***
Мэн Яо ставит чайный набор на места, по привычке не заботясь о том, что это должны делать слуги. Зажигает курильницу, мимоходом стирает пыль с полки и присаживается на циновку возле Лань Сичэня. Разница в росте позволяет прильнуть к чужой руке, щекой прижаться, мягко разглаживая складки на рукаве. — Сегодня холодно, — туманно произносит юноша, потираясь о белую ткань виском, — Не сидел бы ты на полу столько. Они оба заклинатели, и довольно сильные, но в голосе Мэн Яо при этом бесполезном совете такая нежность, что он, скорее, домашний, чем практический. Сичэнь накрывает его руку своей, сжимает, умещая в длинных пальцах и широкой пясти чужую маленькую ладонь. У главы ордена нет дел на сегодняшний вечер, просто привычное чаепитие устроили немного раньше, чем обычно. И хочется ухватиться за это уютное, родное, с головой погрузиться, да раньше потрескивание палочки благовоний и шорох колыхаемых ветром занавесей другие чувства навевали. — А-Яо, — Лань Сичэнь знает, что голос у него от долгого молчания хриплый и что это беспокоит его собеседника, но ничего поделать не может, — Я… Я очень переживаю. Лань Яо поднимает на него взгляд. Глава ордена смотрит перед собой, уставший, бледный и, кажется, немного состарившийся. Обычно он всегда старается встретиться с новым учеником глазами, но сейчас, не скрывая ни капли беспокойства, оставляет это занятие. Это началось после Аннигиляции Солнца. Не Минцзюэ тоже подметил плачевное состояние названного брата, однако, видя искреннее беспокойство юного Мэн Яо, оставил Сичэня под его присмотром. Самого главу ордена Лань произошедшее затронуло только косвенно, но так сильно, что требовалось постоянное присутствие близкого человека, чтобы не сойти с ума. — Лань Хуань, — тихо зовет адепт, закрыв глаза и сосредотачиваясь на ощущении чужой ленты на правом запястье. Он помнит, благодаря кому получил ее еще до войны и уже в бой шел с твердой целью защитить всех дорогих людей во всех орденах, — Я тоже переживаю. Если бы не братец Вэй… Он смотрит на свою руку. На нее же направлен взгляд Лань Сичэня, лоб которого украшает уже другая полоса ткани, новее, еще не изношенная. Эти две ленты — напоминание о человеке, связывающем их со всей огромной семьей. Человеке, находящемся сейчас при смерти. — Ты нужен брату, — еще тише говорит А-Яо, крепче обвивая чужую руку, будто подувший внезапно ветер может заставить чувствовать холод, — Если мы не будем хорошо заботиться об ордене, Лань Ванцзи не сможет проводить достаточно времени с мужем. Лань Сичэнь знает это. После войны нужно еще многое восстановить, смерть Вэнь Жоханя не стала ее абсолютным концом, так что к самому ордену получилось вернуться только пару месяцев назад. Вопрос с военнопленными твердо взял на себя Гу Су Лань, и работа по отделению реальных виновных от тех, кто в принципе меча в руках не держал и не сформировал даже подобие золотого ядра, идет до сих пор. Списки погибших также ведутся отдельно в каждом клане, и их сверение занимает много времени. Лань Сичэнь знает, но напоминания А-Яо никогда не лишние. Юноша старается изо всех сил не для того, чтобы занять место идеального Хань Гуан Цзюня, а просто потому что искренне любит свою новую семью. Когда сумерки переходят в ночную темноту, они сидят, уже обнявшись, хотя с силой их золотых ядер холодно быть не может.***
Гу Су идеально натренировал адептов, даже самых юных. Опыт с сожжением Облачных Глубин смотивировал и выживших, и новых солдат, и теперь воевать с ними равно самоубийству. Для кого угодно, кроме Цишань Вэнь. Лань Яо развил золотое ядро почти до уровня Цзинь Цзысюаня. Его меч будто летает, не покидая руки, а выученная техника золотых струн Гу Су Лань расширяет радиус атаки настолько, что к адепту практически невозможно приблизиться. Тренировки с Лань Сичэнем сделали из бастарда почти непобедимого бойца. Глава ордена пропадает среди других адептов, и Лань Яо старается не выискивать его глазами раньше времени: Вэней слишком много. Он только про себя просит Гуаньинь о помощи без конца, пока пот застилает глаза. Отстраненно мелькает мысль: как руками, настолько сейчас запачканными в крови, прикоснуться потом к Лань Хуаню? Но и от этого юноша отгораживается, как может, концентрируется, добивает еще ряд людей, посягнувших на его дом второй раз, и пробивается хоть куда-нибудь, ибо