Что посеешь...

Если бы Линь Шу нужно было описать друга своего детства, принца Цзин, то где-то после десятка выражений, обозначающих «прямой, как палка», встретились бы слова «чуждый условностей». С такими качествами было легко в армии – причём именно в действующей армии, – но тяжело в политике. А ещё сложнее – в личной жизни. В юности Цзинъянь стеснялся даже цеплять разбитных уличных красоток, которые ничего не требовали и ничего не обещали, кроме как почесать языки и пощекотать воображение. Сложно было представить его флиртующим – хоть с девицей из веселого квартала, хоть с политическим противником. Поэтому то, что происходило сейчас на глазах Мэй Чансу, объяснению не поддавалось, а кем он при этом себя чувствовал, он предпочитал не задумываться. Правая рука советника была крепко, но аккуратно схвачена за запястье, и Цзинъянь платком оттирал с пальцев пятнышки туши. Мэй Чансу в задумчивости перебирал все последние события, которые могли быть хоть как-то связаны с этой странностью. Его люди сообщили, что, пока он болел, Цзинъянь справлялся о нем каждый день и очень хотел увидеть, а в первый раз так вообще простоял под снегопадом целый час с непокрытой головой. Но Мэй Чансу отнес это к проявлениям дружеских чувств и благодарности за спасение Вэй Чжэна, а также некоторой склонности к самобичеванию. Когда, дней через десять после того, как поместье Су все же начало принимать гостей, Цзинъянь явился с подарком в виде роскошного собольего покрывала, Мэй Чансу решил считать это заботой о больном. Принц Цзин проявил себя с рациональной стороны: такой подарок не вынесешь из дому и даже не покажешь гостям, зато пользы для здоровья от него уйма. И вот теперь это. Что Цзинъянь задумал? *** Всё началось сразу после вызволения советника из тюрьмы. Цзинъянь, ещё мучимый совестью, только что отослал советнику Су очередной короб со сладостями и теперь тупо уставился на свою долю печенья, будто она могла ему что-то поведать. Нужно было вызвать ординарца с жаровней и чайником, а Цзинъянь словно завис в пустоте – мысли толкались со всех сторон, но ощущались невнятно, как сквозь толстое одеяло. Печенье, болеющий Мэй Чансу, сластёна Фэй Лю, печенье, чай, матушка, отец-император, управление Сюаньцзин, Вэй Чжэн, Мэй Чансу, печенье… Из пустой круговерти его выдернули шаги и голос Ле Чжаньина. Генерал вошел стремительно, поклонился – на его волосах и плаще еще не полностью растаял снег – и в ответ на вопросительный взгляд начал докладывать о состоянии дел. После отстранения принца от командования городской стражей подчиненные маялись бездельем, что только добавило забот командирам. На лице генерала читалось беспокойство, и Цзинъянь, получивший возможность хоть кому-то помочь, перебил его: – Садись, – и махнул рукой: – Эй, кто-нибудь! Жаровню и чаю! Волей-неволей генерал Ле был вынужден переждать, пока у него приняли мокрый плащ, потом – пока слуга суетился у чайного столика. За это время он немного отошел от напряженного ритма дня и, несколько раз расслабленно вздохнув, подумал, что, вообще-то, за весь день толком не поел. Когда закипел чугунный чайничек, принц принялся сам гостеприимно заваривать чай, не забыв налить и себе чашку кипятка, а после придвинул поближе к столу короб с печеньем. Чжаньин только что носом не повел в его сторону и смутился, поняв, что его состояние заметно. Принц никогда на его памяти не заботился о сервировке, и печенье съедалось прямо из короба, минуя тарелки. Вот и сейчас принц, сам ухватив печенье, чтобы подать пример, просто скомандовал: «Ешь» – и велел слуге принести еще еды поплотнее. Чжаньин умял полкоробки, не заметив, и только на третьей чашке чая начал различать вкус. – Должен сказать, что преклоняюсь перед искусством благородной супруги Цзин, – благоговейно сказал он, беря