Праздничная суета: корпоративная вечеринка.

ПРАЗДНИЧНАЯ СУЕТА : КОРПОРАТИВНАЯ ВЕЧЕРИНКА.

«Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них, наконец, в качество, и они стали с миром в другие отношения, нежели обычные люди… Каждый человек- маг в душе, но он становится магом только тогда, когда начинает меньше думать о себе и больше о других, когда работать ему становится интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова.» А. и Б. Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу» «…этих поистине волшебных лицедеев, способных психологически жить в любом художественном образе, способных мгновенно вовлечь аудиторию в создаваемый ими иллюзорный мир, способных заставить зрителя в считанные минуты проживать целые эпохи…» А.и Б.Стругацкие, «Экспедиция в преисподнюю»

Вэл приближался к месту своего назначения. В Архангельский аэропорт за ним и командой выслали «Волгу» и два японских автобуса, и всю дорогу он наслаждался ностальгическими ощущениями – просторный салон «Волги», удобные по- особенному кожаные сиденья, запах табака в салоне ( много значит для завязавшего, хоть и давно уже, курильщика со стажем). Даже не беда, что водитель – дубль. Еще и по радио поймал «Маяк», а на «Маяке» – «АББА», «Happy new year».Потом включили «South London» Флоренс Уэлч, тоже вполне в тему. Спутники его тоже примолкли, думая о своем. Солнца видно не было, но оно, вероятно, уже садилось, выглянув из-за горизонта лишь на пару часов. Покрытые пышным слоем снега перелески и поля вдоль дороги уже сменились старинными заборами, сложенными из горизонтальных окаменевших бревен, и циклопическими срубами, от времени побуревшими, цвета медвежьей шкуры, которые украшали легкомысленно яркие резные наличники, петушки на крышах и прочие декоративные штучки. Вэлу это напомнило медведицу в балетной пачке, которая снималась в его видео на песню «Колоровы ярмарки» в 79-м году. Он усмехнулся. Небо было низкое, однородно-войлочно- серое, крупный снег то принимался идти, то переставал уже несколько раз, стояло полное безветрие. Интуиция насчет погоды помалкивала – то ли будет, то ли нет. Справа мелькнула табличка: «Ул. Лукоморье». Вэлу показалось, что он различает над крышами верхушку заснеженного дуба. Так до сих пор и не собрался там побывать, ну надо же… Выехали на центральную площадь, Вэл оглядел заиндевевший сквер, в центре которого высилась нарядная елка, мэрию, кинотеатр с постерами «Вторжения» и «Frozen-2» на боках, но машины уже свернули в улочку между бывшим промтоварным магазином, ныне переоборудованным в минимаркет «Хлебосол», и вполне действующей столовой № 11. Вэл с удовольствием вспомнил, как вкусно возле нее всегда пахло пирожками. Круто свернули вправо и остановились. Вот и он – знакомый, уже родной почти фасад о десяти окнах, до половины забеленных. Ровно посередине бетонный козырек и ступеньки, у правого из двух средних окон синяя с серебром строгая вывеска «РАН НИИ ЧаВо». А вот чтобы увидеть стеклянную дверь рядом, надо вглядеться. Такой «фейс-контроль». Забавные лепные колонны на фасаде, как всегда, ослепительно выбелены, а вот сам фасад перекрасили, и он теперь таинственного дымчато-сиреневого цвета. Подходяще. … На невысоком крыльце стояли: красотка в парчовом коктейльном миниплатье, с косой до пояса цвета фруктовой жвачки, с хлебом и солью на подносе, справа от нее – Модест Матвеевич Камноедов, по-прежнему осанистый, с бульдожьим лицом, в двубортном костюме цвета чугуна, слева и позади какой-то незнакомый домовичок в униформе с огромной раскрытой папкой, толщиной с хорошую инкунабулу, в лапках. Но Вэл до них так и не дошел, ибо был схвачен за оба локтя личностями, коих не успел опознать, так мгновенно они материализовались справа и слева, трансгрессирован прямиком в вестибюль, так, что, когда он непроизвольно оглянулся, увидел уже спины встречающих. Хлеб-соль у красавицы с подносом принимал не растерявшийся Валера Будилов, с явным удовольствием целуя барышню в нежную щечку. Вот что значит испытанные товарищи – никогда не подведут, во всем на них можно рассчитывать! Мда. Особенно если требуется красотку расцеловать… В итоге почти «по протоколу» все и получилось. А Вэла тем временем уже со смехом тянули и дергали в разные стороны. – Шурик! – (это прозвище Вэл Сашке Привалову придумал уже давно, в нем, добродушно-непосредственном и непринужденно интеллигентном, вправду было что-то от героя Демьяненко). – Ага, бороду сбрил! Ну, оно тебе так лучше, все равно ты не похож на викинга… – Здорово, Боуи, – не остался в долгу зав. вычислительным центром. Не так уж он и изменился со времен их первого знакомства, все такой же «стиляга»,впрочем, теперь это называлось «кэжуэл», растрепанные русые волосы, как попало собранные в хвостик длиной с мизинец, нос сапожком, очки- «хамелеоны» вместо прежних массивно оправленных, мятые-рваные джинсы, темно-зеленая водолазка, широкая улыбка. Сейчас из волос выглядывали красные светящиеся «бесовские» рожки, а к ремню джинсов был пристегнут болтающийся хвост с острой кисточкой. Костюмированная корпоративная вечеринка. – …Петрович! О, Стелла, звезда моя путеводная! – последние слова Вэл произнес с той своей интонацией, от которой женщины таяли, как пломбир на солнцепеке, и Шурик тут же среагировал: «Но-но, ты мне это прекратите…» – К нам давай, к нам, пошли смотреть информационный центр! Нас переоборудовали полностью, ты такого еще не видывал! – весело требовала Стелла Привалова, с каждым приездом Вэла все более и более хорошенькая, в боа из мишуры и остроконечной шляпе ведьмочки, фиолетовой в звездах, сдвинутой набекрень. – Нет уж, делу время, потехе час, а ну двигай со мной, мне срочно нужен арбитр, у меня дискуссия со Спиридоном! – говорил, усердно таща Вэла в противоположном направлении, Роман Петрович Ойра- Ойра, сотрудник отдела Недоступных Проблем, в табачном костюме и белой рубашке с песочным галстуком. С нимбом на проволочке над макушкой и парочкой белых, пушистых ангельских крылышек размером с голубиные, прицепленных за плечами. – Арбитр, значит. Гай Валерий. Ну безобразники вы, с организатором поздороваться не дадите по- человечески, Модест же ответственный за мероприятие! Пустите сейчас же! Все! – Ничего-ничего, перебьется твой организатор, не похудеет, он тебе денег не плОтит, а время дорого. – Ну, знаете!.. Да вообще, что за официоз, что это Модест придумал, почему весь этот «каравай-каравай»?! – Да у Камноедова же все заприходовано и запротоколировано, вот и вышло, совпало так, что это юбилейный твой приезд, двадцатый, что ли… Завсегдатай ты у нас. Тебе там в гримерке стол накрыли по такому случаю, шампанское, фрукты, икра… Встречает тебя не кто-нибудь, а «Мисс НИИЧаВо-2019», лучшая аспирантка и победительница конкурса красоты… Института, кстати, тоже юбилей, он основан в 1700 году, когда царь Петр постановил праздновать новый год в январе. На три года старше Петербурга. Триста двадцать годиков ему, ну, знаешь… Официально. Так-то больше, конечно. – Во как … А где Эдик? – В командировке в Китежграде, в Колонии необъясненных явлений, коменданта поехал консультировать насчет кентавров. – Двадцатый раз… Вот это ни черта себе, погодите, братцы, это я впервые когда у вас оказался?.. Еще до ялтинского конкурса, от филармонии приезжали мы с ребятами, это же, по- моему, семьдесят третий год был… Времена БАМа и прочих великих строек… И раз в пять лет примерно… – Эх, ты, беспамятный зять, ты ж в первые-то годы каждый декабрь у нас бывал, это потом, как в столицу перебрался, загрузили тебя по макушку и стали мы тебя в основном по телеку наблюдать, раз в пятилетку стал выбираться, к очередному юбилею Института… Как раз раз двадцать и выходит, если не двадцать пять… Еще с женой частенько, пока она ВИА руководила… В Камноедове не сомневайся, у него все точно. – А Витька где? Великий престидижитатор и похититель диванов? – У себя корпит, и к нему заглянем. Вперед! – Ну, вперед–,согласился Вэл, – тогда айда к Спиридону, делу время, потехе час, только давайте пешим ходом, хоть вокруг посмотрю, соскучился я по этим стенам… – Стоп, – сказал Роман. – Есть мнение, что Модест сейчас за тобою погоню отправит. Чтобы таки приветствовать тебя, сердешного, по всей форме. Зря он, что ли, речугу такую сочинял… – И что будем делать? – беспокойно оглянувшись, спросил Вэл. – Для начала так, – Роман щелкнул пальцами, и вся группа стала невидимой. Потом вокруг появилось пять совершенно одинаковых Вэлов в вельветовых брюках, толстовках с капюшонами, темных очках и с задумчивым выражением лица. – Ну нет, – возмутился их невидимый прототип. – У них же автографы брать будут. Получается, поддельные? Не пойдет. Убирай. – За получку расписываются – ничего… – проворчал Роман. – Ладно, тогда так. Вэлы исчезли, появились дубли остальной компании. Роман приказал им говорить встречным, что Вэл у Януса, у Жиакомо и в зимнем саду и отпустил. – Вот теперь можем. … Сказано – сделано, смеясь и переговариваясь, уже без опаски двинулись через вестибюль. Необозримый, темный, сырой, с рыцарскими латами и древними идолами между «античных» колонн, с огромными, как рекламные баннеры, темными портретами, на которых с трудом различались – и с трудом узнавались из-за пудреных париков, брыжей и прочей архаики, из-за вымученных парадных поз, – изображения Невструева, Киврина, Хунты, Бальзамо-«Калиостро» и прочих старожилов института, с люстрой, пожалуй, побольше, чем в «Призраке Оперы», никогда не горевшей и служившей чем- то вроде улья для поколений и поколений нетопырей, которые и сейчас кишели, шелестели и болтали среди почерневших подвесок. С огромной елкой, в снегу, и сосульках, и огромных светящихся снежинках, по центру. Триста лет было этому зданию, в которое перебрался кружок единомышленников, «салон» местного помещика господина Невструева, после того, как императрица при содействии Михаила Ломоносова утвердила его как местный филиал Е.