большего, чтобы найти Сичэня, он сделать не может. Когда из двух тысяч Вэней остается несколько сотен, а по трупам под ногами, как по ковру, ходить можно, бастард замечает знакомые среди всех клановых одежды, одним ударом отправляет на землю троих противников, прыгает и, приземлившись, почти касается плечом главы ордена. — А-Яо, ты в порядке? — тот едва может говорить, не задыхаясь. Хэнь Шэн по сравнению с его мечом и в два раза не так быстро двигается, но это заметно забирает силы, Лань Яо присоединяется к Сичэню, на которого, кажется, все Вэни разом нацелились. — Я в порядке, — между делом отвечает юноша, не позволяя никому приблизиться к Лань Хуаню, — Я могу взять их на себя, тогда у тебя получится использовать Ле Бин. Сичэнь смотрит почти испуганно. Ему и в голову не приходит оставить Лань Яо один на один в ближнем бою с таким количеством людей, но бастард отвечает таким уверенным и горящим взглядом, что глава ордена не может возразить. — Если тебе будет сложно, я вернусь, — бросает Лань Хуань, вкладывая меч в ножны и отлетая на дистанцию, достаточную, чтобы и флейту не задели, и, в случае чего, успеть прийти на помощь А-Яо. С первыми нотами «Усмирения», вслушиваясь в глубокий тембр, Лань Яо исполняется уверенности, что любому количеству Вэней, даже при такой усталости и истощении духовных сил, он не проиграет.***
Цзян Цин поднимает голову от трактата, когда ее окликает детский голос. Цзян Юань недавно исполнилось два года, и она шустрая, наглая и требовательная к вниманию. То ли в отца, то ли в дядю. Едва встретившись с матерью глазами, девочка бесцеремонно обегает стол, льнет к руке, между прочим, рабочей, подлезает под локоть и все это — в считанные секунды. — А-Юань, ты же знаешь, что я работаю, — заклинательница и намека на раздражение не испытывает. Дочь никогда не мешает, наоборот, тычет пальчиком в какой-то фрагмент текста, который уже может прочесть, но не понять, а потом оказывается, что именно в этом фрагменте — ключ к каким-то нерешенным вопросам, мучившим лекаря. Дверь комнаты, закрываясь, хлопает, и Цзян Цин снова отрывается от чтения. Ее взгляд заметно теплеет, губы трогает улыбка, вот только под ребрами гулко колет: Цзян Вань Инь в последнее время осунулся, даже при ее умении готовить, ничуть не уступавшем Янли, и под его глазами залегли синяки, несмотря на то, что жена следит, чтобы он высыпался. — А-Чэн, — лекарь берет мужа за руку, как только тот опускается за стол рядом. Ей нечего сказать или посоветовать. — Прости, не уследил, — голос у Цзян Чэна негромкий, почти смиренный, но здесь куда больше подходит «крайне уставший». Глядя на супругов сейчас, мало кто с уверенностью признал бы в них наследника Цзян и гениальную целительницу ордена Цишань Вэнь. Никаких скандалов, споров и взаимных шуток. Только тишина и мерное дыхание взрослых и ребенка. — Нашла что-нибудь? — вопрос главы ордена не требовательный, даже осторожный. Цзян Цин сама его узнать едва может, но понимает лучше любого другого человека и потому чувствует вину, качая головой. Вот уже полгода она работает не покладая рук. Раненых в войну передали Вэнь Нину, на которого девушка могла положиться, как на себя саму. Тома трактатов ордена Вэнь по негласному соглашению перенесены в Пристань Лотоса и в Гу Су Лань, и этому возразить не смеет ни Цзинь Гуаншань, ни Не Минцзюэ, которому на книги в принципе наплевать. Но какой смысл в том, что записи попали в руки остро нуждающихся легко, если за все это время не нашлось подходящего заклинания? Цзян Цин окончательно откладывает книгу, позволяя дочери сесть поудобнее, и ложится на плечо Цзян Чэна. Здесь, в Гу Су, только они сами напоминают друг другу о родной полюбившейся Пристани Лотоса, и сложность не столько в том, чтобы соблюдать правила, сколько в ожидании, что здесь будет еще один человек из дома, не оправдавшемся еще до конца войны.***
