Делить на троих

      Хосок Тэхёна не просто любит, Хосок Тэхёна боготворит. Смотрит с жаром и вожделением, с восторгом и неприкрытой гордостью, и готов упасть ниц, поклоняясь. Его маленький тонсэн похож на божество на этой сцене, паря в свете софитов, совсем не касаясь пола, ореол мягких пепельных волос напоминает нимб, и Хосок едва сдерживает собственные ладони, так и норовящие осквернить светлый образ своими прикосновениями. Но Тэхён замечает, и ярко улыбается. Лишь ему.       Тэхён Хосока не просто любит, Тэхён Хосока обожает, Тэхён готов за Хосоком хоть на край земли, хоть за край вселенной. У Тэхёна к Хосоку большое и светлое, но выжигающее изнутри, стелющееся пеплом под ноги. Его солнечный хён подмигивает, губы бесстыдно облизывает, и зачитывает на сцене, двигаясь томно, с ленцой, его ладонь в воздухе неторопливо следует биту.       Чимин качает головой – «глупый-глупый Тэхён», наблюдая, как друг, неловко пытаясь скрыть следы засосов на плечах, небрежно прикрывает их футболкой и лениво плетётся в ванную. Он не имеет права судить, но осуждает – за безумие, за неосторожность, за беспечность. Одёргивает себя, отворачивается. «Глупый», – повторяет, – «глупый», только не Тэхён, а он сам. Потому что совершенно невозможно сопротивляться, потому что ведёт. Потому что он чувствует это не к Тэхёну и уж тем более не к Хосоку – нет-нет, боже упаси, только не к нему, – он чувствует это к их чувствам. И Чимин не знает, что с этим делать.       – Засматриваешься? – тихий, с задорными нотками шёпот, опаляющий ухо, проносится табуном морозных мурашек, и яркая бордовая макушка с не менее яркой усмешкой на малиновых губах смазывают картину мира.       Чимин нервно оглядывается, смаргивая, но Хосок никуда не исчезает, наоборот, он так близко, так чертовски опасно близко, сидит рядом, соприкасаясь плечами и бёдрами, и смотрит через телефон в чиминовых руках, как Тэхён дурачится под музыку посреди пустого зала. Чимин переводит взгляд на дисплей, потом на хёна, снова на дисплей... Чёрт, он спалился. Телефон падает из рук, привлекая чужое внимание. Хосок усмехается понимающе, тянется, упираясь ладонью в пол между ног Чимина, и слишком явно задерживает взгляд на пухлых губах.       – Осторожнее, он ведь тебе дорог, – и не понятно, издевается лишь на словах или случайно скользнувшие по промежности пальцы тоже что-то значат.       Как и улыбка Тэхёна, тянущего одну ладонь к Хосоку, помогая подняться, другую мягко и как-то трепетно вплетённую во взъерошенные высветленные чиминовы пряди.       «Надуйся, фыркни», мысленно приказывает себе Чимин, «зарычи, оттолкни!». Но глаза моментально наполняются пощипывающей, искрящейся влагой, а губы размыкаются в чувственное «о», выпуская предательски-дрожащий вздох. Чёрт.       И ему бы оправдаться, возмутиться, среагировать хоть как. Но он может заставить своё сердце биться ровно только спустя пару минут, когда остаётся в зале совершенно один, а от недавнего присутствия Хосока и Тэхёна остаётся разве что негромкое «мы подождём в машине, не задерживайся», рикошетом отбивающееся от зеркал, телефон в похолодевших ладонях и гулкий звон в ушах от учащённого дыхания. Кажется, он серьёзно попал.       В общежитии немного шумно во время и после ужина: Сокджин что-то возмущается о каких-то условиях, размахивает руками, чуть не проливая большой стакан холодного американо на меланхолично жующего лапшу из коробочки на вынос Юнги. Намджун осаждает пыл старшего, отодвигает от него всё лишнее, даже палочки из рук забирает, и очень спокойным голосом снова что-то объясняет. Чонгук и Тэхён играются едой, борясь за каждый кусочек мяса так, словно это бой не на жизнь, а на смерть, отбирая друг у друга трофеи – овощи в сладком соусе из чужой тарелки наверняка вкуснее. И Чимину бы с ними, Чимину бы так же, но он даже взгляд