И.В. Академии Наук. Отставной коллежский советник Янус Полуэктович, каторжник Федор Симеонович, прибывший с экспедицией иностранных рудознатцев- картографов Кристобаль Хозевич, заезжие авантюристы Джузеппе Бальзамо и Джакомо Казанова (остепенившийся и сменивший имя) … Потом они стали называться АН СССР НИИЧаВо, потом – РАН НИИЧаВо, но это все еще были они… Когда-то давно Вэл подумывал здесь идти в аспирантуру после своего горного в Воркуте, да так и не сложилось. Горный институт он бросил, маркшейдером не стал, и времени вечно не было, даже если бы он и решил подать сюда документы после окончания режфака Ленинградского института культуры. Но любовь к НИИЧаВо осталась с ним навсегда. И сейчас он был очень доволен, что снова здесь. Виварий оставили на потом. Миновали отдел Линейного Счастья («Симеонович с Хунтой попозже будут, я к нему заходил с утра, Тихон говорит, к Якову Брюсу умотали вместе. Вот так, брат, ты к ним из Москвы – они от тебя в Москву… Принцип «журавля и цапли»), где даже лампы под потолком сияли по-особенному, как-то солнечно и весенне, стоял запах озона и земляники, а двери кабинетов украшали забавные шаржи. «Над чем они сейчас работают?» «Ну, Эдька, например, занялся оптикой. Разрабатывают «антиэскейп»-линзы. Симеонович встревожился, что по статистике много народу попадает в интернет-зависимость и прочие подобные зависимости, от телевидения, скажем. Поручил ему тему: разработать оптику, помогающую людям в повседневной жизни замечать красивое и интересное, а не только на мониторах. Для очков и контактных линз. Уже на добровольцах испытывали. Хорошая, говорит, эффективность. А Верочка Снегирева мастерит устройство, экономящее время. Генератор поля, внутри которого для человека время идет медленно, и он гораздо больше успевает сделать, чем обычно» «Ух ты, мне бы такой… Вечно ничего не успеваю» «Все хотим… Но работа, увы, еще только начата. Ну, еще антистрессовым средствам много времени уделяют. Выработка серотонина, дофамина, окситоцина, эндорфинов. Как повысить естественным путем, как усилить магически…» Стелла спохватилась: – Валера, ты же с дороги, есть хочешь, а мы тебя не пускаем… Ну-ка… В руках Вэла появился удобный старбаксовский стаканчик со сладким кофе, а в воздухе прямо перед ним- тарелка, полная румяных пирожков. – Тут разные, ты больше с рыбой любишь– вот эти с осетриной, рисом и яйцом, а эти с горбушей и зеленым луком…С фаршем, с курицей, с картошкой… Вэл благодарно послал Стелле воздушный поцелуй. Они прошли мимо захудалого, двери нараспашку, отдела Оборонной Магии с мирно спящим на посту стариком-солдатом в петровском мундире, мимо книгохранилища («Эх, вот бы где засесть хоть на месяцок, отдохнуть душой…» «Вот и приезжай в отпуск, кто тебе не дает?» «А вот возьму и приеду. Не в этот , правда, но в следующий – точно… Кстати, все, убирай невидимость, из глаз скрылись, и ладно, а то от нее по всему телу ощущения, как от новокаина. Я вот капюшон лучше надену» «Странно, от тебя одного слышу жалобы на мою завесу. С роду никто не возражал» «Индивидуальная непереносимость, наверное…» ). Прошли отдел Предсказаний и Пророчеств, на цыпочках прокравшись мимо двери сэра-гражданина Мерлина, из-за которой слышались звуки радиопомех: никому не хотелось попасться ему и в очередной раз выслушивать пересказ «Янки при дворе короля Артура» в формате «советское AU». Прошли архаичный отдел Вечной Молодости и миновали информационный центр, бывший Электронный Зал, потом административно- хозяйственный отдел (приемная Модеста не была закрыта, но ифриты- охранники, как всегда, маячили по сторонам двери, в тюрбанах, с золотыми кольцами в носу и иззубренными ятаганами наготове), и по-прежнему безликий отдел Абсолютного Знания, с «тетрисом» на мониторе невыключенного компьютера, мишенью для «дартс» на стене и свежим, но уже потрепанным номером «Плейбоя», забытым кем-то на подоконнике. Прошли – с некоторой опаской – отдел Разнообразных Приложений, владения Амвросия Амбруазовича Выбегаллы, обставленные крайне минималистично, почти без мебели и оборудования, с портретом заведующего отделом направо от входа. Вэл, как обычно, задумался: Выбегалло, что ли, и паркет отсюда к себе домой упер? И стенные панели из мореного дуба? Во всем здании есть, а у него серенькая красочка на стенах. Опять здесь чем- то пахло, чем-то… раблезианским , мягко говоря, не селедкой, правда, но ничем не лучше, сероводородом, что ли. «Чего он тут опять?..» «Ох, Валер, не спрашивай… До сих пор не нарадуюсь, что уволилась отсюда…» Прошли отдел Универсальных Превращений, мимо выгоревшего плаката с бессмертными приваловскими строками «Раскопай своих подвалов…» , сунулись в лабораторию Корнеева, но она против ожиданий оказалась пуста и закрыта на ключ («Может, в столовку побежал, опять пропустил обед, голод не тетка. Потом его изловим»). Прошли делящий этаж с отделом Жиана Жиакомо отдел Смысла Жизни, коим заведовал Кристобаль Хозевич Хунта, и Вэл с теплым чувством увидел сквозь приоткрытую дверь одной из лабораторий знакомый плакат, неантропоцентрично вопрошающий: «НУЖНЫ ЛИ МЫ НАМ?», и рядом еще один, поновее: «ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?» Добрались до отдела Недоступных Проблем, где трудился Роман под руководством мэтра Бальзамо. Вэл до того рассентиментальничался, что в первый момент широко улыбнулся, увидев идущего навстречу профессора Выбегалло, который только что спустился с лестницы этажом выше и спешил, надо полагать, на свой этаж, таща зачем- то, прижав к животу, фикус в огромном горшке. Он и этого хамоватого проходимца почти что рад был видеть, потому что и он был частью Института: все с той же глянцевой лысиной и торчащей веником бородой в непонятных крошках, в дубленке, сидящей в обтяжку, сверкающий золотыми зубами, с наглыми свинячьими глазенками. Но когда Выбегалло расплылся в ответ, как масляный блин, отставил фикус и с возгласом «Ах, мон дье!..» хищно устремился к Вэлу с явственной целью получения от него контрамарок и автографов и селфи и еще каких-нибудь материальных благ, Вэл тут же осознал свою ошибку и, не переставая улыбаться, отпрянул за спину Романа, шепнув: – Мужики, спасайте! Роман мгновенно принял меры и вся компания трансгрессировала по другую сторону двери Романовой лаборатории. Тут было все хорошо, полный порядок. Прямо по курсу, в нескольких шагах, бушевала буря грязной пены и извивающихся щупалец от пола до потолка, а поближе, почти у входа, стояла старомодная ванна на мощных бронзовых львиных лапах, и в ней сидела, полуотвернувшись от вошедших, какая-то девица с ниспадающими вдоль спины мокрыми темными волосами. … Стихийное бедствие в бассейне Вэл проигнорировал, но от девицы шарахнулся с возгласом «Виноват!» к двери, крутанул ручку, вспомнил, что закрыто на ключ, вспомнил про Выбегалло в коридоре, гневно развернулся к Роману – «Ты куда меня привел, Сусанин?», но тут девица обернулась. Она, оказывается, тут не мылась. Она тут, оказывается, сидя в ванне, печатала под копирку на старомодной печатной машинке. У нее было необыкновенно бледное, перламутрово- бледное красивое лицо, огромные зеленые глаза ( с невероятными зигзагообразными зрачками), на ней был обтягивающий сиреневый топик без рукавов и что- то вроде парео на талии, и у нее был длинный, чешуйчатый, серебристо- зеленый рыбий хвост. – Здравствуйте, – тягучим журчащим голосом сказала девица, нервно оглянувшись на шторм у себя за спиной, и гибко приподнялась, опираясь локтями о края ванны. В ушах сережки из половинок перламутровой ракушки, на шее, на шнурочке, жемчужинка- маленькая, неправильной формы, но удивительного синезеленого оттенка. – Валера, познакомься, это Аграфена, моя жена, – сказал Роман с улыбкой. – Ну, и по совместительству секретарь. Гранечка, приехал Валерка, его, я думаю, представлять не надо. – Очень рада познакомиться, Роман о Вас все время говорит, – дружелюбно сказала Гранечка, протягивая руку. И снова оглянулась на бассейн. Вэл руку, атласную, влажную и приятно прохладную, галантно поцеловал, метнув на Романа испепеляющий взгляд. «Вот ведь з-змей! И хоть бы заикнулся, когда в последний раз созванивались!» Ему было очень неловко, что подарка он не приготовил. – Мы на днях только расписались, – извиняющимся тоном пояснил Роман. – Собирались- собирались… И собрались. Ты же знаешь, я три раза разводился, не выдерживают женщины моего рабочего графика, «Или этот твой институт, или я!» Думал, буду один куковать. А Гранечка вот до этого в «Изнакурноже» экспонатом подрабатывала, а теперь решила работу поменять, чтобы мы больше времени проводили вместе… Стелла сочувственно вздохнула. – Ну поздравляю, совет да любовь, – начал Вэл, смягчаясь, – Тебе и нужна жена-декабристка… – но тут с оглушительным плеском масса щупалец рухнула в бассейн и из бассейна послышался тихий хриплый голос: – А вот и ты, мой оппонент. … От здешнего запаха Вэл успел отвыкнуть – от холодного, резкого, нервирующего гнилостного запаха, – но нос зажимать считал невежливым. Шагнул за магическую черту, удерживающую двадцатиметрового кальмара в бассейне, и уселся на мокрый кафельный край. – «В лунные ночи лежит он, колыхаясь на волнах, устремив глаза в поднебесье, и размышляет о пучине вод, откуда