очередное печенье. – Я воистину недостоин вкушать подобные лакомства. – Но голодный блеск в его глазах противоречил словам. – Хм, – отозвался Цзинъянь. – Матушка так меня балует. Времена меняются, люди меняются, но всегда есть это печенье. – Он осмотрел остатки, что-то выискивая, и Чжаньин тоже поднял голову: – Не осталось ли того, с орехом? – Его и не было. – Вот как. Вашему подчиненному раньше перепадала честь попробовать угощение благородной супруги, и за ее ореховые печенья можно было бы умереть. – Это мои любимые, но матушка что-то давно не печет их. Верно, неурожай на орехи, или управление двора перестало их закупать. Если подумать, я их уже с полгода не видел, с тех пор, как… Принц задумался, а Чжаньин тем временем доел последнее и думал, собрать ли крошки с шелковой салфетки, или они все же не у походного костра. Его спас слуга, вошедший с сытным ужином, а принц все сидел, не обращая внимания на расставляемые перед ним тарелки, будто что-то высчитывая. Он даже принялся загибать пальцы, потом вскочил, оглядываясь в поисках бумаги и кисти, но взгляд его зацепился за прекрасный старый лук, украшающий стену. – Ваше высочество, – окликнул Ле Чжаньин, видя, как Цзин медленно опускается на подушку, не сводя глаз со стены. – Чжаньин, – хрипло позвал он, – я что-то такое себе надумал. Опять. – Переживаете за господина Су? Или за Вэй Чжэна? Они оба в безопасности, вам надо только соблюдать спокойствие, как господин Су и просил… – Чжаньин… ты можешь меня выслушать? И сказать, если я выдумал какую-то чушь? Эй, – обернулся он к слуге у двери, – выйди. И охрану отведи подальше. Чжаньин взглянул на принца круглыми глазами – что за тайны, которые принц не доверяет собственным людям? Тот снова вскочил, прошелся по комнате, остановившись у письменного столика, но не решился изложить свои мысли на бумаге. Выглянул за двери, убедившись, что охрана достаточно далеко, а слуги ушли. Чжаньин смотрел на все это и понимал, что ему придется служить голосом разума, раз принц не может успокоиться сам. – Я готов выслушать, ваше высочество, – сказал он просто. Усевшись напротив него, Цзинъянь попросил: – Слушай внимательно и скажи, если поймешь, что я выдаю желаемое за действительное. Если услышишь передергивания вместо разумных суждений. Если я поддался чувствам и не могу трезво мыслить. Он помолчал, ища начало своих запутанных построений, и приступил: – Помнишь «Записки о землях Сян»? Столько я над ними просидел, но так и не нашел ничего странного. А вот матушка нашла. И тогда… Во-первых, она очень настойчиво напомнила мне, что господин Су хороший человек, и я должен держаться его компании. Она явно сильно волновалась. Во-вторых, я не понял, пока ты не сказал, что с тех самых пор из ее угощений исчезло ореховое печенье, зато появился второй короб для господина Су. Оба короба одинаковы, как однажды случайно, а может, и нет, – тут он поднял указательный палец, – выяснил господин Су. – Печенье настолько важно? – непонимающе покачал головой генерал Ле. – Важно. Потому что… я не знаю, откуда начать. Я думаю… подозреваю. Надеюсь. Боюсь. Что господин Су… он опустил голову и пробормотал: – Чушь какая… Что он – Линь Шу. – Ваше высочество! – Ты считаешь, что этого не может быть? Поэтому я и хочу, чтобы ты выслушал и нашел дыры в моих рассуждениях. – Прошу прощения. Я слушаю. – На самом деле я заметил кучу мелочей в Су Чжэ, которые напоминают о Линь Шу. Когда же он принимался объясняться, получалось, что нет двух более непохожих людей. Но ведь так не бывает. Возьми двух человек случайно – и выяснится, что они оба любят одно и то же блюдо, или у них тетушки из одного города, или еще что… Коротко говоря, советник настолько не похож на Линь Шу, что это кажется нарочным. Да еще… – принц замолчал, снова подбирая слова, и