от своей нетронутой порции не поднимает, с благоговейным ужасом ожидая момента, когда придётся остаться с Хосоком один на один в их спальне. Он ищет причины подольше задержаться в гостиной, выйти на ночную прогулку и вернуться вообще лишь перед самым рассветом. Но без менеджера им нельзя покидать стены общежития, а тревожить кого-то по пустякам после напряжённого дня – последнее, чего бы он хотел. Чимин ощущает вину уже только за то, что лишь подумал об этом, и сильнее поникает головой, горько усмехаясь. Ненормальный псих, думает, наверное, от таких нужно изолировать общество. От таких, как он, Чимин, только проблемы, потому что в Хосоке за последние пару лет ничего не изменилось: он всё такой же чудовищно тактильный, весёло-возбуждённый, маняще-открытый, на грани... а Чимин всё переврал, всё извратил, вывернул наизнанку, словно только что освежёванную тушку кролика, окровавленными внутренностями к миру, словно «эй, вы, все, смотрите, это мои демоны, и никому с ними не справиться!». На деле же бессилен перед ними только Чимин, потому что это его руки дрожат, когда он зачем-то стучит в дверь собственной спальни, когда замечает лежащего на его постели Тэхёна, увлечённо играющего в телефон, когда ловит на себе нетерпеливый взгляд Хосока... щёки вспыхивают огнём и дышать внезапно становится нечем.       Хосок Тэхёну преклоняется, льнёт ближе, целует мокро плечи, шею, лопатки, сжимает изящными пальцами бока, дуреет, сходит с ума от тесного контакта с тёплой и словно позолоченной кожей, от запаха, трётся щеками и лбом, тычется, словно слепой котёнок, и нашёптывает что-то едва слышно, от чего Тэхён улыбается в поцелуй и горячо выдыхает в губы Чимина.       Тэхён ради Хосока и в огонь, и в воду, Тэхён ради Хосока в омут с головой, не спрашивая и не сопротивляясь, захлёбываясь в пороке, задыхаясь от стонов, крепче вплетаясь пальцами в выбеленные пряди, прихватывая зубами острыми пухлые медовые губы.       Чимина лихорадит. Лоб покрывается испариной, а язык так усердно вылизывает столь сладко стонущий тэхёнов рот, что Чимин до смешного сам себе похож на щенка, которому достался лакомый кусочек. И он этого даже не скрывает: скулит жалобно, когда Тэхён отстраняется, а Хосок пихает его в грудь, отталкивая в подушки; урчит низко и едва слышно, когда ловкие и сильные хосоковы пальцы, дразнясь, на мгновение сжимают крепкий член, раскатывая презерватив; охает задушенно, сквозь зубы, когда Тэхён проезжается промежностью по низу живота и обратно, немного елозя, устраивая чужое возбуждение между восхитительно мягких половинок. Хосок смотрит в глаза Чимину, оставляя на плече Тэхёна новый засос, пока одна ладонь мягко сжимается на животике трогательно подрагивающего от возбуждения парня, а другая дрочит Чимину неторопливо, со вкусом, заставляя вскидывать бёдра на каждое движение. Чимин признает в Хосоке дьявола, в силках которого бьётся в агонии прекрасный падший ангел, искушая, прогибаясь в пояснице навстречу всё искуснее, окутывая в пьянящие нотки бархатного баритона. Чимин тянется, приподнимаясь, хочет прижаться скорее, обнять, ощутить, чтобы поверить, что то, что происходит – он не имеет представления, как это назвать, – не эфемерность, они – не эфемерность. Но у Хосока на него другие планы. Он стреляет глазками из-под бордовой чёлки, подмигивает совсем уж лукаво, а потом тянет Тэхёна на себя, целует глубоко, развязно, жадно, в одно движение насаживая его на чиминов член до упора. Чимин падает обратно, но, кажется, не на подушки, а прямиком в преисподнюю – тело прошивает разрядом от пяток до макушки, и он цепляется пальцами в простыни за своей головой, чтобы сейчас же в этот миг не вцепиться в соблазнительно разведённые упругие бёдра, оставляя алеть следы-полумесяцы. Чимина ужасает мысль, что Тэхёну одновременно хочется и не хочется