извергнут. Размышления эти столь мрачны, что ужасают людей, и они уподобляются тиграм.» – нарочито благозвучно, с прочувствованными обертонами, процитировал он и добавил: – Спиро, я говорил, что мне нравится твое биополе? С моим собственным такой приятный диссонанс, как контрастный душ, очень тонизирует… Ну, давай, сказывай, о чем вы тут с Петровичем без меня препирались? – Он тебя не обижал? – тихо спрашивал тем временем Роман у Гранечки, кивая на кальмара. – Нет, что ты, только грозится. Сожрать. А сейчас это он вообще разминался, ты же знаешь. – Боишься его. Ты бы лучше в соседний кабинет перебралась? – Ну нет. Ты же тут… – Куда ты все время убегаешь, я запамятовал? – поинтресовался Архитойтис Рекс. – Как куда? На работу. Мне, знаешь ли, некогда сутками плескаться, трепаться и философствовать, как некоторым. Я людям нужен, если прибегать к высокому штилю, который ты так любишь. – Не понимаю этой вашей, человеческой, манеры кучковаться, которую вы называете социумом, – проворчал спрут. – Гигантские древние головоногие всегда одиноки и всегда рады этому обстоятельству, я это часто повторяю. Об этом мы, кстати, и говорили с Романом Петровичем. – Начинали вообще о физике-лирике, – негромко прокомментировал Роман, сидящий на краю ванны, перебирая отпечатанные листки. – Жаль, что съехали с темы, эту я люблю, – заметил Вэл. – Особенно обсуждать ее со стариной Спиро. Который лирику понимает и сам ей не чужд – помню твои баллады, Спиридон, мотив уж больно специфический, но тексты я бы взял, сам бы подобрал музыку, так ведь не уступишь. – Не уступлю. Чего ради тащить все это твоим зрителям? Это для дружеского круга. Слишком личное. – Твое дело. Но забавно, что ты лирику понимаешь в чисто физических утилитарных целях. Барышню-кальмариху там подманить… А насчет твоего вопроса – это связано, ты прав, и я понимаю, как это связано. Человечество давно переросло «кучкование» в целях практических. В принципе-то каждый из нас вполне способен выжить в одиночку в дикой природе и жизнь так прожить. Каждый достаточно знает о мире, чтобы добыть еды, не замерзнуть и не заболеть. А если семьей – так почти наверняка прожить можно. Нам давно уже не надо сбиваться в большую стаю, чтобы убить мамонта или отбиться от пещерного медведя. Мы поумнели. Фильм такой есть, например, с Энтони Хопкинсом, – «На грани». Или, например, книга Торо «Уолден». Да мало ли… Но я не об этом. Я о том, что люди держатся вместе из чисто «лирических» причин. Чтобы помочь другим, тем, кто слабее, обменяться мнениями по каким-то вопросам, что-то новое узнать. Духовность заставляет их вместе держаться. – Виртуальный мир это, кстати, отражает. – вступил Роман. – Многие люди никогда не развиртуализируются, в глаза друг друга не видят, а общаются бурно и живут этим. Я этого, правда, не понимаю, но это ведь есть… – Вот я и говорю, что иллюзорные ваши причины держаться вместе. Именно виртуальные… – А ты не думал о том, что «нематериальное» и «ненастоящее» – это разные вещи? Нда, разговор обещал быть долгим. … Выйдя из бассейна, Вэл облегченно помотал головой. Волосы у него от сырости скрутились в мельчайшие завитушки, и одежда отсырела. Он похлопал полами куртки. – Бррр, чуть насмерть не заговорил, Заратустра головоногий. Думал, жабры у меня прорежутся от водяных паров. Вничью сыграли, да? Но тут он увидел, что по лестнице перед ними, прихрамывая и опираясь на трость, медленно поднимается Янус Полуэктович Невструев, и, сказавши «Ребят, обождите», рванул за ним. – Янус Полуэктович, добрый день и с наступающим! – Добрый день, Валерий Яковлевич, – тяжеловато обернулся директор (А- Янус), а маленький зеленый попугай с красным хохолком, сидевший у него на плече, выкрикнул: – Валеррра, пррривет! – Здравствуй, Фотончик, дорогой! Попугай деловито перепорхнул к нему и начал легонько пощипывать клювом за ухо в ожидании гостинца. Вэл, на такой случай запасшийся несоленым арахисом, совал ему орешки и, улыбаясь, рассказывал: – Ко мне однажды пришла на концерт симпатичная семейная пара с какаду. Шикарный такой, белый с лимонным ирокезом и ростом с десяток Фотонов. Я удивился, а они говорят: «А он тоже любит Ваши песни! Как услышит по радио, сразу начинает танцевать!» Я было не поверил, а он и правда всю программу топтался в проходе, подпевать пытался чего-то там. Я даже беспокоиться стал, как бы не переутомился бэк- вокалист, но нет, ничего… – Сокррровище Черрного моррря! – напомнил о себе Фотон. – Здоррово, Джаггерррр! Трррудоголики, урра! Поздрравляю с пррраздником. Перрцу, сахаррок, сахарррок! Невструев негромко рассмеялся, но тут же прервал сам себя: – Валерий Яковлевич, мы с Вами вчера не договорили по поводу Вашего знакомого, который хотел бы поработать в виварии, нас прервали… – Янус Полуэктович, простите, но я только что сию минуту приехал, мы вчера не разговаривали… – Ах,да? Запамятовал… Но все равно, Вы ведь направляли емейл насчет него… Конечно, пусть приезжает, наблюдает сколько угодно, его, Вы сказали, интересуют гидра и гарпии… И Змей Горыныч? Гидра, правда, малоактивна в зимнее время года, лучше бы уж весной… Хотя опять же не уверен, что биологу будет интересна нежить, это же небелковые структуры, продукт деятельности магов, так сказать, наподобие дублей… В какой-то степени механизмы… – О, это человек широких взглядов… Знаете, как говорит? «Не бывает странных тварей, бывают ограниченные люди». Да и Корнеев в свое время много рассуждал о небелковой жизни, я даже проникся… Спасибо огромное, Янус Полуэктович, он будет очень рад. И разрешению Вашему, и вообще побывать в Институте. Я ему телефон Шурика… то есть Александра Ивановича дам, они созвонятся, Сашка его встретит и проведет. Я Вам, кстати привез вот такой сувенир. Лунный глобус из лунного камня. Он точный, я проверял. С новым Годом еще раз… – Спасибо, спасибо, ну зачем было так беспокоиться, спасибо… А Кристобаля Хозевича видели уже? Он все вербует Вас в отдел Смысла Жизни? – Еще с ним не виделся, он, говорят, в Москве… В прошлый раз, правда, мы об этом беседовали. Во все прошлые разы. Но я и так знаю, в чем смысл жизни… – Похоже, знаете. Только Кристобалю Хозевичу об этом не проговоритесь, – улыбнулся в усы директор. – А то он Вас еще не в такую дискуссию втянет… Оба сделали движение, чтобы разойтись каждый в свою сторону, но тут Вэлу под ноги сунулся домовичок Камноедова с писком: «Валерьяковлич, батюшка…» Видя вытянувшееся лицо Вэла («Попался»), Невструев, пряча улыбку, взял его под руку и повел за собой, строго глянув на домовичка через плечо: «Мы заняты». – Кстати, как он, Кристобаль Хозевич? – пользуясь случаем, поинтересовался Вэл. – Все беспокоюсь: подключает компьютер прямиком к мозгу– не словил бы компьютерный вирус? – У Александра Ивановича вирусов не бывает… Да ведь он и не к интернету подключается, а к вычислительным программам… Хотя отчасти Вы правы. Вы уж не наведите его на мысль в Сеть выходить напрямую, из головы, ладно? А то правда мало ли что… Да, вот еще что: а Ваш знакомый… Да, Саваоф Баалович? Ох, простите, Валерий Яковлевич, меня срочно зовут в техотдел… Вэл, которого все эти прятки забавляли, на всякий случай поднялся еще на этаж, присел на подоконник за развесистой пальмой в горшке и набрал на мобильном своего администратора: – Борь, брякни в гостиницу, эту, «Студеное море»,узнай, как там насчет свободных мест, похоже, по какой-то причине мы сегодня отсюда не уедем и в Архангельск не попадем, с погодой, наверное, что-то, помнишь, какая поземка всю дорогу мела? Пурга будет, скорей всего. – Да ну, непохоже… – Янус Полуэктович говорит, что завтра он со мной разговаривал. – Да ну вас с вашими выкрутасами!.. Завтра разговаривал, вчера поговорит… Ладно-ладно, звоню. Хотя по прогнозу не должно… Сннегопад небольшой разве что. И, будто в ответ на это, снаружи на стены обрушился ветер. … На пути к Информационному Центру Вэла поймала- таки мисс НИИЧаВо. Просто сконденсировалась прямо перед честной компанией: – Это Вы! Не отпирайтесь! Вэл поднял руки: «Сдаюсь». У Валентины Шемаханской, настоящей царь-девицы, были лучистые серые глаза, тонкие брови, кожа, как лепестки яблони, и сияющая улыбка. И татуировка на правом запястье : «Cogito,ergo sum». Диковатый цвет волос ей не шел ( да и кому пошел бы…), но ее и не портил. С ней были симпатичная кругленькая азиатка со вздыбленной короткой стрижкой и огромными «анимешными» глазами и, как показалось было Вэлу, негритенок- подросток. У азиатки был ободок с ушками Женщины- Кошки и черные митенки, негритенок весь обмотан красно-синими кусками ткани. – Почему Вы от нас сбежали? – серебристо и напевно спросила «мисс». – Я не сбежал, меня похитили, – ответил Вэл, но, заметив, как надулась Стелла, добавил: – Ну, и частично соблазнили. Забрали в рабство и заставили философствовать. – Это моя подруга Сагаанбадма Шэбшээдэева, она из отдела Параллельных Пространств, ее научрук – сам Янус Полуэктович, а это Гугу Мбиа, там же работает, старший научный сотрудник. Только тут Вэл заметил, что у негритенка седые виски. Пигмей. На темно-шоколадном улыбчивом лице белые узоры, похоже, татуировка рисовой мукой. Бусы на руках, на ногах, на шее, даже поперек тела, как пояс. – Очень приятно, а Вы сами?.. – А я ученица Джузеппе ПьЕтровича. – Ага, соратница Романа Петровича? Здорово. – Не беспокойтесь, я Вас не выдам Камноедову. Только пообщайтесь с нами немножко, ладно? Пожалуйста? – Да с удовольствием. Даже и не под угрозой Камноедова. Ребята о Вас так восторженно отзывались… Скоро кандидатская, как я понял? И какая тема? – «Теория фантастической общности применительно к