Согретый и исцелённый.

      —Мы не можем так продолжать. Всё, Маттиас, Финита ля комедия. Женский голос в трубке звучал холодно и отдавал железом, холодным, как воздух на улице. Хотя, и её можно было понять. При желании. Но человек на другом конце провода уже ничего не желал, хотелось только убиться об стену от накатившей вдруг обиды, пустоты и беспричинного стыда. За что? Он уже и не знал.       Ветер гонял снежную пыль по дорогам, завывал в оконных щелях и вентиляциях. Ветер отдавал металлом и пустотой. Хотелось закрыть глаза и утонуть в этом прозрачном потоке меланхоличного свиста. Подобно снежной пыли Маттиас рассыпался, стал бестелесным и ведомый потоками воздуха, будто бы на шею набросили надушенный шарф и тянут, двинулся к пятиэтажному синему зданию, в окнах нижнего этажа коего горел тёплый свет. Маттиас зажмурился, подрагивая на ветру, и переместился в лето предыдущего года. Погода никогда не баловала жителей Рейкьявика теплом, зато в доме в это время царила особенная атмосфера, из-за подобного оранжевого освещения. Летом всегда даже дышалось легче и ветер был спутником косых негреющих лучей, стучащихся в форточки, и миновав стекло, убегающих по глянцевому полу. И сейчас ветер сопровождал его шаги, устремленные к такому привлекательному свечению, в то время как мысли уже вернулись из прекрасных далей к мрачной действительности, к рисованию в голове маршрута до лестницы, от лестницы до тёмного чердака и на крышу, до самого края…       Свет исходил от бара, расположенного на нижнем этаже нежилого здания. Внутри было тихо, тепло и светло, так что Маттиас на секунду отвлёкся от своих мыслей, и начал разглядывать интерьер, в котором причудливые деревянные фигуры, искрящиеся от света, отражаемого толстым слоем лака, чередовались с цветочными горшками и разнообразными кашпо. По стенам стояли такие же деревянные столики, а прямо напротив входа красовалась барная стойка, главным украшением которой был сам бармен.       У Маттиаса не было настроения напиться сегодня. Он зашёл сюда не для этого. Уверенными шагами он подошёл к стойке. —Добрый вечер, — усталый, но старающийся звучать дружелюбным голос окончательно вывел Маттиаса из оцепенения. —Будете что-то заказывать? У нас сегодня как раз глинтвейн по скидке. Честно говоря, на него всю зиму цену заламывают, но иногда можно же порадовать покупателя? —светлые ресницы вопросительно дрогнули, глаза будто бы искали одобрения у адресата вопроса.       Присевший на край высокого стула Маттиас несколько оторопел от потока речи, звонко льющейся среди подвешенных над стойкой сверкающих бокалов, и даже на мгновение забыл о цели своего шествования через весь зал, но, коротко мотнув головой, не спешил задавать вопрос. Слишком сильной была несостыковка этой реальности с той, что сейчас обосновалась в его голове. Тут вот мальчик что-то лопочет за стойкой, внимание всяческое, неважно, что по должности положенное… А в голове, тёмные скалы и волны о них разбиваются с таким шумом, что здесь, в помещении наполненном звуками джаза, в ушах звенит. И хочется разбиться, как эти волны и сползти утомлённо по мокрому камню, а стул такой удобный, а вон там в углу, на диванчике, подушки цветные… —Нет, спасибо…—промямлил Маттиас. Вся его решимость вмиг пропала, растаяла, как сигаретный дым, запутавшись в блеске бокалов, рюмочек, стаканов и бутылок. И в блеске бармена. Маттиас почувствовал, что на него накатывает лёгкая дрожь смущения и страха. Вот незнакомый человек, хорош и светел, как утреннее поле в Исландии. И глаза у него были, как камешки, освещённые холодным утренним солнцем… И сам он был как солнышко, которое пытается осветить мрак прошедшего