сделать больно: сжимать до синяков податливое горячее тело и целовать-целовать-целовать, каждый сантиметр медовой кожи, каждую родинку, ублажать срывающимся дыханием, искусанными губами, ласкать, лелеять, гладить... Чимин тянет вспотевшие ладони, царапает, проводит ноготочками по напрягшемуся животу всё ниже и ниже к паху, останавливается, кружа кончиками пальцев у тазобедренных косточек, не решаясь коснуться возбуждения, сходя с ума от развратного, на придыхании «Хён, м-можно? Пожалуйста, хён, м... м-мож.. мнх..», обращённого не к нему. Тэхён едва сдерживается пока просит, Чимин чувствует, как сладко он сжимает его в себе в нетерпении, желая поскорее начать двигаться, но без разрешения Хосока он делать этого не станет. Чимина возбуждает собственное положение: псевдо-вынужденная смиренность открывает в нём новые грани, и это крышесносно; а ещё его возбуждает взмыленный и часто дышащий Тэхён, который пытается незаметно свести немного ноги, только усиливая давление; его возбуждает Хосок, наблюдающий за ними и вершащий их удовольствие. Это слаще любых фантазий.       – Хё-ё-ён, – теперь жалобно стонет Чимин, устраивая горячие ладони на тэхёновой талии, едва сдерживаясь, чтобы не сжать их сильнее и не податься вверх. Он буквально чувствует, как делает это, как сладко во всём теле отзывается низкий стон, и не может поверить, что это не сон. Что он действительно сейчас с ними.       Хосок придерживает Тэхёна поперёк груди, когда склоняется к аккуратному ушку и произносит достаточно громко, чтобы Чимин сумел различить:       – Малыш, давай сделаем нашему Чимини приятно, – а после, переводя взгляд на парня, изнывающего в простынях, добавляет тоном, от которого, видит бог, Чимин готов кончить в этот момент: – Ты можешь двигаться, Тэхёни.       Он давится вдохом, когда Тэхён подчиняется молниеносно, без вопросов и уточнений, откидывает голову на плечо Хосоку и, немного поведя бёдрами вверх, вновь опускается до упора, сжимая свои пальцы поверх чиминовых ладоней. Чимин захлёбывается ощущениями, захлёбывается стонами и сбитым дыханием. Захлёбывается трепетными бабочками в груди и густым, вязким вожделением. Его топит в грязном, порочном желании владеть, когда руки Хосока по-собственнически сминают шёлк кожи на широкой груди, нарочно проезжаясь грубым движением по соскам, заставляя Тэхёна вскинуться, сбиваясь с размеренного темпа, и, коротко вздрогнув, немного ускориться.       Он никогда не видел Тэхёна таким. Он никогда не смел себе представить, что Тэхён может быть таким для него, но сейчас это было не важно, то, что было когда-то, в этот момент навсегда уходило в прошлое, и Чимин ни капли не жалел об этом. Потому что губы Тэхёна, приоткрытые в нуждающемся стоне, заслуживали самого сладкого поцелуя, потому что его шея, напряжённая из-за откинутой назад головы, заслуживала ярких меток, потому что его грудь, плечи и живот заслуживали ласковых прикосновений и нежных поглаживаний, потому что его бёдра, его чёртовы сводящие на нет последние проблески разума невероятно сексуальные сильные бёдра, заслуживали быть искусанными и крепко сжатыми. Весь Тэхён заслуживал того, что сейчас происходило с Чимином – он терял голову быстрее, чем болид формулы-1 завершает круг, и это было так правильно. Так долгожданно и необходимо. Потому что Хосок смотрел, впитывал в себя каждый полу-стон, подавался на каждое движение, прижимался теснее, словно мог, имел право контролировать их обоих. И – честно? – Чимин был согласен на это, на любое условие, готов был подписаться кровью под своим приговором – и чувствовал бы себя самым счастливым.       