инкуб-объектам в мю-поле разной интенсивности от минимальной до максимально достижимой». – Мю- поле? Опять прославленный диван? – Не-а, меня Виктор Павлович на своем трансляторе пускает поработать… – А учились где? – Ой, у меня все строго по плану: профильная школа – их от НИИЧаВо пока две работает, в Москве и в Иркутске, потом вышка здесь же, на кафедре Субмолекулярной Магии, теперь вот аспирантура. А вот Сагаан – она из Улан- Батора, школу закончила в Иркутске, там интернат есть, но поступила потом в иркутский Политех, физик-нанотехнолог, красный диплом, а потом вернулась сюда, к нам. А Гугу после МГУ пришел. Инноватик. А вот скажите… Я с детства Ваши песни люблю. Всегда хотела у Вас спросить– а почему вы еще не рокер? Ведь по энергетике это Вам очень близко… И баллады Вы часто поете. – Я мог бы сказать, что у меня свое направление, свой собственный путь, но это как-то очень уж пафосно прозвучит… Потому, наверное, просто – не хочется ограничивать себя рамками стилей, да и вообще ничем. У меня есть чисто роковые композиции, есть с элементами рока, есть с элементами рэпа, джазовые были в свое время, диско, конечно же… Все хочется попробовать, интересно же, – а потом взять и замиксовать что-то с чем-то повнезапнее… Добавить rnb, или этники, или софта…Может, какие-то направления более престижны и более на слуху, чем другие, но дело же не в престижности, не это в них главное… – Как Магритт? Он тоже не хотел причислять себя к сюрреалистам. И любил коллажирование. Или, например, Чайковский. Он к «могучей кучке» не хотел относиться. – Магритт? Интересно… Не думал об этом. Но я не хотел бы, чтобы это звучало как коллаж. Органично должно быть, цельно, а не нагромождение разнородных фрагментов. В этом тоже есть своя эстетика, но… А насчет Чайковского – это, конечно, сильно сказано. – Вы вообще не любите ничего одинакового? – В работе – нет. А в быту наоборот. У меня до сих пор те книги живут, которые читал подростком. Стругацкие, например. А инноватик – это в какой области? – Тоже физик. Я из племени бамбути, – поведал Гугу Мбиа, широко улыбаясь, – Это я только для праздника нарядился в одежды племени динка, чтобы было смешно. – А-а, – с уважением протянул Вэл, юмора не понявший. – Классно! – У меня на родине, в Конго, очень любят Вашу песню «Полет на дельтаплане»! Вэл схватился за голову и жалобно застонал. – Я Вас умоляю, пощадите Вы меня, не надо про «Дельтаплан»! Прекрасная песня, не спорю, люблю ее, но сколько ж можно! У меня больше полутыщи песен в репертуаре, каждый год штук по пять новых записываю, не считая ремейков, а у меня все просят «Дельтаплан»! Знаете, Гугу, почему еще я люблю здесь бывать, в Институте? Если уж просят спеть что- нибудь из «старенького», то не «Дельтаплан»! И не «Светофор»! И не «Маргариту»! И не «Казанову»! И не «Солнечные дни» с «Пароходами»! А, например, «Легенду», или «Чужой», или «Птицу в клетке». Тоже ведь крутили по радио, но их почему-то не помнят, а помнят «Дельтаплан»… Не буду его сегодня петь, ни в коем случае! И не просите. … Интересная беседа внезапно прервалась: –Прошу прощения… Кристобаль Хозевич, Федор Симеонович! Они спускались откуда-то сверху на этаж Федора Симеоновича. Киврин, грузный, и не от излишка веса( откуда у йога), а от богатырского своего, святогоровского сложения, седовато- русый и яблочно- румяный, со своими ясными, блестящими маленькими светлосерыми глазами и бесформенными усами, торчащими под носом-картошкой, в своем трогательно старомодном сером костюме и с обтрепанным порыжевшим пальто, накинутым на плечи, и Хунта, невысокий и худой, оливково- смуглый, в костюме цвета айвори и рубашке из бронзового шелка с раскрытым воротом, с чопорной осанкой и поджатыми губами, с норковой шубой через руку. – Здравия желаю, Федор Симеонович! Буэнос диас, Кристобаль Хозевич! – В-валера, здравствуйте, м-мой хороший! Приехали, ск-колько лет, сколько з-зим! Великий Инквизитор, коварно усмехнувшись, выдал длинную витиеватую приветственную фразу на староиспанском. Вэл остановился на ступеньке. – Так. – сказал он, глубоко вздохнул, будто нырять собрался, и парировал цитатой, которую удачно запомнил из любимого Габриэля Маркеса. С большими задумчивыми паузами и напряженной жестикуляцией. Хунта негромко поаплодировал. – Весьма артистично, Валерио, но я вижу, что в изучении lengua espanolа Вы не слишком преуспели за это время. – Кристобаль Хозевич, мне некогда было, я два альбома записал… – Значит, приехали порадовать нас своим искусством. – Очень на это надеюсь. Хочу Вам посвятить исполнение песни «Как Дали», а Федору Симеоновичу – «Орла». Двум моим почти учителям. – Вот как? Вот уж не предполагал в себе чего-то общего с Дали… – Нет, пожалуй, нет. Вы могли бы нарисовать «Черный квадрат» Малевича. А вот «Красный квадрат» и «Черный Крест» – Вам бы уже гордость не позволила. Или… Магритт, быть может? «Что это я?» – подумал Вэл. – «Хотя…» – А Дали там вообще для атмосферы в основном, сюр есть сюр. Песенка – о всемогуществе, вот в чем дело. Ну и о любви, конечно… – Ах, Валерио, одни серенады в голове… Когда Вы наконец займетесь более серьезными вещами? – Ну, сейчас для меня серенады – весьма серьезная вещь. Может, со временем я и займусь чем-то другим, но когда– не представляю. А это подарки. «Хо,хо,хо». – Вэл быстренько сменил тему, – Вам, Федор Симеонович, «Волкодав» Семеновой, однотомник, с автографом. Я помню, в прошлый раз Вы хвалили «Викингов», так вот. – Г-голубчик… Вот спасибо-то!.. Т-тяжеленную такую вез через в-всю ст-трану… – Теодор влюблен в эту женщину. – насмешливо заметил «Хозевич», приопустив веки. – А что, и влюблен. Вот наберусь храбрости и напишу ей длинное восторженное письмо! – И будете правы… – поддержал его Вэл. – А Вам, Кристобаль Хозевич,я позволил себе привезти небольшой сувенир с Вашей исторической родины. Молодое вино, этого года, у меня вилла там. В пригороде Аликанте. Еще двенадцать недель назад оно в чуть запыленных гроздьях покачивалось на лозе, греясь на осеннем солнышке Валенсии… – Прошу в мой кабинет. – голос бывшего Великого Инквизитора не то чтобы дрогнул, нет, но вроде бы на мгновение утратил твердость. В следующее мгновение он подхватил собеседников под локти и трансгрессировал с ними обоими. На месте «Хозевич» буквально расшвырял своих спутников по креслам с высокими спинками. Вэл обнаружил у себя в руках бокал, увидел, как привезенная им бутылка, сама собой пританцовывая над столом, этот бокал наполняет, а также и бокал Федора Симеоновича. На столе уже красовался натюрморт, достойный кисти Веласкеса – корзинка винограда, красного, черного, желтого, зеленоватого, нарезанный сыр разных сортов, маслины. «Хозевич», между тем, стоял у окна, «любезно» повернувшись узкой спиной к дорогим гостям, и разглядывал – или делал вид, что разглядывает, – белую клубящуюся мглу за окном, понемногу лиловеющую от ранних северных сумерек, сквозь золотисто-красный, цвета валенсийского заката, тинто аликанте. Вэл уставился на манекен в военной форме, на плечо которого Хунта еще раньше небрежно набросил свою шубу с кашемировым кашне. И вдруг шокированно сообразил, что это не манекен, ни черта подобного. Не врали сплетники: в углу стояло чучело штандартенфюрера СС в парадном обмундировании. Старинного знакомого Кристобаля Хозевича. Со стеклянными, блин, глазами, и на правом– монокль. На подставке золотая табличка с готической надписью: «Ubermensh Neitzsce Magnificum», ниже и мельче, неразборчиво, – «ФИО» и годы жизни. Ну да, в кабинет пригласил. Федор Симеонович здесь явно не впервые, расположился непринужденно, сотворил горку яблок и , подумав,небольшую кулебяку, смотрит сочувственно в затылок приятелю, на Вэла поглядывает ободрительно, мол, все ОК. Еще Шурик здесь бывал, но его, конечно, расспрашивать было неловко, что да как и правда ли, что. В противоположном углу чучело крупного серого беса со сверкающими красными глазами, тоже, конечно, стеклянными, в чучело, пардон, таксидермический препарат, воткнуто несколько шпаг. Очень тепло, даже душновато. Камин топится, и языки огня над поленьями – разных цветов. Перед камином волчья шкура, но размером она с медвежью. На ренессансном бюро ноутбук – необычного дизайна, с каким-то высоким основанием, как кейс, корпус из темного дерева с металлическими вставками в виде Соломоновой звезды и прочей кабалистики. Книги, книги, книги, конечно же. Подсвечники кругом с оплывшими свечами, привычнее ему так, видать. А сейчас не зажигает. Расставленные шахматы на столике в уголке. Запах сандала, воска, хорошего табака и, похоже, ладана– хм? Одновременно бархатистый и пряный и действующий на нервы. Еще много всяких чучел, человекообразных, слава Богу, больше не видать. И порядком оружия, все холодное, огнестрельного, вроде, нет. Шпаги, кинжалы, сабли… Вэл изо всех сил боролся с желанием улыбнуться: у него звучало в голове «О Великий Инквизитор, я с прискорбьем сообщаю…». Последствия могли быть взрывоопасны. Он задумался, не слишком ли «задевающий за живое» подарок сделал. Хунта во время нечастых совместных посиделок рассказывал, вальяжно и с свойственной ему саркастичностью, о своих «рабочих разногласиях» с королем Филиппом Вторым, приведших в итоге к тому, что Великий Инквизитор сам был обвинен в ереси и приговорен к сожжению. Тогда он был еще не настолько силен магически, чтобы в одиночку отбиться от тайной стражи. «Хозевича» особо впечатлило, что, хоть он и был небезгрешен, в обвинительной речи ни одно из его реальных прегрешений не упоминалось, а звучали одни только нелепые выдумки о Черных Мессах и убиении