Чжаньин решился заговорить: – Ваше высочество, то, что вы упомянули, – не доказательство. Вы опираетесь на чувства. – Но моя матушка что-то нашла. Сяо Шу не переносил орехов, и она по какой-то причине считает, что и советнику Су они впрок не пойдут. Матушка только с виду нежная и тихая, она умна и хладнокровна. Я использую ее поведение как доказательство. Кроме того, Вэй Чжэн. – Он что-то вам сообщил? – Я его даже не видел. Но единственный человек, имеющий право послать Вэй Чжэна на смерть, – это его командир, Линь Шу. Это еще одна причина, по которой господин Су убеждал меня не рисковать. Просто молодой командующий так распорядился жизнью своего подчиненного – ради меня. – Может быть и так, ваше высочество, но может быть, что советник Су говорил лишь как советник. Хотя я припоминаю, что каждый раз, как вы упоминали Линь Шу в его присутствии, он едва заметно напрягался, лицо делалось словно каменное, пусть и на мгновение. Я предположил, что он мог достаточно близко знать молодого командующего, чтобы испытывать боль при звуке его имени. – Как бы там ни было, советник Су слишком умен, чтобы выдать себя. Правда, есть еще Мэн Чжи и княжна. – Что же они могут сделать? – Мэн Чжи просто ведет себя странно вблизи господина Су, а вот княжна чуть не вцепилась мне в горло, когда я посмел плохо отозваться о нем. – Люди меняются, ваше высочество. И, к слову, это тоже не доказательство. Вот если вы накормите господина Су ореховым печеньем… – Я не могу рисковать его здоровьем! Вдруг он все-таки… – Или вы могли бы подпоить его, как супруга Юэ – княжну Му. – Но он не пьет вина… что за сравнения у тебя, Чжаньин? – Однако вид потерянной, раскрасневшейся княжны, с жарким дыханием и сбивчивыми речами, уже наложился в его воображении на собранного и отстраненно-вежливого советника Су, который даже наорать на него смог, не теряя достоинства. Цзинъянь расхохотался. Ле Чжаньин переждал, пока принц отсмеётся, и объяснил: – Я хочу сказать, ваше высочество, что на том поле, где меряются умом, нам советника Су не переиграть – настолько он превосходит обычных людей. А потому нужно завлечь его туда, где правят чувства. Лишить рассудка – и вынудить раскрыться. – Ты мне Сунь-цзы не цитируй. Твой план изрядно смахивает на ту ловушку Ся Цзяна, из которой мы чудом выбрались. Так что господин Су раскусит его, не напрягаясь. Ле Чжаньин задумался. В какой-то момент его мысли перескочили на разоренный стол – надо было позвать слуг, чтобы унесли пустую посуду и, может быть, принесли что-то еще, но не посреди же секретного разговора? И почему, собственно, секретного? – Ваше высочество, позвольте, я приведу еще одно соображение. Если советник Су в действительности Линь Шу, то почему же он не открылся вам сразу? Ведь это помогло бы избежать многих недоразумений. Между вами бы сразу установилось доверие, а ведь советнику Су пришлось долго завоевывать ваше. – На это мне нечего ответить, – задумчиво проговорил Цзинъянь. – Разве что приплести какие-то тайные планы, недоступные простым смертным, не одаренным Цилинем. После этого разговор сам собой сошел на нет, генерал Ле пытался унять свое волнение, а принц погрузился в раздумья. Уходя, Ле Чжаньин не мог не напомнить беспокойно: – Ваше высочество, я очень прошу вас быть благоразумным и не рубить сплеча. На вас все наши надежды, не погубите себя, гоняясь за призраками. – Благодарю за заботу, Чжаньин. Отдохни, ты сегодня изрядно потрудился. Когда генерал откланялся, Цзинъянь снова задумался, вертя пустую чашку в пальцах. Постепенно успокаиваясь, он старался уложить в голове все прозвучавшие только что доводы, как «за», так и «против». Поняв, что не может отделить чувства от разума, решил изложить все на бумаге, сделав себе заметку после сжечь ее. Но схема, с помощью которой господин