У ордена Цишань Вэнь безумно сильная армия. Силы четырех великих орденов втайне собирались несколько лет, но делать это абсолютно незаметно было невозможно, и в итоге Вэнь Жохань оказался так же подготовлен, как противники. Бой неравный, это Цзян Чэн понимает яснее ясного. Родители, борющиеся спина к спине, на другом конце поля, обстрел с воды дает очень мало. К концу дня наследник уже через трупы перепрыгивает, потому что считать времени и сил нет. Тренировки с Саньду, благо, не уступали таким же — с Цзыдянем, и теперь оставлять мать без оружия не нужно — Вань Инь прекрасно себя чувствует с мечом. Вэй У Сянь и Лань Ванцзи не в их отряде, но близко, на Цишань уже вся армия движется. Никто из противников не впечатлен той простой формой, в которую облачен сейчас Хань Гуан Цзюнь, и это их ошибка: недооценивая его, не один десяток Вэней уже полег на землю. Супруги точно так же, как и весь заклинательский мир, готовились к бою с далеко не слабыми заклинателями. Их техника боя мало того, что объединила стили Гу Су Лань и Юн Мэн Цзян, но и несет характер многих неизвестных Цзян Чэну орденов, а изобретенные ими талисманы значительно увеличивают ущерб Вэням. Вэй Ин со своим талисманом призыва духов колоссально изменил расстановку сил. И половина людей в их отряде не дожила бы до сегодняшнего дня, но простой кусок бумаги, который не отцепить просто так, приманивает к Вэням и призраков, и мертвецов. Даже орден Цинхэ Не признал эту стратегию неплохой, да и если бы не признал, показал бы себя ханжой: едва ли не фундамент техник этого ордена носит на себе печать темной Ци. Но при всех скидках на обилие новых талисманов и натренированность у ордена Вэнь многочисленная армия, серьезный боевой опыт и глубоко сидящий в головах патриотизм. Поэтому сражения далеко не всегда идут с небольшими потерями. Сейчас они бьются уже третий день, и именно на этот пункт, стратегически важный для обоих сторон, подкрепление идет постоянно. Когда за спиной Цзян Чэна раздается вопль: «Лань Чжань!», все, что он может, это скривиться. Боевой дух трещит по швам. Если уж ранили второго нефрита… А потом все вокруг взрывается красным и золотым, и Вань Инь, от которого отлетает сразу три Вэня, с зияющим ужасом оборачивается. Только. Не. Снова.***
В башне Кои слишком тепло для начала зимы — роскошь, позволяемая географическим положением. Недавно свалившийся с каким-то серьезным заболеванием (по подозрениям буквально каждого целителя ордена — венерическим) Цзинь Гуаншань получает на свою голову удары за ударами: то Мэн Яо, из которого он хотел сделать хоть что-то, похожее на отца, уматывает в Гу Су и благополучно желает отцу удачи, обещая прикрыть спины только молодым адептам и брату; то теперь наследник ордена с невесткой точно так же и точно туда же умотали, толком не попрощавшись. Сам наследник еще и ткнул отца носом: выделяли бы нормальные деньги на нормальное обучение адептов — не пришлось бы прибегать к критическим мерам в войне, а не понадобись конкретная критическая мера — не рвалось бы у А-Ли сердце за поля-за горы, хорошо еще не насовсем переехали, а то было бы неплохо отца проучить. Цзинь Цзысюаню на произошедшее глубоко все равно. Сейчас, во время очередного полета на мече с женой и сыном в Облачные Глубины, его в первую очередь волнует, надежно ли укутан А-Лин, ерзающий беспокойно, но достаточно взрослый, чтобы понимать, что большое теплое ханьфу отца как раз должно спасать от противного холода. Цзян Янли в последнее время выглядит очень подавленной. Учитывая, что она всецело старается быть приветливой со своей семьей, Цзысюань мог заметить ее состояние только по двум причинам: либо за несколько лет брака он научился чувствовать то же, что и она, либо А-Ли слишком тяжело, чтобы безупречно это скрывать. Учитывая, что в семейной жизни все еще есть проблемы с «угадыванием» и в себе наследник Цзинь совсем не уверен, он с сожалением признает: жене на самом деле очень плохо. Полет проходит в тишине. Цзинь Лин, в обычное время неугомонный, затихает, будто чувствуя состояние родителей. Цзысюань был бы рад, если бы он как раз-таки отвлекал мать от тяжелых мыслей. И отца тоже: за прошедшее время Цзысюань прикипел к родным Янли, гораздо более открытым и честным, чем большинство его собственных. Они приземляются в Гу Су перед воротами. Лань Сичэнь, предупрежденный о визите, уже ждет на входе. Еще не встав на землю, Цзысюань видит своего младшего брата, стоящего рядом с первым нефритом, и мимолетом улыбается. Когда Янли уже твердо стоит на земле, держа за руку А-Лина, глава ордена Лань вежливо и синхронно со всеми адептами кланяется: — Молодой господин Цзинь, молодая госпожа Цзинь, приветствую вас в Облачных Глубинах. Гости тоже склоняются в приветствии, и у Цзысюаня где-то внутри отдается неуютом. Они