дня. Маттиас рад был бы раскрыться настежь, чтобы свет проникал всё дальше в душу, освещая все уголки, но почему-то закрывался плотными шторами чёрной тоски. Эти шторы душили его, мерзкое настроение дёргало за ниточки и, видимо, за голосовые связки, потому что сделав глоток воздуха и до белых костяшек сжав край барной стойки он всё же спросил: —Выход на крышу у вас… Где тут есть? —Маттиас был слишком обессилен, чтобы придумывать повод для прогулки по крышам в столь поздний час и в столь неподходящую погоду, но озадаченный взгляд собеседника и начавшаяся речь с тучей вопросов в ней и рассуждениях о пользе промозглого ветра для человеческого организма, заставили его мозги чуть-чуть оттаять. -Я… Фотограф. Ищу… Интересные виды. Ты не смотри, что я без фотоаппарата, у меня камера хорошая. Хочу, кстати, посмотреть, можно ли сделать что-то пристойное на камеру телефона.       Глаза напротив, чуть было оживившиеся от необычного вопроса, теперь и вовсе загорелись интересом. —Ой, а можно с Вами? Как раз всё покажу. Я в менее ненастную погоду часто там ошиваюсь, на крыше. Подскажу, с какого ракурса виды красивее, хотя, честно говоря, они все хороши, так что Вы там надолго.—юноша усмехнулся, уже снимая передник и выходя из-за стойки. —Нет, не стоит, я люблю творить в одино.— Маттиас не договорил, так как его уже волокли за руку в подсобное помещение, откуда был выход на лестницу. «А руки у него тёплые и нежные… О чём ты вообще думаешь, Триггви?»       Четыре лестничных пролёта были преодолены почти на одном дыхании, так что Маттиас даже удивился. Бармен наконец отпустил руку посетителя, который выглядел слегка растерянным, и словно… Разбитым? Белокурый чуть заметно тряхнул головой, будто отгоняя скверные мысли и начал рыскать по карманам в поисках ключей от чердака. «Всё-таки странный он… Да и телефона при нём не видно… Может он за чем-то другим на крышу полез?..»       Бармен начал подозревать, что-то неладное, и пока он старательно скрывал свою мозговую активность, пытаясь не поглядывать на спутника, Маттиас наблюдал за ним. За его аккуратными чертами лица, за слегка растрёпанной макушкой, за тонкими руками. Маттиас мог бы часами глядеть на своего спутника, глуша в подкорке мозга осознание того, что это их последняя встреча.       Разум предмета его внимания был занят мыслями менее лирическими и влекущими за собой действия. «Я от тебя не отстану теперь, пока поблизости есть здания выше чем в три этажа, веревки и лезвия. Я ещё подумал, странный у него взгляд, даже обрадовался, что на пьяного не похож — воевать не придётся. Рано обрадовался, видимо» А вслух сказал: —Вот и пришли.— и повёл плечами от холода, видя, как его спутник неохотно повторяет этот жест.—Не знаю, честно говоря, что тут фотографировать в такую погоду, пришли бы утром, рассвет смотреть что ли. «Вот чертёнок, с ним бы я может, рассветы и посмотрел. Если бы ещё рассчитывал хоть на какие-то рассветы в своей жизни… Как же от него отвязаться?» —Да… Ну не знаю, я как творец вижу красоту во всём. Во многом, по крайней мере… —Маттиас подавил в себе желание пройтись взглядом по блондину при слове «красота». —А ты, если мёрзнешь, иди вниз греться. Меня же ты довёл, помог. Спасибо! —подобие изображенной улыбки благодарности больше походило на судорогу обмороженного. «Высылаешь, значит…» мелькнуло в белокурой голове, но вслух он сказал что-то вроде «Да ладно, сейчас адаптируюсь. На севере живём, не впервой». Маттиас был готов зарычать от настойчивости мальчишки и от собственной беспомощности, потому как спорить он не умел от слова совсем. — Как знаешь. Маттиас надеялся, что организм белокурого однажды не выдержит, и тот всё-таки спустится за курткой, и тогда он выполнит исходную задачу. Для поддержания хрупкой легенды о фотографии, он всё-таки выудил телефон из внутреннего кармана пальто, и нацелил объектив на крыши зданий под ними. —Снимок будет интереснее, если ты перевернёшь камеру горизонтально— с тихим смешком произнёс бармен. — Спасибо, а то я бы не додумался.