младенцев, подтвержденные его учениками, которые были частично запуганы, частично подкуплены королем. «Хозевич» выразил свое возмущение всем этим в последнем слове и гордо отправился на аутодафе. Это были незабываемые ощущения, особенно промежуток времени между официальным концом казни и закатом, когда надо было не терять сознание от боли и при этом сдерживать регенерацию, чтобы никто не усомнился, что еретик мертв. После наступления темноты Хунта смог, наконец, скрыться, а король обвинил в похищении тела тех его учеников, от которых непрочь был избавиться несмотря на их содействие… С тех пор Кристобаль Хозевич только в исключительных случаях вроде мировых войн и всегда ненадолго появлялся в родных краях. Вэл тогда посоветовал ему выкроить время для подробных мемуаров… Наверное, надо было советовать настойчивее? Наконец «Хозевич» заговорил, в голосе звучала смесь печальной растроганности с самой настоящей злобой: – Почему такая банальщина, запах пыли, остывающей после дневной жары, запах диких роз, и цвет неба, никогда нельзя уловить, какой он, когда бирюзовый встречается с шафранным, и тепло нагретых солнцем камней, и мимолетный женский смех остаются с нами с молодых лет на всю жизнь? Это обидно. Забываешь многое нужное, а вот это нет. Восприимчивость юного организма, черт бы ее побрал! Как унизительно, верно? И не говорите мне, что человек слаб, и что естественно, то не безобразно, и что ни делается, все к лучшему. Избавьте меня от этих рассуждений!.. Ах ты, архитойтис рекс! Дал слабину на секунду, а теперь разводит тут тушевые грозовые облака, чтобы сбить собеседников с толку. А Симеонович что– Моби Дик? Ну нет, Моби Дик это вон… Юберменш Магнификум. В неприятно правильном (похоже, при жизни он был похож на манекен не меньше, чем сейчас) породистом лице белобрысого немца впрямь было нечто кашалотье– несколько выпирающий лоб, широко посаженные глаза. А Симеонович – синий кит, большой, добродушный и совсем не хищный. Во друзья– товарищи!.. Да о чем я, черт… – Кристобаль Хозевич, да ведь я же этого ничего не говорю! И не собирался… – Хм, действительно, не говорите. – И даже не думаю! – Если Вы оскорблены, Валерио… – К-кристо, Кристо, г-голубчик!.. – Нет, я не оскорблен. – отрезал Вэл. – Мне просто больно это слышать, Кристобаль Хозевич. От человека, настолько мной уважаемого. Они помолчали, глядя друг на друга почти враждебно. Потом «Хозевич» отвернулся, а Вэл вкрадчиво заговорил: – А вам не приходило в голову, что оно, все это, просто, потому что гениально? Основополагающе? И потому так поражает? Вы человек надменный, мы, те, кто имеет честь называться Вашими друзьями, не можем это не признавать… Вот Вашу надменность и тянет на элементарное. То есть самое непостижимое. У меня был знакомый, он говорил: «Я не могу это понять, это слишком просто». В конце концов, смысл жизни – это тоже элементарное явление, само собой разумеется, а вот пойми-ка его. Вы, Кристобаль Хозевич, воля Ваша, погорячились, называя банальщиной небо. «Эта глупая луна на этом глупом небосклоне» – великолепно, конечно, сказано, но это слова всего лишь Онегина, который «москвич в гарольдовом плаще». – Утешаете. А это просто сентиментальность, Валерио. Мещанская сентиментальность. Нелегко ее изжить. – Опять двадцать пять, за рыбу деньги. Что это Вы сегодня, Кристобаль Хозевич? Вы на это не способны. Ни на мещанство, ни на сентиментальность. Вы сами так не думаете. Не верю. У Вас обязательно совсем другие поводы для такого настроения. Не помню, кто написал, что каждый миг бытия содержит в себе прошлое, настоящее и будущее. А я, подумавши, сделал из этого знаете, какой вывод? Что человек, если, конечно, не перенес амнезию, вообще ничего в своей жизни не теряет, просто не может, неспособен потерять безвозвратно. Когда- нибудь человек научится помнить вообще все, что когда-либо с ним происходило, и это будет одно из важнейших достижений человечества. Тот, кто забывает свои ошибки, повторяет их, а ведь всегда лучше не повторять старые ошибки, а делать новые. Но даже сейчас прошлое слишком тесно связано с настоящим, чтобы куда- то деться. И если человек сам не отрекается от него, оно его не покинет. А если отречется– это не необратимо, изменится его мнение, и все вернется… Время, ход жизни ничего не отнимает у человека, благодаря ему, он только приобретает и приобретает. Это как годовые кольца дерева… – Фантазер. Мечтатель… – Грешен, падре, – лукаво улыбнулся Вэл. – У меня даже ВИА первоначально так назывался– «Мечтатели». – и он продолжал гнуть свое: – Я готов спорить, что Вы сто лет уж не бывали на родине. Поезжайте как-нибудь в отпуск или хоть в командировку, а? Там все так же, и розы так же пахнут, почти как вино, и небо то же самое, и так же переходит из бирюзы в шафран в ясные вечера, и загорелые сеньориты пересмеиваются, идя после работы на танцы… Оно все такое же, простое и непостижимое, и Вы убедитесь в этом… Вы могли бы остановиться у нас на вилле, мы с женой были бы так рады… Простите свою родину, а? Филипп Габсбург, конечно, злобный глупец и кадавр, но небо и земля, и розы, и виноградники перед Вами ни в чем не провинились… Хозевич отвел глаза. Возникшая пауза не была неловкой, хоть и затягивалась. – Вы мне предлагаете растянуться на газоне в патио и мечтать с цветочком в зубах неизвестно о чем, словно беспутный поэт, может, еще и стишки начать сочинять?.. – он усмехался, невесело, но вполне беззлобно, скорее поддразнивая. – Зачем мечтать? Размышлять, это более свойственно Вашей природе. Может, к Вам придут очень давние мысли, давно потерянные идеи, ход мысли поменяется… У меня так бывает, и для меня это важно, вот я и подумал… Сейчас вот приехал в Институт, и вспомнилось, что я как раз здесь однажды, в Новый год, написал песенку «Продавец цветов». И такое настроение накатило… Хочу улучить момент, сбегать и попросить Шурика…Привалова… напечатать мне нотной бумаги, чтобы самому не линовать. Вечерком посидеть захотелось, еще немножко побыть композитором… – Я подумаю над вашим предложением, Валерио… Зазвонил телефон. – Да? – раздраженно бросил Хунта в трубку. –О… Да, разумеется. Мы с Теодором сейчас будем. Не начинайте без нас. Бросив трубку, он быстро сотворил дублей, себя и Киврина, бегло оглядел их и тут же уничтожил. – Сакраменто. Его дублями не проведешь. Надо отправляться, Теодор. Мадре дель дио, я становлюсь рассеянным. Вся эта предпраздничная суета… – Так ведь и повод есть, К-кристо, – мягко заметил Киврин. –Солнцестояние. Год-то на переломе, много чего н-надо успеть…Сейчас или н-никогда. – Да, ты прав. Валерио, приношу извинения, но мы должны отправляться к Руджиери в Париж, надо лично проследить за ходом реакции… – Да конечно, какой разговор, дело есть дело… – М-мы п-постараемся не опоздать к началу п-праздника.С нас еще п-подарки причитаются… – добавил Симеонович, вставая. Хозевич снова подхватил спутников под руки, кабинет вокруг померк, а Вэл обнаружил себя в кресле на той же лестничной площадке, где расстался с друзьями. С кистью винограда «изабелла» в руках. Роман и Приваловы, кстати, были неподалеку, весело махали ему из пролета следующего этажа. «Титаны из праха и золота,» – подумал Вэл, направляясь к ним: Хунта давно ассоциировался у него с Дракулой. В хорошем смысле. Эпическом. … Если Информационный Центр Вэла чем- нибудь и удивил, так это полным отсутствием компьютеров. Все прочее по- прежнему, по стенам «фотообои» – четыре монитора с одной и той же березовой рощей, которая все время меняла свой вид от летнего к осеннему и так далее. Стелла еще в прошлый приезд Вэла похвасталась этим таймлапсом, отснятым ею в поездках «на природу».Тогда, помнится, каждую стену украшал свой сезон, теперь на каждой по отдельности нежная весенняя зелень медленно сменялась насыщенной летней и потом – осенним полыханием. В остальном все как было, светлый пол, светлый потолок, светлые столики и шкафчики вдоль стен и ни одного монитора. Народу никого, Сашкины «Манечки-Танечки», как собирательно называл Вэл преимущественно женский коллектив, разбежались по домам прихорашиваться к корпоративу. Только приглядевшись, Вэл обнаружил на столах, заваленных папками и распечатками, под сенью нарядных букетов из пихтовых веток в нетающем инее высоконькие чемоданчики, вроде того, что у Хунты, хотя, конечно, поскромнее, и обрадовался: – О, вам ноутбуки дали? Привалов почему- то ухмыльнулся. – Не-а, это принтеры-сканеры- ксероксы. – Да ну? – Вэл откинул крышку одного, не обнаружил ни монитора, ни клавиатуры, правда, ксерокс, но до чего компактный…– Точно. А компы тогда где? – А вот. – Привалов, ухмыляясь еще шире, пошарил в бумагах на столе и подал Вэлу изящную штучку размером с шоколадную конфету. – Че-го? – Вэл повертел штучку в пальцах. На ней была одна кнопка со значком «вкл. /выкл.», да еще в уголке под ней бисеринка- лампочка. И серебристая надпись: «Алдан-12». На тыльной стороне какая-то нашлепка графитно-серая, похожая на магнитик. Во всех четырех боковых сторонах usb-разъемы. Все. – Не понял. – признался Вэл. – Разъясни, о Верховный Кибернетик. – Мы не скажем, а покажем. Нажимай включение. Вэл послушно нажал. Контур кнопки засветился белым, лампочка запереливалась всеми мыслимыми цветами. Привалов взял у Вэла игрушку,и приложил прямо к стене-монитору. Штучка и правда прилипла, как магнит к холодильнику. – Универсальный магнит. Во включенном состоянии примагничивается к любой поверхности, к стеклу, дереву, бетону, без разницы. Теперь пальцем нажми на лампочку и веди по диагонали от угла. Вэл послушался. За пальцем по стене потянулся