с Лань Сичэнем почти что родственники, а здороваться с родственниками доселе чаще всего приходилось в Пристани Лотоса, где даже глава ордена не церемонится, не говоря уже о том, как легко тебе могут кинуться на шею кое-чьи семьдесят с лишним килограмм. Хотя сейчас, наверное, уже гораздо меньше… Едва распрямившись, Цзысюань не может не улыбнуться еще шире: Цзинь Лин любвеобилен до невозможности, поэтому довольно виснет на своем дяде, который смеется и подхватывает племянника на руки. А-Яо счастлив в Гу Су, и этому счастью не преграда ни правила, ни вымораживавшая в свое время самого наследника Цзинь атмосфера. В своих письмах он рассказывает много чего хорошего, но одно дело — читать, и совсем другое — видеть чистую и искреннюю улыбку. Хотя это не мешает брату радоваться чуточку сильнее при визите родных. А-Ли здесь любят. В прошлый раз на нее так и навешивалась ребятня, еще тысячами правил не скованная, и Цзысюань позволил — жена так смеялась, что он бы и до следующего года не отгонял от нее детей. А-Яо питает к ней глубокие семейные чувства, так что, выпустив племянника (хотя, скорее, отцепив), крепко обнимает брата и невестку. Им бы так еще пару жизней стоять, но мир и спокойствие почему-то не могут устаканиться на хоть какое-то время. Лань Яо выпускает родню из объятий, и на лицо Янли ложится тень. — Как он? — тихо и без улыбки спрашивает она. В этот момент в ней видно взрослую женщину, возможно, куда взрослее, чем мадам Юй. А-Яо губы поджимает виновато, уже не излучая счастье в прежнем объеме. — До вашего приезда приходил в себя не чаще, чем раз в день. Цзысюань прижимает к себе сына, хмуро глядя на Ланей и Янли. — Но… — она ахает и смотрит на деверя с непониманием, — Мы ведь прилетали неделю назад, и ему хватало сил, чтобы быть в сознании чуть ли не каждые несколько часов… Лань Яо и Сичэнь опускают головы. Они чувствуют себя виноватыми под несчастным взглядом этой женщины, чьей силы хватило на невозможные испытания, но оказалось мало для спасения одного человека. Цзысюань губу кусает. Его семья не должна так выглядеть. Она должна так же улыбаться, как пару минут назад, и собираться здесь совсем для других целей… — Мы вас к нему проводим, — говорит А-Яо тихо, будто боясь разрушить окончательно самообладание Янли.***
Воевать страшно. Когда дома жена с ребенком, которые в любой момент могут попасть под обстрел. Цзысюань коротко завидует Цзян Чэну: его жена слишком сильна и горда, чтобы отсиживаться в тылу, а потому в башне Кои сейчас и Цзинь Лин, и Цзян Юань, и еще один Юань из побочной ветви клана Вэнь, которого так вовремя вместе со своими самыми близкими родными перевела в клан Цзян его тетушка Вэнь Цин. Если сейчас вспоминать, как смешно выходило, когда выяснилось, что у дочери и племянника целительницы одинаковые имена и абсолютно разные характеры, будет не так тяжело. Цзысюань откидывает нескольких Вэней в сторону. Суйхуа перерезает горло сразу троим. Интересно, каково Цзян Чэну видеть эти красные одежды на людях, которых надо убить, и вспоминать знакомство с женой? Хотя, возможно, ханьфу побочной ветви должны отличаться… Наследнику Цзинь повезло: маленького А-Юаня, который с таким серьезным видом пытался помочь Янли и Вэнь Цин, держал на руках маленькую кузину и А-Лина, как величайшую драгоценность, без колебаний приносил то, что было нужно — этого А-Юаня он видел уже в одеждах ордена Цзян, и сейчас сражаться с его бывшими соклановцами ничто не мешает. Бой заканчивается победой, как и следовало ожидать. Говорят, у загнанных в угол животных силы куда больше — сейчас это правило работает как никогда. Цзысюань смотрит в продымленное небо, несколько минут себе урывая, прежде чем упасть на колени от усталости и даже не коснуться, кажется, насквозь алого лезвия Суйхуа. Он не знает, что в больничном лагере сейчас адская суматоха. Он не знает, что две трети оставшейся армии Вэнь Жоханя только что рассыпались пеплом вместе с главой ордена. Он не знает, как быстро рухнет только что восстановленное спокойствие.***