— раздражённо буркнул Маттиас. «Оо, посмотрите, какой злой. Ну, ничего, сейчас уладим…» —Ладно, не рычи, поступай так, как считаешь нужным. Мы же, кстати, и не познакомились. Меня Клеменс зовут. — Маттиас Триггви. Приятно познакомиться. Маттиас жал на затвор камеры максимально медленно, делая вид, что ловит красивые кадры, между тем ненавязчиво подходя к краю крыши. —А фотография — это у тебя хобби или основной вид деятельности? —Клеменс шёл по пятам, подобно любопытному утёнку, которому мама-утка советует не воевать с камышами, а подружится с ними. Что он и собирается сделать—подружиться, занять разговором, а дальше действовать по ситуации. Маттиас чуть было не роняет телефон от резко и звонко раздающегося голоса и весь становится комком раздражения. —Хобби.—цедит он сквозь зубы, ближе притискиваясь к экрану, чтобы оступиться на краю как можно естественнее. —А так кем работаешь? Маттиас уже собирается бросить весьма пророческое «уже никем» и эффектно исчезнуть вслед за ветром, но тут сильный рывок телепортирует его на безопасные метра два от края. Прямо в ухо шумно дышит этот назойливый спаситель, выдавивший из себя пресловутое «осторожней», а Маттиас уже с ума сходит от комичности сложившейся ситуации. Молодец, Триггви, жизнь не удалась, так ведь и умереть мы как следует не можем, так держать. В смысле, лучше бы не держать, и не держаться. И не держали чтобы. А лететь, лететь… —Ну вот, смазалось…— разочарованно буркнул Маттиас, хотя разочаровывался он вовсе не из-за снимка. Клеменс улыбнулся, взглянув на экран. —А по-моему так даже лучше… Символично. Выглядит так, будто ты хочешь показать быстротечность бытия… Будто эти смазанные огни олицетворяют людей, которые бегут, бегут, и не видят ничего, кроме темноты кругом, они не успевают заметить свет, и потому думают, что кругом беспроглядная чернота… Маттиас выдохнул. Откуда в Клеменсе столько прекрасного? В глотке горько запершило. Маттиас поднял глаза, чтобы слёзы затекли обратно, но это не шибко помогло, и на скуле образовалась едва заметная полоса. Клеменс победно улыбнулся в душе, но снаружи он лишь тихо обнял спутника, и, успокаивающим жестом, слегка прижал рукой голову Маттиаса к своему плечу. Такие действия вовсе сорвали Триггви все тормоза, и он размяк, отдаваясь собственным чувствам. —Я… Я всё и для всех. Всегда. По-человечески. Стараюсь-стараюсь, даже рубашки сам глажу, чтобы судьбе своей понравится, а она так под дых, и полощет, как ветер бельё вот на том балконе. — Маттиас понимал, что звучит совершенно нелепо, поэтому предпочёл захлебнуться в рыданиях и рассчитывать на проницательность своего слушателя, который её уже продемонстрировал. Клеменс, тем временем, руководя движениями содрогающегося тела, медленно увёл его сначала на лестничную площадку, чтобы спуститься вниз, а затем, прислонив к стене влажного от снега вперемешку со слезами Маттиаса и оглядев пустующий к их счастью зал, шмыгнул к двери в неприветливую реальность и перевернул табличку на «закрыто». Произведя все эти манипуляции, и заметив, что дрожащая груда одежды уже сама устроилась в одном из кресел, удрученно роняя с себя шарфик, приступил к кулинарному колдовству, простыми смертными именуемому заваркой чая. Пока Клеменс суетился за барной стойкой с приготовлением лучшего, не считая хорошей компании и