Тэхён рефлекторно дёргается в руках, что держат его жадно, призывно приподнимая бёдра, дрожит, приглушённо скуля в собственное плечо и пачкая живот Чимина тёплыми каплями. Чимин замирает, поражённый чужим стремительным оргазмом, медленно втягивает запах порока через нос, прослеживая манящие изгибы, выше, по плоскому животу к солнечному сплетению, ещё выше к яремной ямке, и наконец к лицу, такому невообразимо красивому и нежному сейчас, с влажными спадающими на лоб серыми прядями, сведёнными в мягкий треугольник бровями, трепещущими ресницами и чувственно приоткрытыми губами. Вау... Чимин вздрагивает, когда Хосок заставляет Тэхёна вновь опуститься на член, и тот вскрикивает, хватаясь за руки хёна, останавливая себя и продолжая дрожать. Хосок ухмыляется, снова глядя на тщетные попытки Чимина сдерживаться, и опускает ладонь ниже, мягким движением приподнимая Тэхёна и помогая удерживать шаткое, но всё же равновесие, вынимает пульсирующую плоть, дразнящие проезжаясь сверху вниз плотно сжатым кулаком, на что Чимин может лишь откинуть голову назад, задерживая рвущийся стон на кончике языка, а затем стянуть презерватив и так же грубо в одно движение, как и в первый раз, насадить Тэхёна обратно. Чимин не понимает, что происходит, когда Тэхён начинает дрожать сильнее, мелко раскачиваясь на месте, будто прося на что-то разрешения. И он его, конечно же, получает. Чимин видит использованный контрацептив в руках хёна, и он буквально не успевает покраснеть, как до него вдруг доходит, слишком внезапно, чтобы ошарашенно не упереться влажными ладонями в мягкий живот, шепча неуверенное «стой, стой, Тэхёни». Он чувствует, что это неправильно, что Тэхён перестаёт на нём двигаться, но как же?..       Хосок хмыкает, подмигивая, сжимает тэхёновы бёдра, опуская до упора вниз, с усердным упрямством вдавливая их в чиминов пах, и шепчет, склонившись над острым плечом:       – Тэхёни любит, когда по-настоящему, правда, солнышко? – утыкается носом в тёплую шею, но не сводит взгляд с Чимина, медленно направляя слишком нерешительные движения тонсэна. – Если не веришь мне, спроси у него, – обе его ладони опускаются к промежности Тэхёна, несильно сжимаясь у самого основания члена, удерживая бёдра максимально разведёнными.       У Чимина чужие слова застревают в горле, ощущением сладкого удушья, и вопрос, который от стыда он не может даже мысленно произнести, проскальзывает меж губ тихим, свистящим:       – Тэтэ... – обрывающимся сбитым дыханием и быстро бьющимся сердцем.       – Чимина-а, – Тэхён стонет, подаваясь вперёд и упираясь ещё дрожащими тонкими ладонями в крепкую грудь, – Хосоки-хён любит, когда грязно и м-мокро, – от этих слов, будто коротким разрядом прошивает обоих, – пожалуйста, постарайся и наполни меня так сильно, как только можешь, – он поднимает затянутый мутной поволокой взгляд на друга, вновь сжимая его сильнее внутри и беспомощно скребя короткими ноготками упругие мышцы под своими ладонями, умоляя: – Пожалуйста, дай мне всю свою сперму.       И это срывает с Чимина все чёртовы запреты. Он вскидывает бёдра так резко и сильно, как только может, заставляя Тэхёна восторженно застонать и окончательно упасть на грудь, прижимаясь к влажной коже пылающей щекой. Чимин толкается снова и снова, совершенно забывая, что за ними наблюдают, совершенно забивая на многолетнюю дружбу, совершенно забывая про стыд – сейчас есть только Тэхён, извивающийся на его бёдрах, стонущий так разбито и прекрасно, что сдержаться невозможно. Чимин обнимает его обеими руками, прижимая к себе, удерживая, не позволяя чужому контролю взять верх, двигается резко и неглубоко, лишь сильнее раззадоривая чужое удовольствие, и успевает только подумать о том, сможет ли Тэхён вновь кончить, не прикасаясь к себе, как острые зубы смыкаются вокруг соска, смазывая невозможно громкий стон, а напряжённые бёдра заходятся настолько сильной дрожью, что даже Хосок восхищённо охает, сжимая себя сквозь ткань боксёров. Чимин думает: вау, и кончает в Тэхёна короткими сильными рывками, задыхаясь от переизбытка ощущений.       