчур остро. Там сейчас не окровавленный провал, не глубокий след — только тонкая линия; но даже пореза от бумаги уже было бы слишком много. Как будто всё это — совершенно нормально (и ты уповаешь на Небеса, что это не так), А-Яо просто ложится к себе на тюфяк и сразу же засыпает. Как бы ты ни старалась, ты не можешь больше уснуть сама, не можешь прогнать из головы вид всей этой крови. Когда ты, наконец, перестаешь пытаться, А-Яо всё ещё спит, и когда ты осторожно раскрываешь его одежду, у него на груди нет вовсе никаких отметин. Ты проверяешь мусорное ведро. Как ты и опасалась, ткань перепачкана в крови. *** — А-Яо, я видела, как ты приходил вчера вечером, — говоришь ты, нервно признавая за собой обман. — А-Яо, ты… ввязываешься в драки? Ради денег? У него распахиваются глаза. — Что ты, матушка. — Он улыбается нежно и ободряюще. — Я не дерусь ради денег. — Он, кажется, искренне изумлен этому вопросу. — Я не хочу, чтобы ты занимался чем-либо, чем можешь себе навредить. Чем угодно, — подчеркиваешь ты. — Матушка, — говорит он. — Ты хочешь, чтобы я стал самосовершенствующимся заклинателем. Заклинатели сталкиваются со множеством опасностей. Самосовершенствование само по себе бывает опасно. — Я имела в виду не это, и ты знаешь, что я не это имела в виду. — Знаю. — Он берет тебя за руки, держит крепко. — Я обещаю: тебе не о чем беспокоиться. То, что ты видела… это не то, о чем ты думаешь. Всё в порядке. А-Яо исчезает ещё до вечера, и всё же ты беспокоишься, беспокоишься так сильно, что даже не отмечаешь имени человека, который заплатил за твое время сегодня вечером, пока не видишь его лицо, и… — Нет, — говоришь ты спокойно, как если бы не дрожала всем телом. Это тот самый мужчина, что спустил А-Яо с лестницы. Почему он вернулся? Он явно не остался тобой доволен; так почему он вернулся?.. — Думаешь, можешь позволить себе быть переборчивой, карга? — Уходите, — говоришь ты так уверенно, как только можешь. Быть может, ты уже и не первой свежести, но ты и не настолько отчаялась, чтобы не отвергать никого. — Я позову охранников. — Я заплатил, чтобы здесь находиться, сучка. — Вам вернут деньги. А теперь, — говоришь ты, — вы уйдете самостоятельно, или предпочтете, чтобы все ваши друзья видели, как вас выволакивают отсюда? Быть может, это и действенно — но это не то, что следовало сказать. Мужчина скалится, хватает тебя за руку и впивается пальцами, когда ты пытаешься вывернуться. Он плюет тебе в лицо, швыряет тебя на пол, и… Уходит. Он уходит. Ты сидишь так, дрожа, плача и вздыхая от облегчения, неизвестно сколько, до тех пор, пока внутрь не врывается А-Яо, обхватывая тебя обеими руками и прижимая к себе, так крепко, что ты слышишь стук его сердца. Мало-помалу он выпытывает у тебя, что случилось. Затем он вытирает тебе лицо, заворачивает в одежду потеплее и говорит, что скоро вернется с чаем. Вот только… ...чайник с собой он не захватил. — А-Яо? — Ты поднимаешься на дрожащих ногах и открываешь дверь, но его уже и след простыл. — А-Яо! Он не пойдет за этим человеком, он предусмотрительный, он не ищет неприятностей, но… Туман пробирает холодом ночную темноту, но тебе не нужна дорожка влажных следов на улице, чтобы знать, в каком направлении они ушли. Есть только одно место поблизости, куда может направиться разгневанный клиент после того, как его выгнали, и это таверна по соседству. Тебе не хочется привлекать внимание. На тот случай, если А-Яо действительно не ходил за ним, ты не хочешь привлекать внимание к себе самой. Так что ты плотно натягиваешь капюшон и тихо обходишь здание сзади, и когда ты видишь в тени две фигуры, у тебя ёкает сердце. Ты знаешь, кто это. Следом… Всё происходит едва ли не слишком быстро. В одно мгновение этот человек замахивается на твоего сына, а в следующее — кричит, и его рука… Ее нет. Кровь в свете фонарей блестит по-другому, замечаешь ты. — Ты… что ты такое, во имя ада?! — кричит мужчина. Твой сын вроде как падает на него сверху, и ты слышишь нечто, похожее на жуткий скрежет зубов, и мужчина… больше не встает снова. У тебя самой крик застревает в горле. А-Яо поднимается на ноги и обходит тебя, и ты уже скользнула обратно в тень, и то, что ты видишь перед собой — <em>не твой сын</em>. От шеи и ниже его живот и грудь распахнуты, словно бы там зияет огромный, ужасающий рот. Бесчисленные зубы внутри отражают свет фонарей, и кровь капает с них со всех, а с одной стороны кровавого зева свисает… человеческая нога. Но лицо у него — по-прежнему лицо А-Яо; глаза, которыми он пристально вглядывается в темноту, — глаза А-Яо, и этот… рот… закрывается, и ты вздрагиваешь, слыша хруст встающих на место костей, но А-Яо остается спокоен; он просто берет одежду мертвеца и вытирает всю кровь начисто, а затем… ...