В Цзинши так тихо, что слышно шорох сдуваемых ветром пылинок. Будь здесь сантиметровый слой этой самой пыли, никто бы не удивился: кажется, за прошедшие месяцы ни одна вещь не сдвинулась с места. Даже Бичэнь на подставке не был тронут хозяином все это время. Окончательно порасти плесенью вещам не дает Цзэ У Цзюнь, заходящий сюда каждый день по три раза. Янли и Цзинь Лин — одни из немногих, кому позволено входить сюда. Личное пространство брата Сичэнь очень бережет. Цзысюань беспрекословно остается снаружи вместе с А-Яо, обменявшись обеспокоенным взглядом с ним. Наверное, легче всего понять, что на душе друг друга, когда за твоими любимыми закрывается дверь, а ты в их горе поучаствовать не можешь. Во всей чистоте и аскетичности Цзинши только одно хаотично-серое пятно. На постели, подобрав под себя ноги, сидит Вэй Ин… И совершенно не Вэй Ин. У Вэй Ина не было такой белой кожи. Вэй Ин не сидел раньше так неподвижно столько времени. Вэй Ин не мог раньше и минуты удержать на лице выражение абсолютной отстраненности от происходящего. Сейчас же у этого человека глаза закрыты, и между бровей складка глубокая, и губы сжаты так плотно, будто срослись. Будь это кто угодно другой, можно было бы решить, что он медитирует, но Вэй Ин в своей жизни медитировал только один раз — в двенадцать лет на тренировке по формированию золотого ядра. Цзян Цин вынесла вердикт после долгих наблюдений. У Вэй У Сяня не только расколота душа, но и заперто сознание. При этом, как ни странно, ни ядро, ни меридианы не повреждены. Иными словами, повторяется то, что было шесть лет назад, только еще хуже. У постели на коленях стоит Лань Ванцзи. Странно, что ему в одежду еще не забилась пыль — заклинатель отходит только по утрам на пять минут, позволяя Цзян Цин провести необходимые медицинские процедуры, чтобы быстро принять ванну и вернуться. Он передает духовные силы Вэй Ину, держа за руки и изредка зовя по имени. По большей части Ванцзи находится в глубокой медитации, так что даже волос на его голове не способен пошевелиться. — Он пытается докричаться до сознания молодого господина Вэя через ментальную связь, — пояснил Цзэ У Цзюнь в первый раз, когда Цзян Янли, Цзян Чэн, Цзян Фэнмянь и госпожа Юй пришли увидеть Вэй Ина и в шоке подумали, что оба супруга были одинаково покалечены, — почти непрерывно, мне едва удается отправить его хоть как-то отдохнуть. Он ни разу не упрекает брата. Даже в отчаянной самонадеянности, укрепившейся с тех пор, как Хань Гуан Цзюнь освоил инедию. А вот госпожа Юй тогда чуть ли не плетью погнала зятя, во-первых, в душ, во-вторых, на обед, в-третьих, на час сна (беспокойного, ничуть не помогшего, так что впредь они это повторяли совсем не часто). Лань Сичэнь благодарен ей за еженедельные визиты — Ванцзи достаточно упрям, чтобы только чужая твердость могла с ним справиться, остальные просто не могут смотреть, каким потерянным он выглядит в любой момент отдельно от мужа. Янли садится рядом с ним. В этой семье давным-давно единственным чувством, отличным от связей со всеми родственниками, стала супружеская любовь, поэтому Лань Чжань для нее — такой же младший брат. Ее духовной энергии немного, поэтому женщина просто ставит на столик возле кровати суп со свиными ребрышками и корнем лотоса, полюбившийся всем, кто хоть когда-то его пробовал. Для А-Чэна, А-Цин, их ребенка, А-Яо и Сичэня тоже есть порции, но эти две пиалы предназначены ее двоим многострадальным братьям. Проходит около часа в тишине. Цзинь Лин приучился, что дядя тяжело переносит громкие и резкие звуки, поэтому, наверное, только в Цзинши и успокаивается. Это не мешает мальчику цепляться то за маму, то за Сичэня. У Вэй Ина вздрагивают веки. То же движение совершает Ванцзи. Они одновременно открывают глаза, и тройной вздох хоть какого-то облегчения нарушает тишину прежде, чем раздается полушепот, сиплый от слабости: — Шицзе… Лань Чжань… После этого Вэй У Сянь встречается слегка прояснившимся взглядом с мужем и горько улыбается, ловя взрывающиеся в золотых глазах эмоции, за каждую из которых ему безумно стыдно. — Ты снова сидел здесь весь день? — спрашивает Вэй Ин, кладя свободную, худую и посеревшую руку на щеку Ванцзи, который тут же накрывает ее своей ладонью и прижимается, как котенок, — Ты такой бледный, тебе нужно есть больше. Они оба понимают, что Ванцзи не станет отходить от него больше раз, чем сейчас. В первый день, когда Вэй У Сянь пришел в сознание, он ужаснулся тому, как плохо выглядел действительно ни секунды его не покидавший в течение двух недель Лань Чжань. Сейчас любые упреки бесполезны. Вэй Ин видит Янли и улыбается еще немного шире. — А-Лин так