прозрачный цветной прямоугольник, вроде как в «Ворде», когда растягиваешь по диагонали вставленную картинку. Монитор вылезал из этой вот штучки, и состоял он из цветного света. Вэл убрал палец, и на стене перед ним засветился мониторчик формата примерно А5, уже совершенно не прозрачный. На мониторчике переливалась заставка «Microsoft» – Сенсорный, – пояснил Шурик. – Работает как обычный сенсорный монитор. Чем удобно – можешь до любых размеров его растянуть, хоть на всю эту стену. Хотя энергии начинает жрать соответственно, тогда лучше сразу к сети подключить. А если А 4, то как нормальный ноут, восемь часов от зарядки до зарядки. А операционку я сюда свою поставлю. Когда допишу. – Неплохо, – похвалил Вэл, присаживаясь на край стола. – Я-то думал: интересно, в какую сторону будут дальше планшеты совершенствовать? Вроде некуда. А оно вон что… Нет предела совершенству. И в этой мелочушке теперь системник умещается? – Но это еще не все, – торжественно сказал Шурик, отцепляя магнит от стены вместе с «виртуальным монитором» и отступая с ним на середину помещения. Щелчком пальцев свободной руки подвесил все это в воздухе, чуть не уронил, подвесил понадежнее, потом указательными пальцами обеих освободившихся рук «подцепил» два нижних уголка монитора и «вытянул» еще один монитор, горизонтальный. – Ага. Клавиатура горизонтальная, если кому непривычно печатать прямо на мониторе. Ну, или еще зачем-нибудь второй монитор. – А вот так? –Шурик «вдвинул» горизонталь на место, потыкал пальцами в монитор и включил фильм «Чародеи».Тут же «подцепил» верхний правый и нижний левый углы монитора, потянул на себя… Прямоугольник превратился в параллелепипед, а изображение стало объемным, как голограммы в «Звездных Войнах». Вэл вскочил, рассыпав распечатки. – Вот это да! Еще не 4 D, но уже и не 3, а пожалуй и покруче! Даже не Multi Angle DVD с 9 ракурсов! А как бы все вместе. Ну, супер! – Стелла обожает в таком формате фильмы смотреть, а я не очень понимаю, в чем смысл: сюжет- то тот же самый остается… – Потому что ты не эстет! – провозгласил Вэл, хлопнув его по плечу.- Тебе не понять! Как важно бывает иногда рассмотреть реквизитину на самом дальнем плане! Шурик, ну ты меня просто осчастливил! Это же какие возможности! Сейчас покажу. Можешь еще увеличить изображение? – Да на здоровье, – Шурик развел руки как мог широко и получил изображение, при котором человеческие фигуры были в натуральную величину. – Так? Или еще? – Хватит- хватит, благодарю… А теперь…– Вэл нырнул в наполненный изображениями куб. Потоптался, находя свое место среди цветных веселящихся миражей и запел вместе с ними: – Говорят, что поначалу было все чудесней, Но волшебники исчезли с мамонтами вместе, И в страну чудес и сказок навсегда закрылась дверь… – Говорят, а ты не слушай, Говорят, а ты не слушай, Говорят, а ты не верь! Стелла зааплодировала, Шурик показал большой палец. Наивный, он еще не понял, чем это ему грозит. – Всегда хотел это спеть, – сказал Вэл, выныривая. – Караоке, да? – Шурик все еще не понял. – Об этой функции я и не подумал. Здорово. – Вот так у нас и будет проходить мероприятие. – постановил Вэл. – Ты же мне поможешь со всей этой техникой? – Да куда я денусь, – привычно вздохнул вечный «тыжкомпьютерщик», на котором катался весь НИИ. Теперь до него дошло, что расслабиться на корпоративе не получится, а надо будет ассистировать герою вечера, вкалывая наравне с группой. – Не боись, друг, прорвемся. А где можно купить это чудо кибернетики? Я же теперь жить без него не смогу, хочу шоу в такой стилистике, я такой «видеоряд» сбацаю… – Это Китежградский завод маготехники в тандеме с швейцарской фирмой «Цауберберг» разработал. Мы по заявкам получали, пришлось подождать порядком. Как в пословице, три года. Попробуй через Януса договориться, может, тоже заявку подашь. Может, от Минкульта. Наверное, сейчас дело побыстрей пойдет, производство-то налажено, не на ходу уже дорабатывают. Пошли, старый мой «Алдан» проведаешь, вы любите поболтать… …– Вот такой у нас тут «Хогвартс», – подвел итог Шурик, когда они собрались дальше. – Чудеса техники, в смысле. Вэл непонятно улыбнулся. – Ну нет, Хогвартс – это Хогвартс, а вы – это вы. И нечего путать круглое с зеленым. Все хорошо по- своему. Никто же не называет Эффелеву башню Зимним дворцом только потому, что и то, и это – выдающиеся явления, правда? Кстати, я уверен, что операционку ты уже дописал. Просто никак не можешь перестать ее править. Я ж тебя знаю. Гиперответственность. Я, знаешь, если себе потакать, тоже дебютное свое шоу «Признание» до сих пор бы репетировал и до «Голливуда» с «Полнолунием» и «Шестой жизни» вовек не добрался. Так что просто поверь, что она у тебя готова, называй своим именем, покажи Янусу и начинай юзать. Мой тебе совет. Вэл открыл было дверь, чтобы выйти, но мимо промаршировал отряд обеспокоенных оглядывающихся домовичков, и он на всякий случай попятился. … Еще раз, уже специально, зашли к Корнееву. Теперь он оказался на месте . Был он в джинсах и свитере с оленями, смотревшемся на нем несколько неожиданно, как обычно, небрит, как обычно, очень занят и, как обычно, свиреп. Его пегая челка торчала дыбом, слегка примятая перекошенной салатово-зеленой полумаской на резинке, которую он нацепил непонятно зачем и, как видно, напрочь о ней забыл. – А, Гаммельнский дудочник явился! Сейчас заиграет, всех девчонок из института за собой уведет! – Виктор Палыч, любезен, как всегда. Как истинный ученик сеньора Жиакомо. Да у тебя присесть негде! Где знаменитый диван? На запчасти разобрал? – Садись вон на подоконник. Диван Киевне вернули как музейный экспонат. Его теперь один Редькин оттуда ворует. Мне наконец-то раздобыли нормальный транслятор, не хуже. Вон стоит. Я-то, конечно, к тому уже привык, ну да это сантименты. Вэл посмотрел на стеклянный куб, в котором медленно переливались спектральные полосы, – это было, пожалуй, красиво, но непривычно. Огляделся по сторонам. Лаборатория Корнеева стала похожа на логово океанолога, какого- нибудь Кусто. Везде были пришпилены расплывчатые фотоснимки, изображавшие морские глубины в инфракрасном, ультрафиолетовом, рентгеновском варианте, какие- то завихрения и подводные торнадо. В углу стояла здоровенная окаменевшая раковина аммонита. – Как у тебя интересно стало… гидрологию решил привлечь? Чем занят вообще? – Грехи молодости не отпускают. Помнишь может, была у меня идея всю воду планеты превратить в живую? Это ж надо было быть такой дубиной дубовой! – Та-ак… Хорошо сказано. Народ любит самокритику… – Тогда еще взялся составлять таблицы влияния аква вита на разные живые организмы, и напоролся… А, ч-черт! Минус забыл, балда! – Корнеев с размаху треснул себя по лбу. – Но-но-но! – возмутился Вэл. – Это уже не самокритика, а самоистязание получается, а ну отставить! – Ну вот. Говоря коротко, я установил, что вообще вся вода планеты – либо живая, либо мертвая, иного не дано. Исключение, правда, – сильнозагрязненные и сточные воды, всякие там радиоактивные. Я их назвал немертвыми, по аналогии с зомбаками, знаешь? И вообще, объем воды – да хоть в стакане, – это до черта сложная структура, имей в виду. Тут и слои, и сгустки, такие «плавающие острова», и вертикальные прожилки… Это, брат, «Солярис» Лема, а не абы что. Но это я уже теперь понимаю, а тогда первые данные получил– и пришлось мне на несколько лет прерваться на другие вопросы. Сейчас вернулся к этой теме, и только знаю за голову хвататься: в свое время ничего толком не наработал, а зато планы чингисхановские, хватать, превращать, и чтобы сразу во всем мире! Хорошо, бодливой корове Бог рогов не дал: так бы жахнул на десять тысяч магосил, и вся вода – немертвая… Да блин, опять пропустил запятую… Не сто девять, а одна и девять сотых! Казнить нельзя помиловать… – Да ты прервись, – посоветовал Вэл. – У тебя уже голова перегрелась. Того гляди пар из ушей. Смотри, что я тебе привез. Фитнес- браслет. Ты же спортсмен у нас. И к маске в тон… Корнеев оторвался от миллиметровки. – А зачем мне эта зеленая чепуховина? – невежливо поинтересовался он. – Я тебе что, девочка с шейпинга? – Эх, ты, магистр, – вздохнул Вэл. – Голова садовая, то есть капуста. Вот ты каждое утро тратишь полчаса на зарядку и еще трижды в неделю час на тренажерах, так? – Четыре. Через день, без выходных. И что? – И все это время ты вынужден считать всякие свои отжимания, приседания и все такое. А эта штука за тебя их считает, сделал норму – запищит, переходи к другому упражнению. Как метроном. И можешь при этом спокойно думать о своих щелочах, дейтериях и прочей таблице Менделеева. Я вот, например, плеер слушаю в таких случаях. Ну, эта штучка, конечно, еще пульс считает и отслеживает кровяное давление и еще дофига всего, но главным образом я тебе дарю время. Больше семи часов в неделю на размышления. Ясно? – А ведь верно, – Корнеев улыбнулся. Нечастое явление.– Ну спасибо. – Продолжим. – Вэл устроился на подоконнике поудобнее. – Стеллочка, с наступающим тебя! – Валера, спасибо! Это же «Пандора»! Прелесть какая… – Тут в подвесках зашифровано стихотворение. Поздравление с Новым годом. Классика. Угадаешь, какое, будешь молодец. Иваныч, а это тебе. Привалов рассмеялся. – Узнал, узнал. Мой пятак. «5 копеек 1961 года», и на шестерке царапина. Это брелок, да? Спасибо. Ничего себе, копейка как выросла: масштаб три к одному! – Это моя шутка, плагиатор, концертная, нечего примазываться. А внутри флэшка. Пять терабайт, между прочим. – Тера… байт?!