он не увидел тебя… ...оборачивается и наклоняется, с чавкающим звуком, за… за тем, что осталось. Ты больше не в силах смотреть. <em>Что стряслось с твоим сыном?</em> *** Это все его занятия самосовершенствованием. Что-то случилось во время его занятий самосовершенствованием. Оба раза, когда ты расспрашивала его, он упоминал об этом, значит, это оно. Ты отчаянно пролистываешь страницы книги, которую купила ему, в поисках хоть каких-то зацепок. Упражнения, растяжки. Некоторые из них тебе даже знакомы, некоторые определенно не пришли бы на ум никакому праведному заклинателю! Что это за книга такая? Но вот приемы фехтования, вот упоминания ци, и… ах! Вот оно что. «Опасности Недолжного Самосовершенствования». Автор предупреждает, что к совершенствованию не следует подходить легкомысленно, а следом начинает говорить об «искажении ци». «Мне доводилось видеть, как Добрые Люди обращались в Демонов, голодных и клыкастых», пишет он, и вот оно. Пускай подробностей и недостает, но это оно. (Недостаток подробностей неудивителен. Прошлым вечером А-Яо вернулся с чаем, как обещал, и выглядел совсем по-человечески. Если ты вздрагивала от страха всякий раз, когда он садился рядом, это можно было списать на последствия шока. Позже, во сне, он казался таким же спокойным, маленьким и юным, как и всегда, и тебя это почти обмануло). Человек, продавший тебе эту книгу, был на рынке почти все время. Вот откуда стоит начать. Он наверняка чувствует твое отчаяние, когда ты подбегаешь к нему. Нет; он наверняка это <em>видит</em>: ты едва сумела взять себя в руки, прежде чем выйти наружу. — Эта книга. — Ты толкаешь ему в руки руководство. — Пожалуйста, скажите, что знаете, кто ее написал! Он отталкивает тебя и отряхивает одежду, но не говорит тебе убираться. Вместо этого он произносит: — Само собой, я написал ее сам. — Значит… вы самосовершенствующийся заклинатель? — Легкий оттенок сомнения, мелькнувший у тебя в голосе, вероятно, не делает тебе чести, но кто бы мог ожидать, что настоящий заклинатель станет продавать книги на рынке в Юньпине? — Прошу! Вы должны помочь моему сыну. Он занимался по вашему руководству, но что-то пошло не так, и — “демон голодный и клыкастый”, в точности, как вы написали, и как мне помочь моему сыну?! Книготорговец нервно оглядывается по сторонам, на толпу, и ты осознаешь, что устроила сцену. Пусть так. Это ради А-Яо. — Госпожа, — начинает он, куда более вежливо, чем это необходимо, — если вам нужно, чтобы кто-то убил чудовище, я предлагаю обратиться в какой-нибудь орден заклинателей. Пристань Лотоса совсем недалеко. Мое время на ночных охотах уже давно позади. — Нет! — Ты делаешь глубокий вдох. — Как мне спасти его? Как сделать его снова человеком? — Ах, вот оно что… — Он ещё раз оглядывает тебя с головы до ног. — Совсем другое дело. Прошу в мой магазин. Ты следуешь за ним в подсобное помещение. — Для начала, — говорит он. — Можете ли вы заплатить этому господину за его услуги? Ты не можешь, само собой. Не деньгами. — Я могу расплатиться… своими собственными услугами, — говоришь ты, и книготорговец не может скрыть, как заблестели его глаза. Честно говоря, это куда менее трудно, чем платить деньгами, и единственный риск — что обо всем узнает бордель-маман. — Хм, — он делает вид, что колеблется. — Это подойдет. А теперь расскажите мне больше о своем сыне. Ты в точности описываешь то, что видела — как он выглядел, что он делал, как заболел и был очень, очень голодным всю неделю после того, как ты подарила ему руководство. — Это то, что вы называете “искажением ци”, ведь так? Но выражение его глаз меняется. Ты где-то допустила неверный шаг. Желание в нем борется с чем-то ещё, и то, что прорывается наружу… — Вы вините <em>мою</em> книгу за подобную мерзость? Ах. Значит, это личное. — Нет-нет, — умиротворяюще произносишь ты. — Само собой, это была его собственная ошибка, но… но раз уж вам доводилось видеть такое раньше… — Госпожа, никому не “доводилось видеть такое раньше”. Ты застываешь. — Но… вы