вырос, — говорит он, и племянник, услышав свое имя, без зазрений совести залезает на дядины колени. Унаследовав мамино сердце, он крепко обнимает крохотными руками настолько, насколько может обхватить, и Вэй У Сянь смеется, — Лань Чжань, ты только посмотри на него! Такой ласкучий, готов поспорить, в свое время девчонки за ним будут толпами бегать. Ванцзи улыбается открыто — годы супружеской жизни научили его этому, а то, как счастлив Вэй Ин при виде его улыбки, делает ее еще более искренней. Ребенка, растущего с такими родителями, наравне с А-Юанем и А-Юань любит весь Юн Мэн и весь Гу Су. Вэй Ин перестал спрашивать, сколько он отсутствовал в этот раз. У него сейчас остается все меньше времени, чтобы хорошо общаться с родственниками, еще и А-Чэн с родителями не смог сегодня прийти, так что тратить время на то, что только печалит всю семью, не стоит. Они с Лань Чжанем съедают суп шицзе вместе. Ванцзи только ради этого делает исключение из своего безмясного рациона. Нельзя не признать — Янли готовит прекрасно, хотя он и сам со временем научился этому рецепту. От Сичэня, стоящего рядом с братом, исходит спокойствие, сейчас не поддельное. Цзинь Лин нагло выпрашивает себе кусочки мяса, которые оба дяди, совершенно не умеющие отказывать детям, отдают ему, чуть ли не с половиной своих порций оставаясь. Эта идиллия длится от силы полчаса. Вэй Ин слаб, он может только говорить с сестрой о новостях, смеяться с восторженных рассказов А-Лина о новых тренировках отца, который, будучи довольно среднего уровня лучником, умудрился к пяти годам научить мальчишку стрелять не хуже юнмэнских детей, льнет к своим родным и дышит так глубоко, будто перед глубоким нырком на дно. Даже на семидесятый раз только Ванцзи замечает, когда именно Вэй Ину становится плохо. Остальным приходится ждать момента, когда пропадает даже вымученная улыбка, а глаза заволакивает паникой. Сичэнь действует оперативно: забирает ребенка, уводит уже не сопротивляющуюся Янли и запирает Цзинши. Уже там, за дверью, женщина почти кидается мужу на грудь и сдавленно кивает на короткий вопрос: «Началось?». Вэй Ин вздрагивает, вырывает руку из пальцев мужа, который сейчас проклинает то, как ослабели мышцы без тренировок, потому что гонимый ужасом У Сянь ощутимо сильнее и порывистее в своих действиях. Обхватывает голову руками, зажимая уши. Оба нефрита знают: сейчас в его голове шум битвы полугодичной давности. Можно секунды считать, прежде чем сквозь бессвязный лепет прорывается вопль, и заклинателя разбивает крупной дрожью. Ванцзи хватает его за плечи, как может. Трудно разогнуть того, чьи мышцы будто одеревенели в одном положении, но подгоняет то, как громко Вэй Ин зовет своих родных и мужа чаще всех. Только когда не так давно заботливо причесанные волосы превращаются в откровенное гнездо, удается оторвать лицо Вэй Ина от его же колен, выпрямить, насколько возможно, заставить смотреть не в темноту с цветными всполохами под веками, а хотя бы на противоположную стену. Вэй У Сянь в плечи мужа вцепляется, с разной громкостью выдыхая его имя. Не видит ничего перед собой, и если сейчас его сознание перекрывает реальность картинкой из прошлого, то нетрудно представить, что за ужасы на этой картинке. Лань Чжань зовет его не переставая, но это больше походит на попытку кричать человеку с другого конца Юншэня. Сичэнь, как может, помогает: удерживает так и норовящего согнуться обратно, в свой личный бездонный омут, Вэй Ина. На акупунктурные точки нажимать нельзя: это, конечно, успокоит Вэй У Сяня, но также повредит его и без того искалеченную душу. Причем, на этот раз, бесповоротно. Паническая атака кончается тем, что Вэй Ин, уже едва шевеля губами, закрывает глаза, до этого, казалось, готовые выпасть из глазниц, садится прямо и превращается в то, чем был до прихода сестры. Сичэнь видит, как во взгляде Ванцзи сгорает очередная надежда. Неудивительно: из его мужа будто душу вытянули, и вряд ли это сейчас такая уж метафора. Все возвращается туда, откуда вышло. На глазах у главы ордена выстраивается уже не то что привычное — приевшееся до горького привкуса. Ванцзи на коленях у постели, Вэй Ин в своем разрушенном подсознании, между ними — ток духовной энергии через сомкнутые руки. Адептам ордена Гу Су Лань не пристало браниться, но когда же это, черт возьми, кончится? — встает в голове голос дяди, который просто не может злиться на Вэй У Сяня всерьез и тогда имел в виду лишь бесчинства Вэней, принесшие океан горя в их семью. Невозможно обвинить мальчишку, пожертвовавшего душой и рассудком, чтобы спасти его племянника.***