музыки, успокоительного Маттиас пребывал в смятении и то никак не мог устроиться в кресле, то норовил лечь на стол лицом вниз. В его голове смешалось и утихающее, притупленное пережитыми событиями отчаяние, и злость на нового знакомого, так радикально вмешавшегося, и благодарность ему. Ему почудилось, что он падает в бездну собственных чувств, и он был бы готов разрыдаться ещё раз, но слёз уже не осталось, а в голове гудело, так что он откинулся на спинку кресла и устремил взгляд в пустоту. —Чай готов! — промурлыкал Клеменс, и принёс поднос с чашками и заварочным чайником к столу. Через прозрачную стенку чайника был виден золотистый чай, в котором кружились листья мяты, сиреневые цветки лаванды и ромашки. Маттиас смотрел на них, положив голову на стол, и думал, что точно в таком же круговороте событий и пересеклись они с Клеменсом. Один разбитый человек, и тот, кому некуда девать всю свою доброту и заботу. Клеменс разлил чай по чашкам, и заинтересованно, но аккуратно смотрел на Маттиаса. Мало ли что может сделать человек, который только что намеревался украсить улицу своими внутренностями… Объект его взглядов протянул трясущуюся ладонь к чашке и прижался к ней бледными крепкими пальцами, пытаясь унять дрожь. Теперь к его чувствам прибавилась и неловкость за то, как его психическое состояние отражается на физическом. Сам он уж было подумал, что переходит в стадию апатии, но тело само напомнило о навалившемся на него стрессе. Заметив его заминку, Клеменс подался к нему и, накрыв своими ладонями вялые ладони Маттиаса, вернул чашку на стол. —Пусть остынет немного, а то… Обожжешься.—будто бы оправдываясь за прикосновения пояснил он. Теперь смущение отчего-то передалось и ему, поэтому Клеменс, не найдясь, что сказать ещё, уставился в свой чай, создавая видимость увлеченного слежения за чаинками. —Клеменс? — дрогнувшим голосом позвал Маттиас. —М? —А как ты… Понял, что?..— Маттиас шевелил губами, подбирая слова. Фраза «Как ты понял, что я хочу спустить своё тело с крыши на асфальт самым быстрым путём из всех возможных» его не привлекала, и он пытался подобрать другие слова, но Клеменс и так догадался, что он имел ввиду. —Ты выглядел неважно. Я решил проследить за тобой. На всякий случай. Мало ли что… «Какой внимательный. И красив, как ангел…» Маттиас замолк. Неловкость сковала его полностью, и тот, не без труда, поднял руку, чтобы взять чашку ещё раз. —Слушай, мы закрываемся через пятнадцать минут, может ко мне в гости заглянем, м? Пообщаемся…— неожиданно звонкий для обоих голос заставил Маттиаса вздрогнуть, и разлить пол чашки чая на стол и на брюки. —Вот и повод появился…— добавил Клеменс. Маттиас кивнул и слабо улыбнулся. Первый раз за прошедшие три дня. Спустя полчаса Маттиас уже стоял у подъезда совершенно незнакомого и невзрачного домика, таких в городе сотни, и ждал, пока его спутник отыщет ключ в многочисленных карманах своей невообразимой куртки. Ветер к ночи уже утих, как и улеглись терзания в душе Маттиаса, и только изредка начинали кружиться в медленном танце снежинки, будто кто-то сдувает их с крыш. Небо очистилось от тяжелых облаков и сейчас весело подмигивало Маттиасу парой выглянувших звёзд, а он, запрокинув голову, выдыхал нагретый нутром пар, будто бы делясь теплом живого тела со всем небом, всей Вселенной, потому что когда рядом был Клеменс, он чувствовал, что о дефиците оного можно и не задумываться. И он знал, что дальше всё будет только так. Что небо будет приветливым, воздух чистым, а душа спокойной. Что на крышах он будет только встречать закаты и провожать рассветы… «Надо будет купить камеру…» — лениво подумал Маттиас, прежде чем скрыться во тьме незнакомого подъезда.