Су научил его упорядочивать сведения о продажных чиновниках и стяжательствующих царедворцах, не предназначалась для описания таких тонких материй, как ощущения. Словно хитрый советник намеренно придумал ее такой, чтобы она не выдала его секрет. В отчаянии Цзинъянь бросил кисть и, скомкав лист, уронил его в жаровню. По всему выходило, что Чжаньин был прав со своими стратагемами – нужно сыграть на чувствах, чтобы добиться от советника Су правды. Сходство с бесчестными методами управления Сюаньцзин уже не так смущало принца. Он же рассуждает лишь в теории – не стоило даже пытаться выводить советника на чистую воду с такими хлипкими доказательствами... Итак, для лишения разума он знал один метод – опоить, но даже думать о таком было мерзко, воспоминания о происшествии во дворце супруги Юэ так и лезли в голову. Подпоить княжну, чтобы позволить какому-то слизняку совратить ее… Кстати, вот и второй метод – соблазнить и выпытать секреты на ложе. Но кому доверить такое, чтобы тайна не просочилась? Цзинъянь вслух фыркнул, представляя себя кем-то вроде девицы из Хунсю-Чжао. Или скорее наоборот. Это господина Су стоило считать капризной барышней, набивающей себе цену, значит, он, принц Цзин, должен вести себя, как богатый ухажер. Дарить подарки, приглашать полюбоваться луной и… полюбоваться луной. Опыта в этом у Цзинъяня было маловато. Их с сяо Шу соединяла нежная сердечная привязанность, а случайные подростковые шалости лишь укрепляли ее. Необходимости же завоевывать некую особу хоть своего, хоть противоположного пола и вовсе никогда не возникало – сяо Шу занимал все мысли что у юного, что у внезапно повзрослевшего Цзинъяня. Он и теперь был там, только его образ почему-то переплелся с личиной советника Су. В котором Цзинъяня привлекала не только загадочность, но и огромная внутренняя сила, скрывающаяся за хрупкой, утонченной красотой. Принцу становилось сложно отделить признательность за умело спланированное избавление от вражеских козней и благодарность за спасение Вэй Чжэна от искреннего восхищения. Этот человек все еще временами вызывал омерзение некоторыми своими высказываниями, однако принцу приходилось честно признать: советник Су говорил неприглядную правду в глаза, не стремясь приукрасить положение дел, хоть и доводил иногда Цзинъяня до бешенства. А уж то, что он отправился прямо в логово Ся Цзяна, хотя и мог, предвидя свой арест, заранее скрыться, рискнул жизнью и уж точно – здоровьем, заполняло сердце Цзинъяня щемящей нежностью. Нежностью, которая с сегодняшнего дня переплелась со страхом – что, если Мэй Чансу в действительности Линь Шу? Что, если тот себя выдаст? Что, если он, Цзинъянь, случайно его выдаст? Вот, кстати, и ответ на твой вопрос, Чжаньин. Охваченному тревогой Цзинъяню хотелось сгрести советника в охапку – нет, надо аккуратнее, поднять на руки – и сбежать на край света, где окружить величайшими лекарями со всей Поднебесной. Следовало признать: к советнику Су он испытывал самые нежные чувства и не подозревая, что тот может оказаться скрывающимся другом его детства. Так что если ему, не иначе как с перепоя, придет в голову привести в действие свой искусительский план, он не останется в проигрыше: либо вернет пропавшего сердечного друга, либо заполучит нового. Если ему не откажут его сомнительные способности к обольщению. Странное ощущение: Цзинъянь думал о двоих людях, к которым он неравнодушен, но представлял себе лишь одно тело. Наверняка Мэй Чансу в юности был сильным бойцом – об этом говорили его рост и ширина плеч, а также знание военного дела, – а сейчас худ и изможден таинственной болезнью. Или он – Линь Шу, тяжело израненный при Мэйлин, спасенный верными людьми, тем же Вэй Чжэном, которые выхаживали его, как могли, по своему положению не имея доступа к хорошим