Это первый раз в жизни Вэй Ина, когда он жалеет, что пошел на передовую. То, что на его месте не Цзян Чэн, Цин-цзе, мама или папа, долгое время не давало сомневаться в правильности расстановки сил. На боковых флангах уже осталось меньше солдат Вэнь, большинство же сбежалось прикрывать главу ордена. Смешно: у Вэнь Жоханя огромная сила и Вэнь Чжулю, зачем им еще и живой щит? Вэй У Сянь не использовал ту технику больше ни разу, самонадеянность верховного заклинателя, пусть и лишившегося по его вине уже обоих сыновей, должна была возрасти. Понимание пришло быстро: глава Вэнь заметил, где именно находится тот, на кого вся армия надеется. Ведь воинов Цинхэ Не и Лань Лин Цзинь большинство, и именно они не знают, что секретное оружие на самом деле уже не оружие. Если погибнет отряд Вэй Ина, это подкосит боевой дух армии. Тогда, даже с таким силовым перевесом, Вэнь Жохань подавит восстание. Вэй У Сянь смотрит на Лань Чжаня, валящего уже не ряд за рядом, а дай бог чтобы по трое. Его безрассудный муж пошел в самое пекло, хотя изначально было ясно, что именно возле Вэй Ина всегда вертятся проблемы. Он не заслуживает погибнуть здесь. А меж тем Вэни теснят, напирая тысячей на пару сотен. У Вэй Ина уже не хватает талисманов, призывающих мертвецов, а меч со временем кажется все более тяжелым. Добраться до все больше ухмыляющегося Жоханя не помогает ни гнев, ни страх за мужа и семью. В какой-то момент Суйбянь почти промахивается, и по инерции Вэй У Сянь оборачивается, только чтобы увидеть, как Лань Чжаня напором мечей едва ли не ставят на колени. Нет. Именно этого не должно было случиться. Этот человек из всех существующих не должен жертвовать собой ради такого обычного человека, как Вэй Ин. И теперь две эмоции, доселе просто очевидные, в секунду сжигают все внутри, а с выкриком имени второго нефрита глаза застилает красное с золотым. Только не Лань Чжань. Только не снова. Он должен сделать что угодно.***
Утро ранней зимы еще холоднее, чем в прошлом году. Сичэнь достаточно силен, чтобы золотое ядро защитило от мороза, но А-Яо волновался, поэтому он в меховой накидке, похожей на палатку. Из учебного павильона до Цзинши дорога вытоптана, снег ее не заметает, и идти удобно и быстро. Гу Су и сам кажется еще холоднее в этом белом обрамлении. Если бы сейчас пробежал весело кричащий молодой человек, промелькнула красная лента — было бы куда уютнее. Сичэнь мотает головой. На самом деле, эти мысли очень даже хороши: до сих пор ему казалось, что заботиться о Вэй Ине по большей части из-за любви брата неправильно по отношению к Вэй Ину. Теперь, кажется, сама суть этого юноши стала важна для Облачных Глубин, раз по ней так скучаешь. Сичэнь лично носит в Цзинши поднос с супом из сладких плодов. Он не может приготовить то же, что Янли, как и А-Яо. Поэтому в один из моментов «прозрения» Вэй Ина было решено готовить именно такие блюда. Специи Цзян Цин давать запретила. Цзэ У Цзюнь уже об этом жалеет — правда это или миф, но говорят ведь, что вкусовая память действительно сильна… В Цзинши прохладно. Абсолютно белый свет падает в окно, отражается от не менее белого, голубого, серого. В него чертами вливаются два силуэта, не покидавшие эту комнату последние две недели. Ванцзи такой неземной, бледный, в белых же нижних одеждах, что кажется бестелесным духом, и Сичэня передергивает от этой мысли. Супруги разговаривают тихо. Вэй Ин уже не может позволить себе много болтать, и даже у Ванцзи слов и реплик в сегодняшней беседе больше. Лань Хуань знает и чувствует, что это неправильно. Как и то, что у неугомонного Вэй У Сяня совсем не осталось сил, и Цзян Цин утром пришла к главе ордена Лань с очень удрученным лицом. Вэй Ин руку поднимает, знакомым жестом поправляет прядь волос Ванцзи. Тот даже о прическе не заботится, сидит с распущенными, льющимися отросшими локонами, такими длинными, что, кажется, встань он — и кончики уж точно останутся на полу. Не бойся Сичэнь прерывать его медитацию случайным неверным касанием, подстриг бы, заплел, хоть что-то сделал. Но Ванцзи здесь в самых простых одеждах, будто обнаженный. И