Они разве уже в свободной продаже? Я думал, только у всяких Гейтсов! – Пользуйся на здоровье, Нео. Кстати, ты уже научился перемещаться по телефонным проводам? – А вот да! – приосанился Привалов. – Только провода уже в прошлом, теперь модно на радиоволнах перемещаться. Прогресс не стоит на месте. – А Петровичу, зная его склонности, я вот привез фото красивой женщины… – Валерка, с ума сошел… Это же «Одри Хепберн» ноль первого года! Как она к тебе попала?! – Да вот, произведение искусства путем аукциона попало в частные руки, а теперь добралось до истинного ценителя, такскзть. До истинного филателиста. Сам он получил в подарок книгу- перевертыш (можно сказать, карманный вариант институтского книгохранилища), большой пакет перьев Жар- птицы ( и с удовольствием представил себе, как они будут смотреться на простом черном смокинге), флакончики с живой и мертвой водой большой концетрации и универсальный антивирусник для любых гаджетов. … Но его уже тащили дальше. – Пойдем, у абсолютников что-то вроде фуршета, Седловой сегодня презентует новую модификацию своей машины для путешествий в описываемое будущее, хочет в массовое производство запустить, надеется, что это будет «хит продаж». Подписал контракт там с одной фирмочкой. Помнишь, ты в прошлый раз испытывал портативную версию, лихо прокатился в « Пикник на обочине»? Сейчас можешь еще куда-нибудь махнуть, творить варианты будущего. Думаю, он тебе подарит экземплярчик, но будет сватать стать лицом бренда. – Можно и стать. Это не кириешки, не фастфуд и не мобильные тарифы. И не галоши- автостопы. – улыбнулся Вэл, да только невесело. Прошлое посещение «Пикника»… Нет, прошло все хорошо, и ему было не в чем себя упрекнуть… Но горький осадок остался из-за безысходности самой ситуации. Можно купить Мартышке шоколадку или коттедж ее родителям, но по правилам игры нельзя просто взять и сделать ее снова человеком. В малом конференц- зале обстановка была неофициальная, накрыт шведский стол, без претензий, канапешки с продукцией местного рыбозавода, дежурные салатики и пара-тройка легоньких коктейльчиков (возле него непринужденно-величаво прогуливался завотделом), сцена с кафедрой украшена воздушными шариками. Вэл со спутниками пробрался потихонечку и устроился в заднем ряду. – Петрович, – задумчиво поинтересовался он, – ты не знаешь, Луи Иванович думал над целесообразностью?.. Помнишь, мы говорили, что ситуация каждый раз проживается с нуля, на исходный сюжет никакие твои поступки не влияют, как в компьютерной игре с несохраненными результатами…Так, выходит, толку нет, кроме забавы? А забава частенько невеселая получается… – Седловой так и не собрался. Ты много чего пропустил насчет его исследований, он ведь путем Редькина двинул, начал модернизировать аппарат, то в рюкзак, то в поясную сумку переделывал, некогда ему с этикой… А я сам подумал… Знаешь, как положительная энергия, так и отрицательная во Вселенной накапливаются. Наверное, чем больше раз ты пройдешь сюжет с положительным результатом, тем лучше? Это как хорошую книгу перечитывать, каждый раз с разным настроением, и каждый раз новые мысли у тебя появляются… Примерно то же самое. – Или скорее как фанфики писать? Но в общем, наверное, ты прав, хорошее всегда хорошо. И даже не к хэппи-энду важно сюжет привести, а просто логично пройти разные ситуации. Без фальши. Вот это– положительный результат. В общем, думаешь, стОит? – Вот ведь ответственный выискался. СтОит, стОит, валяй. Вон, начинают уже. Скоро Седловой начнет добровольцев вызывать, набежит много: теперь-то это безопасно, не то что в прошлый раз, когда на ходу запчасти вываливались. И тут появляешься ты. -Ага. Как граф Дракула… Луи Иванович Седловой заметно поправился, стал одеваться дорого и безвкусно, бархатный пиджак кирпичного цвета, несколько крупных, но не особо эффектных перстней, золотые часы. Но лицо по- прежнему добродушное, а уши пылающие от постоянного бритья, будто от смущения. Кстати, вел он себя поуверенней, чем в прошлый раз. «Машина времени для передвижения во временных пространствах, сконструированных искусственно» похорошела. Теперь это было подобие микросмартфона, сенсорный экранчик со стороной сантиметров пять, со смартфонной обложкой- книжкой под замшу, крепящийся на ремешке как у часов. Добровольцев и правда вызвался табун, и даже начались было препирательства, но когда Вэл вежливо поднял руку: – Можно мне? – вопрос решился сам собой. Седловой обрадовался ему, как родному, буквально поволок на сцену и сам нацепил на него приятно тяжеленькое приспособление. – Давайте я Вам объясню, хоть Вы и опытный уже таймтревеллер, но здесь дизайн поменялся. Смотрите, все элементарно, как в телефоне: включаете… Монитор засветился. Вот у Вас поле ввода. Появляется клавиатурка, вводите сюда автора. «Энтер» вот, на корпусе. В следующее поле название произведения. Опять «энтер». Год создания. – «Энтер». – Верно. И жанр: «Роман», «Поэма», «Фильм», «Мюзикл». Надо бы список сделать, да как-то не учли. «Энтер». Вот шкала, можно отметить, в какой момент действия хотите попасть: начало, конец… – Этого раньше не было. Удобно. – Да, это новая разработка. И еще раз «Энтер» – и вот тогда Вы отправляетесь. А вот «Exit» – выход. Клавиатура с полями напомнила Вэлу печатную машинку с торчащим листом бумаги. Подростком он перепечатывал на такой, школьной, свои «сай-фай»- рассказы, которые потом почти никому не показывал. Ему нравилось чувствовать себя писателем. Он не спеша заполнил положенные поля. На шкале отметил отрезочек почти у самого конца. Нажал «Энтер». Зал уже начал знакомо меркнуть, когда на пороге появился багровый Модест Матвеевич. С папкой в обнимку. Вэл поборол искушение помахать ему рукой, сделал отрешенное и вдохновенное лицо и исчез. … В течение секунды «поднялись и снова рухнули башни» ( ага, этот момент так и не доработали): мелькнули, изменяясь на глазах, полупрозрачный «Город», с частоколом звездолетов на площади, Пантеоном- Рефрижератором напротив них и высокой серой Железной Стеной чуть дальше, бескрайние поля неопознанных злаков. Исчезли. И появился Лес в просветах лилового тумана. С высоты двух километров он был похож на неровный ковер разноцветного мха или слой беспорядочных облаков в иллюминаторе самолета, а по цвету – на отработанную палитру художника: непостижимая смесь всех мыслимых оттенков. Если понаблюдать, делалось ясно, что и комковатый рельеф, и хаотичная окраска все время меняются, то быстрее, то медленнее. Вэл неторопливо разулся, закатал штанины, сел на край плато и спустил ноги. Они по щиколотки погрузились в туман, который был не туман, он был неприятно тепловатый и без биоблокады, вероятно, опасный, ну да ладно. Собирать камушки, чтобы бросать их вниз, он не стал. Задумался. Почему «Беспокойство», а не «Улитка»? Оно ведь на самом- то деле черновик, а не полноценная законченная история. Потому что здесь вместо растерянных, беспорядочно мечущихся Кандида с Перецем – умница Горбовский, беспокойный Гнедых и пропавший без вести Атос- Неудачник? Там… Вэл оглянулся назад. В глубине плато в чуть зеленоватых сумерках неяркой искоркой светилось здание Базы. Туда только что ушли Турнен и Горбовский – Турнен сегодня уезжает, чему очень рад, Горбовский еще побудет, отчасти, наверное, потому, что не верит в гибель Сидорова. Но я за ними не пойду. Конечно, с Горбовским надо будет поговорить при первой возможности, это же уникум, наподобие Рериха, и я никогда не забуду, что из всех решений надо выбирать не самое эффективное, не самое позитивное, не самое даже объективное… а самое доброе. Но Горбовский, похоже, не понял Леса. Он «почуял», предположил, если угодно, живодерок-«амазонок», почувствовал отвращение и отвернулся от Леса. Воспринял его, как опасность. Но ведь «амазонки» – это еще не весь Лес или даже совсем не Лес. Лес– Хаос, База– Космос, Лес– Природа, База– Цивилизация, и выходит, что «амазонки» ближе к людям, к «людям Полдня», чем к Лесу и его коренным обитателям, деревенским. «Славные подруги» подчиняют себе Лес и используют в своих глобальных целях, а не живут с ним в согласии. Несчастный «рукоед» тому пример. Горбовский не понял… А я пойму? Я попробую. Потому что я умею слушать и говорить. Это моя работа. Понимать и заставить понять себя. Я здесь, чтобы побыть наедине с Лесом. Он сидел, смотрел вниз, слушал уханье, фырканье, возгласы, скрипы и гудение, дышал воздухом Леса, тепловатым и влажным, как дыхание животного, полным странных переменчивых запахов, многие из которых были так сильны, что оставляли привкус на языке. Неплохо бы, если бы здесь был кто-то из ребят. Роман, или неразлучники-Приваловы, или эта девочка с розовой косой. Или, например, Ньют. Они бы поняли эту необходимость – понять Лес. Люди Полдня в целом слишком беззаботны и эгоцентричны, еще недостаточно хорошо понимают себя и друг друга, так как им понять Другого, настолько Другого («Как можете вы понять Океан, если сами себя понять не в состоянии?», перефразируя Лема)… А Горбовский, Гнедых, Сикорски, Каммерер – слишком заняты обеспечением безопасности этих детей, играющих на краю пропасти, чтобы об этом думать. Но кто-то же подумать должен? Хоть на таких читерских предпосылках, как я… «Лес,» – позвал он мысленно. – «Я рад тебя видеть. Я не хочу тебя подчинить, я даже не хочу тебя приручать, будь сам по себе, будь собой. Я только хочу тебя понять. И хочу, чтобы ты меня понял. И если тебе нужна помощь, я готов тебе помочь. Но не настаиваю на этом. И я хочу учиться у тебя. Я уверен, ты знаешь уйму такого, что не знаю я. И, может быть, я знаю что-то, интересное тебе. Давай постараемся понять друг друга, хорошо?» Он смотрел, слушал, ощущал. Туман под