лекарям. Наверняка под всеми этими теплыми сизыми халатами скрываются выпирающие кости, просвечивающая бледная кожа со старыми шрамами и следы от игл и припарок. И ласкать это тело на ложе придется очень осторожно. Стоп. Как-то далековато он зашел в своих мыслях, уже шкуру неубитого тигра повесил на стену. Хотя на этом пути еще много подводных камней. Например, Линь Шу может обидеться, что Цзинъянь ухаживает за советником. И Мэй Чансу будет неприятно узнать, что принц видит в нем тень прошлой любви. А что если он ошибется, приняв одного за другого? Если уверится, что перед ним – под ним – сяо Шу, и отвратит от себя столь полезного советника? Или сам разочаруется в нем, не обнаружив того, кого желает больше всего на свете? Вдруг сяо Шу себя не выдаст? И что будет, когда выдаст… Цзинъянь криво ухмыльнулся. План сложился в голове, но стоило ли браться за него? Вот он, циньван с семью жемчужинами, самый высоко вознесшийся из принцев Великой Лян, собирается заманить человека на ложе и там действовать по обстоятельствам, смотря кто подвернется. С другой стороны, советник Су сам приучил его, что ждать верности от политика все равно, что от младшей наложницы после разорения; теперь пусть пожинает плоды. А ради сяо Шу он готов рискнуть. Даже своей совестью. *** Мэй Чансу пока не выяснил причину сыплющихся на него подарков, хотя и должен был признать, что подбирал их принц Цзин с большим умом. Ценное укрепляющее снадобье, редкого сорта чай, тушечница с проступающим рельефным узором – всё подобающее болезненному ученому с тонким вкусом. Легко было отнести подарки к запоздалым проявлениям признательности, пусть подобное было и не в характере принца, но они были не единственными странностями. В списке, мысленно составленном Мэй Чансу, насчитывалось: два подхватывания под локоть, когда, засидевшись, он не сумел встать с первой попытки; одно – за талию, когда встать-то он смог, но устоять не вышло; один испорченный шелковый платок, когда, задумавшись, он испачкал руку тушью; один случай, когда особенно холодным вечером принц обхватил его застывшие руки поверх грелки и держал, пока к пальцам не вернулась подвижность. В каждом происшествии по отдельности не было ничего скандального, хотя некоторые приближались к грани приличий. В совокупности с подарками же они выглядели так, будто принц за ним ухаживает, словно за неуступчивой красавицей. Куда мир катится… Цзинъянь на его памяти не обладал такими умениями, где это он научился? Если принять, что разум его не подводит и Цзинъянь действительно решил соблазнить одного еле живого советника, то… заняться ему нечем, что ли? Мэй Чансу почти рассердился. Рассудок подсказывал, что его планам увлечение принца может и повредить, если заранее на него не сделать поправку. Но… Откуда только взялись силы – глава Мэй поднялся на ноги, зашагал по комнате и в бешенстве чуть было не пнул низкий столик. Почему же его так злит внезапная привязанность принца? По привычке разбирая свои чувства ниточка за ниточкой, он резко остановился и даже рассмеялся в голос. Ты дурак, Линь Шу, умный, а дурак. Кем еще надо быть, чтобы ревновать к одному известному главе воинского союза? Но Цзинъянь тоже хорош. Через слово, с огнем в глазах и с мукой в сердце, поминает Линь Шу, а руки тянет в сторону худосочного – но привлекательного, чего скромничать – советника Су. Мэй Чансу не привык поддаваться чувствам, а сейчас словно катился с горы в разболтанной повозке – не знаешь, на какой кочке переломится ось. Вовремя вспомнилось про убранный в этажерку чайный набор, который ему никогда не нравился. Первая чашка разлетелась о камни двора. Полегчало. Итак, имеется Водяной Буйвол с неожиданными весенними желаниями. И есть он, Линь Шу, которому, если быть честным, нестерпимо хочется хотя бы на минуту