Чимину кажется, что проходит целая вечность и ещё немного, прежде, чем он начинает что-то соображать; прежде, чем его слух различает надрывный скулёж, а глаза – лицо Тэхёна, склонённое до желанного близко к нему. Он мажет мягким поцелуем приоткрытые губы, постепенно выравнивая дыхание, скользит ладонями по словно насильно вытянутым предплечьям, чувствуя, как большие ладони упираются по обе стороны от его головы, натужно крепко сжимая и без того смятую простынь. Чимин улыбается блаженно, медленно моргая, в его голове до сих пор всполохи от этого ослепительного фейерверка, имя которому:       – Тэхёни, – он практически шепчет, всё ещё на придыхании, пытаясь поймать его губы для поцелуя.       Но парень над ним медленно и ритмично резко двигается, отчаянно закусывая щёку изнутри, будто специально избегая такой незначительной ласки, к тому же Чимин всё ещё чувствует давление внизу, и... значит ли это, что Тэхёну двух оргазмов недостаточно? Ох, Чимин готов ради него постараться. Но в это же мгновение серая макушка пропадает из виду, а лоб, покрытый испариной, утыкается между шеей и плечом, заставляя острые лопатки одинокими скалами вспороть медово-золотистый покров и обнажить позвонки. Чимин думал, что не дышал до этого, но нет, как же он ошибался, сейчас буквально чувствуя, как доступ к кислороду ему перекрывает изящная сильная рука их хёна. Хосок сжимает бёдра Тэхёна до побелевших костяшек, удерживая в наиболее выгодном для себя положении, и толкается не быстро, но сильно, потому что каждое движение старшего отзывается в Тэхёне крупными волнами дрожи и низкими полу-стонами, тающими в изгибе чиминовой шеи. Хосок и сам, кажется, дышит через раз, словно зачарованный хрупкостью своего невероятного мальчика, такого стойкого и всегда готового исполнить любую прихоть своего любимого хёна. Сегодняшний вечер – прихоть их обоих. Это так правильно, быть сейчас и здесь на этой постели втроём; отдавать всего себя, все свои чувства и эмоции, все ощущения – и делить на троих это предчувствие надвигающейся лавины. И быть готовым оказаться всецело ею поглощённым...       Хосок впутывает пальцы в серебристые длинные пряди, заставляя Тэхёна поднять голову и гулко заскулить, едва различая грань реальности.       – Тебе хорошо, Тэхёни? – его шёпот прошивает горло Чимину, и тот давится на вдохе, совершенно забывая как это – дышать. – Я знаю, что хорошо, я вижу это, – ответ Хосоку не нужен, его мальчик для него словно раскрытая книга – стоит провести пальцами по корешку, как страницы затрепещут. – Наш Чимини хорошо постарался, – он склоняется ниже, буквально вжимая тела парней друг в друга, прикасаясь губами к выпирающим позвонкам у основания тонкой шеи и практически переставая двигаться – Тэхён хнычет разбито, почти плачет, инстинктивно подаваясь назад, остро ощущая, как сильно член хёна давит на простату. – Мы должны его отблагодарить, только посмотри, каким мокрым он сделал тебя, – Хосок одним резким движением выходит из податливого, разморенного ласками тела и снова толкается внутрь с пошлым влажным звуком, заставляя Тэхёна вскрикнуть и лихорадочно закивать.       Чимин чувствует себя так превосходно и невыносимо сладко, словно это лучший сон из всех, что он видел за свою жизнь, поэтому только и может что улыбаться блаженно, едва заметно поглаживая чужие предплечья. Поэтому до него и не сразу доходят слова Хосока.       – Ты можешь попросить что угодно, и наш малыш сделает это так хорошо, что ты забудешь своё имя, – улыбка на малиновых губах сменяется многообещающей хищной ухмылкой, и Чон снова толкается. – Любое твоё желание, – он давно на пределе, сдерживаться всё сложнее, но эта изощрённая пытка лишь добавляет остроты ощущениям, и подобрать слово, описывающее всё происходящее, у него не получается.       – Я могу... – Чимин внезапно подаёт голос, на придыхании слизывая улыбку с собственных губ. – Я могу поцеловать? – и он ни на миг не отводит взгляд от лица Тэхёна, разглядывая будто впервые. – Я хочу поцеловать, – произносит он более уверенно, и осторожно оглаживает тёплыми пальцами щёки и скулы напротив. – М-можно... М-можно я тебя поцелую?       Хосок чувствует это, как эта невинная просьба поджигает фитиль внутри него, давая головокружительному удовольствию фору в несколько секунд. Поэтому, когда в ответ Тэхён жадно припадает своими искусанными губами к пухлым сахарным губам Чимина, Хосок отпускает своих внутренних демонов, начиная двигаться резко и быстро, с каждой фрикцией сталкивая их всё сильнее. Тэхён стонет в отзывчивый рот, едва успевая дышать, скулит и мычит от восторга, готовый расплакаться от нестерпимого жара внутри и от крепких рук, две пары которых так собственнически управляются с ним. Он сминает простыни до онемения в пальцах, наконец хватаясь за плечи, словно за спасательный круг, практически падает на Чимина, прогибаясь в спине, теснее к хёну, но поцелуй не прерывает, даже если получается не сплетать языки, а лишь едва соприкасаться губами.       Хосоку срывает крышу от звуков – влажных шлепков, сорванных стонов, и того, как Тэхён целует Чимина. Эта картина буквально отпечатывается на внутренней стороне век, когда он, смежая их, делает несколько финальных толчков, жёстко врываясь в горячее нутро, готовое принять в себя всего его, без остатка, а после обессиленно валится, прижимаясь тяжело вздымающейся грудью к дрожащей спине, по инерции ещё несколько раз входя по основание.       Когда Тэхён кончает в третий раз, он сжимается, проезжаясь членом по животу Чимина, хныча от болезненного удовольствия в мягко зацеловывающие его губы – сегодня к нему не прикасались, это любимая игра Хосока. Хосок любит игры. А Тэхён любит Хосока, сходит с ума, теряя контроль над своим разумом и телом, когда хён рядом. Он делает вдох, отрываясь от чужого рта, без сил распластываясь по чиминовой груди, и снова натыкается взглядом на его губы, в плен которых был захвачен ещё мгновение назад. Сладко. Тэхён заставляет себя сфокусировать сознание на знакомом профиле, не позволяя расслабляющей неге и сбивающим с ног волнам удовольствия унести его за край реальности. Реальности, в которой его обнимают двое, в которой сердцу так сладко от понимания этого.       Чимин почти верит, что это сон, когда Хосок осторожно выходит из Тэхёна, параллельно оставляя на его медовой коже сотни невесомых поцелуев, а затем, разводя упругие ягодицы, проводит между ними пальцами, собирая несколько белёсых капель, и тянет их в рот. Чимин верит, что это сон, когда его собственные губы размыкаются, безмолвно умоляя коснуться и их тоже, и Хосок, больше не ухмыляясь, как-то по-особенному нежно проходится влажными подушечками меж ними, позволяя втянуть в рот и застонать от доселе неведомого ощущения. Чимин уверен, что это сон, потому что Хосок лениво дрочит ему, в поцелуе, таком же неторопливом, прикусывая за нижнюю губу, в то время как Тэхён мурлычет ему о чём-то на ушко, сплетая ладони вместе, другой рукой поглаживает шею и острый подбородок, а затем тычется носом в яремную ямку, задерживая дыхание, наслаждаясь тем, как Чимин стонет, кончая в кулак хёна.       Это сон, Чимин точно знает это. Он просыпается посреди ночи, подслеповато щурясь, оглядывается, замечая, что кровать его соседа не расправлена, и с тихим стоном падает обратно на подушку. По потолку ползут причудливые тени, но у Чимина нет настроения их рассматривать. Он закрывает глаза, вспоминая о чужих губах, которые касались его так жадно. Вспоминает об отчаянных фразах и резких движениях, и чувствует, как от неприятного, тревожного предчувствия скручивает низ живота.       Ему это правда приснилось?..