оттого совсем земной. Лань Сичэнь останавливается в дверях. Завтрак для брата и зятя он поставил на столик и напомнил бы, что надо поесть обоим, да они сейчас так отчаянно-едино выглядят, что ком встает от одной мысли о том, что их разговор придется прервать. И гораздо страшнее, что, по словам Цзян Цин, еда здесь уже мало поможет. Супруги накопили за это время огромное количество светлой энергии, но она не регулируется, носится по телу Вэй Ина, а с недавних пор обжигает духовные каналы. Такие долгие медитации опасны, он ведь не успокаивается — запирается в прошлом на одном моменте. Тогда, в битве, Вэй Ин не рассчитал силы. Он сразу заметил, что для оставшихся Вэней удар слишком серьезный. А когда на землю упал Лань Ванцзи, нескольких секунд хватило Вэй У Сяню, чтобы разом подавить бушующую энергию, а потом взвыть от вины и туманящего разум страха. Когда он очнулся и узнал, что свалил Хань Гуан Цзюня не его удар, а кого-то из ордена Вэнь, достаточно подлого, чтобы ударить сзади дезориентированного человека, было уже поздно. Лань Чжань восстановился после раны от вовремя отбитого и потому не убившего его меча. Вэй Ин в своем горе и боязни навредить ему, смешанной со вторым применением той техники, почти полностью сжег собственную душу. Полтора года Лань Ванцзи, Цзян Цин и Лань Сичэнь всеми силами старались восстановить ее. Результаты не могла заметить даже опытная целительница. Вэй Ин накапливал энергию, а потом изводил на то, чтобы прийти в себя. Его духовные силы ему уже не подчинялись, и Цзян Цин диагностировала истощение золотого ядра. Песнь очищения разума, которую играл Цзэ У Цзюнь, не действовала. Контакт с семьей теперь занимал не больше десяти минут. В какие-то дни даже приходил Лань Цижэнь, но просто смотрел на племянника и ученика, не мог найти кого-либо виновного, кроме ордена Вэнь, и уходил. Лань Сичэню не удалось поймать момент, когда жизнь превратилась в замкнутый круг. И в кои-то веки вместо вот такого стабильного хочется беспорядка, нарушения правил, оглушительного смеха и беготни… Лицо Вэй Ина становится отчего-то напряженным. Лань Чжань перехватывает его руки, наклоняясь вперед и смотря прямо в лицо. Лань Хуань уже ждет очередного приступа и отхода в забытье, но неожиданно Вэй У Сянь вцепляется в ладони мужа, вскинув взгляд, не перепуганный — осмысленный. — Лань Чжань, — его голос можно услышать разве что с тончайшим музыкальным слухом, и у обоих нефритов это есть, — Если ты сейчас будешь продолжать со мной говорить… Может, я смогу… Ванцзи достаточно и половины каждой из этих фраз. Он приближается к мужу так, что еще чуть-чуть — и лбами соприкоснутся, и говорит, говорит… Сичэнь за всю жизнь от брата столько слов не слышал, сколько сейчас. Низкий голос Лань Чжаня и тяжелое дыхание Вэй Ина превращаются в хаотичную и безумную музыку. Обоих трясет, оба держатся друг за друга с нечеловеческой силой. Лань Хуань только всматривается в их напряженные лица, а сам чувствует, что еще немного — и он подорвется с места хоть за водой, хоть за Цзян Чэном и Цзян Цин, что бы ни понадобилось. Пока что первый нефрит стоит будто у самого края средоточия темной энергии, хотя единственное, что сейчас он чувствует, это прямо ей противоположная, горячая добела. И про себя шепчет: пожалуйста, пусть они хоть разрушат эту комнату, но вырвутся. Когда Лань Чжань почти срывается на крик, борясь с громкостью бормотания Вэй Ина, тот вдруг обмякает и падает, как вода, вперед, прямо в чужие объятия. Поднявшийся было ураган вмиг ложится на пол, так ничего и не задев, а Ванцзи обхватывает Вэй Ина крепко, хотя затекшие руки колет и сил явно не так много. Проходит жизнь, прежде чем Вэй У Сянь, выдохнув особенно глубоко, переходит то ли на смех, то ли на тихий плач, хватает Ванцзи за плечи и прижимается, как только может. Сичэнь тоже выдыхает то, что вдохнул еще в начале этого хаоса, и едва не садится на пол. Пока люди перед ним перешептываются, проглаживают друг другу волосы и выслушивают упреки друг друга и заверения во взаимной радости, есть время вернуть в ноги энергию, потому что нужно еще умудриться без бега добраться в минуту до Цзян Цин, вернуться с ней и передать с рук на руки этих двоих безбашенных. Он не знает, что теперь до самого вечера, а потом и до утра, и дальше жизнь станет нормальной. Наконец-то. Это. Закончилось.