расслабиться и не думать о неумолимом течении времени. И, пожалуй, уже поздно пытаться свернуть с выбранного принцем пути. Раз уж Цзинъянь должен творить какие-то глупости, пусть творит их здесь, с ним и под его контролем. *** Цзинъяня весьма обнадеживало, что господин Су, поначалу шарахавшийся от его ухаживаний, постепенно привык и уже, кажется, рассчитывал на то, что его поднимут с сиденья за руку или поддержат при спуске по лестнице. Значит, он не совсем лишен способностей, да и тщательное планирование полезно не только на войне. Размеренное, неторопливое приучение господина Су к рукам походило на приручение дикого кота. Возможно, что тот и сам подключился к этой игре – в их последнюю встречу, засидевшись над документами, начал разминать себе затекшие плечи, и Цзинъянь не мог не предложить помощь. Что и сделал, с непривычки хватанув сначала слишком сильно; до аккуратности дворцовых служанок ему было далеко, но он очень старался. Плечи у господина Су действительно были широкие и в прошлом точно обладали приличной мощью. Сейчас же они, казалось, состояли из одних костей и узлов, при нажатии на которые даже через толстые халаты тот морщился и вздрагивал. Неподобающие прикосновения в тот раз так и закончились, Цзинъянь только выразил надежду, что лекарь, состоящий при господине Су, сумеет своими иглами снять напряжение. И вот теперь было ясно: советник действительно не прочь подразнить своего господина. Меховое покрывало, в которое кутался господин Су, провокационно сползло, он потянулся, со страдальческим лицом подвигал плечами, покрутил головой и принялся левой рукой разминать пальцы правой, видимо, застывшие от долгого письма. Все эти маневры принцу были уже знакомы, и в ответ он, обхватив пальцы советника, принялся растирать их в своих ладонях, горячих даже этой промозглой зимой. Тот смущенно, но с благодарностью улыбнулся, и эта улыбка поразила Цзинъяня настолько, что он чуть не забыл о своем плане. Сейчас ему было неважно, кому он согревает руки, лишь бы тот продолжал так же улыбаться. Схватив одну ладонь советника, Цзинъянь, подавшись вперед, прижался к ней щекой. В первое мгновение он почувствовал напряжение, но затем Су Чжэ расслабился, лишь глаза у него немного расширились. И Цзинъянь, боясь упустить момент, поднялся со своего места, обогнул столик, все еще держась за руку, и опустился на циновки чуть сбоку и сзади от советника, случайно, но очень удачно стащив покрывало еще ниже. – Господин Су, как ваши плечи? В прошлый раз вы жаловались на судороги и головные боли, вам легче? – негромко проговорил Цзинъянь. Он поправил покрывало, мягким коконом облегающее плечи советника, но не торопился убирать руки. – Благодарю ваше высочество за заботу, у меня все хорошо, – ответил советник, неосознанно наклоняясь к нему. – Не очень-то верю я вашему «все хорошо». Но я уже попросил матушку приготовить расслабляющую и согревающую мазь для вас, должно помочь. При упоминании благородной супруги Цзин господин Су почему-то поднял плечи и резко вдохнул, от чего неминуемо закашлялся. Цзинъянь, к сожалению, не смог сказать, был ли этот кашель от того, что у советника просто «першит в горле», или по иной причине. А ведь эту фразу он тщательно готовил, выкинув в подходящий момент, как кинжал из рукава. Ну да ладно, пусть кинжал не попал в цель, противника он отвлек. «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю… » Линь Шу бы на этом моменте уже начал догадываться, что его разыгрывают. А о чем бы сейчас подумал Мэй Чансу, одним небесам известно. Правой рукой он тем временем сильно поглаживал, даже растирал спину советника, и кашель постепенно унялся. А поглаживания остались: Цзинъянь осторожно прошелся по плечам и почувствовал под пальцами пронзившую тело Су Чжэ судорогу. Тот запрокинул