ногами густел, и Леса под ногами уже не было видно. Его звуки становились глуше, но не стихали. Встроенные часы «Машины Времени» показывали семь тридцать местного времени. В семь сорок туман рассеется… Но сейчас он был непроницаем, как толстый слой ваты. «Лес…» Из тумана, как из свежевспаханной земли, вдруг проклюнулся сочный, острый ярко- оранжевый росток. Вэл не стал подбирать ноги, а росток до них и не дотрагивался. Он поднялся из тумана примерно Вэлу до груди, завился на конце спиралью и так остался, слегка покачиваясь и подрагивая. Оттуда дотянулся, с самого низа? Или дополз по скале? Вэл протянул к нему руку. Росток потянулся к ней, отодвинулся, снова потянулся, окружил ее, не дотрагиваясь. Нет, вниз, похоже, не потащит. Обследовав руку, росток снова отодвинулся, раскрутился и легонько тронул концы пальцев Вэла. На ощупь – обычный стебелек, теплый, будто от солнца, мелко вибрирующий, будто от ветра. – Будем знакомы? – ласково спросил его Вэл. Стебелек отстранился. Из него вдруг проклюнулись какие-то «цветоножки» – он разветвился, – а на концах цветоножек завязалось что-то, отдаленно похожее на мелкие цветочные бутоны, в общей сложности пять коричневато- оранжевых узелков разного размера, расположенных асимметрично. Вэл ждал. В тумане стали намечаться «проталины». «Бутоны» вдруг раскрылись, все сразу, каким-то отчаянным движением, из них вырвались крупные, зубчатые, прозрачно-зеленые, с мятно- зелеными прожилками, похожие на стрекозиные крылья лепестки. Дрогнули, будто хотели закрыться обратно. – Ну, ну, все хорошо, – подбодрил их Вэл. Лепестки неярко засветились, выпустили облачко зеленоватой пыльцы и все же закрылись. Вэл услышал за спиной, вдалеке, взволнованные человеческие голоса. «Черт, засекли с Базы. У директора бдительность на высоте, не то что у какого- нибудь там мосье Ахти. Кажется, ничего к меня не получилось?» В этот момент лепестки вдруг осыпались – часть упала ему на ладонь, часть канула в туман под ногами. Вэл со сдавленным возгласом еле успел пододвинуть руку ближе – на нее посыпалось что-то вроде семян, оставшихся на месте «бутонов». Пять полупрозрачных, как матовое стекло, штуковинок с лесной орех, внутри которых Вэлу почудилось какое-то шевеление. Оранжевый побег, еще раз дрогнув, втянулся в туман. Вэл обернулся и увидел людей, бегущих по дальнему косогору с лестницей. Трое или четверо. Беспокоятся. Кто таков, зачем сидит, вдруг упадет… Нет, Леонид Андреевич, простите, но в другой раз. Он ссыпал полученное в карман, быстро обулся и нажал на машинке «Exit» . Обрыв и Лес исчезли. Город, хлеба, Стена… Конференц-зал. Свет ламп, кругом заинтересованные лица. Вэл, не рассчитав движения, чуть не упал со ступенек, спустился, присел на край сцены. К нему спешил, улыбаясь, Седловой. Вэл рассеянно сунул руку в карман и извлек свое приобретение. Пять неровных твердых шариков, а внутри у них- смутные шевелящиеся цветные тени: оранжевая, зеленая, три фиолетовых. Вдруг это маленькие тахорги? Никто никогда не видел маленьких тахоргов. Вот был бы номер… Ну, и еще – сухие лепестки. Он услышал, как ахнул Седловой, и тут же подошедший Шурик сказал: – Ну вот, не думали- не гадали, а решили проблему переброски идеальных объектов в материальный мир. А ларчик просто открывался. Оказывается, просто нужен подходящий посредник… … По пути в свою импровизированную гримерку Вэл видел ( свесившись несколько раз через перила лестницы), что внизу, в холле уже уйма народу. Заметил нарядную Наину Киевну в павлопосадской шали, в мешковатом шелковом платье с крупными синими розами по оранжевому фону, в пожелтевшей кофточке макраме, кота Василия на задних лапах, с расписными гуслями через плечо, с белым бантиком (или галстуком – бабочкой?) на шее, снежного человека Федю в золотом пенсне и белом лаборантском халате, с охапкой каких-то мультифор, и уже пьяненького («кто праздничку рад…»), клюющего носом Хому Брута в обвисшем кепаре козырьком назад. Зашел, прикрыл за собой дверь. Обернулся. На диванчике у накрытого стола сидел Камноедов с папкой на коленях и, морщась, пил приготовленное для гостя шампанское. Оно, как потом выяснилось, было вполне приличное, крымский брют, Модест морщился, видимо, оттого, что предпочитал пиво или «покрепче» – ну, и от переживаний, естественно. – Валерий Яковлевич, – сказал он веско, отставляя бокал. – Вы это что же так поступаете? Люди, понимаете, готовились, – он бросил взгляд, полный горечи, на свой талмуд. – Люди, понимаете, готовили специально для Вас мероприятие, собрались, ждут, а Вы хулиганство производите, сбегаете, подводите коллектив! Несерьезно, Валерий Яковлевич! Ладно, эти все академики чудят, но Вы-то! Титулованный человек! Оркестр доставили из областного центра, товарищи пресса из областной прессы приехали, а Вы!.. Несерьезно. В первую секунду Вэл даже разозлился. Потому что почувствовал себя снова дебютантом, которого на ЦТ распекают за прическу, за костюм, за манеру двигаться, за выражение лица, а тому и в ответ сказать ничего нельзя, а то вовсе отстранят от. Но потом он вспомнил, что и как с тех пор изменилось. И ему стало Камноедова жалко. Действительно ведь старался человек, готовил мероприятие, организовывал, согласовывал, утверждал, хлопотал. Ну, формалист, недалекий человек, так ведь ему такому только обиднее. Не понимает, что никто его об этом не просил, не понимает, что хлопоты его другим в тягость. – Извините, Модест Матвеевич, – сказал он мягко. – Был неправ. Работать уж очень хотелось, да и соскучился я по Институту. Не подумал. Не удержался. Я больше не буду. Оркестр Ваш мне, правда, без надобности, но я подумаю, как его сейчас к шоу приспособить. С товарищами прессой потом, после, пообщаюсь, устроим конференцию, с толком, с расстановкой, а то что же на бегу-то разговаривать. И речь Вашу давайте сюда, я ее сохраню на память, очень Вам благодарен. Правда. А вот разрешите Вам вручить сувенир, проездом через Швейцарию купил. Вот, ручка «Паркер», восемь цветов для разных резолюций : черный цвет– «отказать», красный– в бухгалтерию, «оплатить», зеленый– цвет надежды, синий «товарищу такому-то, рассмотреть»… Вот, пожалуйста. И давайте выпьем за наступающий год и за наш Институт, ладно? Выпроводив подобревшего, довольного подарком Модеста, с коим обменялся пожеланиями соответствующих успехов в работе и личной жизни, Вэл закрыл за ним дверь на задвижку, и минутку постоял возле нее, прислушиваясь. Слышно было, как здание заполняется людьми. Шум голосов, шагов, разноголосые трели мобильников (Вэл с улыбкой услышал собственный голос: «Ах, мой милый, милый, милый Августин…»), звяканье ключей, хлопанье дверей все усиливались. По случаю непогоды везде горели лампы. Кто-то внизу топал ногами, оббивая с обуви снег. Слышалось гудение аппаратуры, рокот лифта, полушутливые перебранки. Разные другие звуки, порой довольно неожиданные – то сиплое кукареканье, то колокольный звон, то замогильное бормотанье по- халдейски или по- арамейски. – Ярик, разворачивай давай… Да не в эту сторону, вправо, наоборот! Раз-два, взяли! – Метель офигенная поднялась, настоящая новогодняя прям! – Анюта, ты же с мужем в «Солрыбснаб» на корпоратив собиралась? – Да ну их к черту! Перепьются все и будут в фанты играть. С собой Женьку звала – не хочет, свои там у него какие-то соображения… Ну и ладно. Подсунула ему дубля и слиняла. – Пляшет со своей этой Виолеткой и на глазах шерстью покрывается! Смотреть страшно- деградирует же человек! – Сбегайте позовите программиста, у нас «Винда» зависла! Дозвониться не можем… – Может, кварками его? Или нейтронами сразу? – Алиса, привет! А это твой бойфренд? Добрый день, я Ира, а это Костик. – Такси все куда-то провалились, а на шпильках по сугробам не очень попрыгаешь, через весь-то город, пришлось валенки надеть, сменку притащила, как в школе… – Аквавитометр верни, остолоп! На полдня брал, вторые сутки держишь! Ничего не знаю, чтоб через пятнадцать минут… – Федор Симеонович! На минуточку!.. – Хому Брута ко мне. Сей секунд. В коридорах уже бушевал фейерверк, значительно усиленный магически. Все смешалось: сотрудники, их дубли, привидения, домовики… Ребята-«эховцы» в большом конференц-зале за стенкой проверяли аппаратуру. Вьюга свистела, как соловей- разбойник, завывала в печных трубах, как стая оборотней, хлестала в стекла снежными цунами, да, нелетная погодка. Хорошо, что в гостинице мест хватило. А то хоть просись всем табором на постой к Наине Киевне. Которой, по слухам, диван вернули. Они шли и шли, сотрудники НИИЧаВо, раскрасневшиеся, все в снегу, принаряженные. Праздник и рабочие дни так перемешались в их жизни, что не понять было, где что. Вэлу был хорошо с ними. – Дали, значит, – он подкрутил пальцами воображаемые усы, широко раскрыл глаза, посмотрел в зеркало. – Не, меня Хозевич так на дуэль вызовет… Он крутанулся на каблуках, выпрямился, надменно задрал голову, сощурил глаза в щелки, изогнул уголки губ и процедил: – Soy no tolero beneficencia. Вскочил на табуретку и принялся делать выпады несуществующей шпагой в сторону несуществующего противника. – Пойдет. Спрыгнул, потянулся , обменялся веселым взглядом со своим отражением. Заботливо положил папку Камноедова вместе со своим мобильником и бумажником – он действительно рассчитывал узнать из нее, в который раз он встречает наступление Нового года с ребятами из НИИЧаВо. Потом направился к вешалке с костюмами, чтобы переодеться и присоединиться ко всем этим людям, таким же трудоголикам, как он сам. Иногда «Show must go on»- это совсем не трагично. Но это была уже совсем другая, отдельная история.