говорили… — Преувеличение, — поясняет он. — Выдумка. Выдумки помогают продавать книги, риск делает их более привлекательными, но предполагать, будто моя книга может превратить человека в чудовище, — да вы, должно быть, выжить из ума! — Тогда… — Что он говорит? Его книга была ложью, вся целиком? — Тогда, раз уж вы не можете мне помочь, — говоришь ты, всё ещё пытаясь это осмыслить, — позвольте мне вас покинуть. Спасибо, что уделили мне время. — Постой-ка. — Он хватает тебя за запястье. — Ты отняла у меня время, не так ли, и оскорбила мою книгу по ходу дела, но так и не расплатилась со мной. — Его хватка остается крепкой, как бы ты ни старалась вывернуться... ...и тут в комнату врывается твой сын. — Матушка! — Он бросает гневный взгляд на книготорговца. — Не трожь мою мать! — Или что — ты съешь меня? — Да. Именно. Ты понимаешь. — А-Яо поворачивается к тебе и не пытается ничего отрицать. — Матушка, я не хотел, чтобы ты это когда-либо видела. Книготорговец с издевкой усмехается и протягивает руку, дергая А-Яо за одежду. — Не знаю, какое жульничество вы пытаетесь провернуть, но это не чудище. Это всего лишь мальчишка… А-Яо обнажает зубы на своем теле. Книготорговец кричит. Как кричишь и ты. — А-Яо, остановись! — восклицаешь ты. — Ты не должен… ты человек, не чудовище, я хотела помочь тебе, но я не могу, если ты будешь и дальше… — “Есть людей”. Ты даже не можешь заставить себя произнести это вслух. — Матушка, он собирался… Да, и это твоя собственная вина, что ты оказалась в таком положении, не правда ли? Абсолютная невинность, стоящая за его желанием тебя защитить, совершенная противоположность этим чудовищным зубам — это по-прежнему твой А-Яо, ты уверена точно. Но пока он пытается объясниться с тобой, книготорговец хватает тебя под руку и выволакивает из подсобки. Сдвигает тяжелый книжный шкаф, загораживая дверь. — Оно не выберется, — сообщает он, и в самом деле — А-Яо не слишком сильный, он… “Оно”. Книготорговец назвал твоего сына — оно. — Что… теперь? — спрашиваешь ты. Ты слышишь, как твой сын барабанит в дверь и кричит, по-прежнему в страхе <em>за тебя</em>. Книготорговец берет лампу. — Огонь убивает большинство демонов, — говорит он. — Нет! — Он уничтожит свой магазин целиком, и всё из-за мальчика, который даже не попытался бы навредить ему, если бы не его собственные действия. Ты не позволишь ему, ты не можешь, но — как? Он уже доказал, что превосходит тебя силой. — Он не демон, он ребенок, которому нужна помощь, — умоляешь ты. — Послушай, — говорит книготорговец. — Стать <em>таким</em> невозможно, прочитав книгу. Стать таким случайно — невозможно. Ты понимаешь? Он говорит… он говорит, что твой сын намеренно превратил себя в такое создание? — А-Яо, это правда? — спрашиваешь ты. Его молчание — само по себе ответ. И вдруг… твой взгляд словно смещается. Ты <em>понимаешь</em>. Этот человек намерен убить твоего сына, которого ты просила спасти, и ожидает от тебя благодарности. Мужчина, которого А-Яо убил прошлой ночью, тоже ждал бы, что ты будешь ему благодарна. Та жизнь, которой ты живешь, в которой был рожден А-Яо, хорошо научила тебя быть благодарной; но ему ты всегда говорила: <em>“Будь сильным. Стань ещё сильнее. Ты выше этого”.</em> И так он и сделал. Ты не знаешь, каким образом; но он сделал в точности так. И ты тоже выше этого. Опустив глаза, ты произносишь: — Я понимаю. — И поскольку актрисой быть тебя жизнь научила тоже, ты тянешься за лампой. — Прошу. Он мой сын. Это должна сделать я. Как легко он верит тебе! — Помогите мне с книжным шкафом, — говоришь ты. — Я хочу увидеть его напоследок, прежде чем… Книжный шкаф скользит в сторону; приоткрывается дверь. А-Яо выглядит полностью смирившимся со своей судьбой — каким он не был бы, будь ты кем угодно, кроме как его матерью. — А-Яо, — говоришь ты. — Ты не чудовище. И прежде, чем книготорговец успевает понять, что происходит, ты тянешь его за руку точно так же, как он тянул тебя, толкаешь его навстречу сыну — и отворачиваешься. Точно так же, как он едва прислушивался к твоим страхам, ты не обращаешь внимания на его мольбы. Это… приносит удовлетворение. Какое-то время спустя твой сын выходит наружу. Он не то чтобы улыбается, и в глазах у него стоит вопрос. Ты кладешь руку ему на плечо. Поправляешь на нем одежду. — А-Яо, — говоришь ты. — Какой же я буду матерью, если позволю своему сыну голодать?