голову и зажмурился, пытаясь отклониться назад, в объятия, но принц собирался четко следовать плану: массаж – значит, массаж. С прошлого раза он стал мудрее на один трактат о течении ци и точках, управляющих им, но не то чтобы это помогало на практике. Впрочем, то, что при головных болях нужно размять и шею, он запомнил. И теперь его мозолистые пальцы скользили по шелковому шарфу, который так кстати не позволил исцарапать нежную белую кожу, и сквозь шелк волос до самого узла на макушке. – Если я разберу вам прическу, то наверняка станет легче, – прошептал он на ухо и прижался широко раскрытым ртом к шее сквозь шарф, обдавая ее горячим дыханием. – Тепло? – М-м, – отозвался советник, кажется, даже не вдумываясь в вопрос. Видимо, он настолько устал, что его разморило от простой ласки, и у Цзинъяня снова закружилась голова при виде его расслабленной улыбки. Хотелось поцеловать уже эти губы, это чужое лицо, ставшее таким родным, вплавиться в объятия и обо всем забыть. Нечеловеческим усилием ему удалось заставить себя вернуться к задуманному – у них еще впереди будет достаточно времени. Сейчас он был совершенно убежден, что в его руках – Линь Шу, однако помнил, что верить таким чувствам нельзя. Он вытащил нефритовую шпильку, снял заколку и продолжил скользить пальцами между прядей, зачесывая тяжелые, намасленные волосы в природой данное им положение. Потянул за шарф, и гладкий шелк соскользнул с нежным шелестом. Советник поежился. Цзинъянь придвинулся к нему ближе, поднял меховое покрывало повыше, накрывая их обоих, тут же согревая дыханием ему затылок и вдыхая запах кожи и волос. Сейчас этот аромат будоражил кровь сильнее любых благовоний. Су Чжэ, сидящий между его расставленных ног, откинул голову ему на плечо и, то и дело вздрагивая, явно наслаждался прикосновениями рук, оглаживающих уже все тело. Цзинъянь не спешил раскрывать на нем одежды, откладывая удовольствие, чтобы заодно потянуть время и немного охладить голову. Сознание прояснялось, но неохотно, хотя пора было переходить к следующей отметке плана, которую Цзинъянь даже про себя называл «это». Его ладонь, не прерывая плавного движения, скользнула под верхний халат, а вторая легла на завязку пояса. – Ваше высочество… – К господину Су, кажется, тоже начал возвращаться рассудок, он накрыл руку Цзинъяня своей, будто пытаясь остановить, но не то чтобы всерьез. Тот же в ответ сделал, чего так жаждал: прижался губами к мочке уха, к нежной коже шеи, втянул в рот и слегка прикусил… и потом объяснил это себе необходимостью пресечь любые попытки к сопротивлению. Впрочем, их и не последовало – расслабленный вздох, перешедший в стон, можно было истолковать лишь единственным способом, как и невнятный лепет, в котором угадывался высокий титул. – Вы можете называть меня по имени – я помню, вы раньше не стеснялись его произнести. – Смеетесь надо мной, ваше высочество, – речь советника прерывалась резкими вдохами, но – Цзинъянь на всякий случай прислушался – чистыми, без хрипа или бульканья. – Разве что чуть-чуть. Вы так серьезны, видимо, я тоже продолжу звать вас господином Су, – имя он выдохнул полуобернувшемуся Су Чжэ прямо в подставленное ухо. – Дабы сохранить подобающее расстояние между нами… – Нет! – простонал тот. – Любое расстояние меня сейчас просто убивает… пожалуйста… Цзинъянь… Ага. После этого все должно было стать простым и понятным – но они, путаясь в рукавах и полах халатов, отталкивая руки друг друга, на ощупь развязывали пояса, стараясь не сбросить покрывало. Потом, когда жаркая ладонь Цзинъяня наконец заскользила по голой груди советника, тот нервно зашарил руками, пытаясь добраться до чужого тела, и в конце концов впился пальцами ему в бедро. Другой рукой он, прогнувшись от наслаждения, умудрился обхватить Цзинъяня за затылок, и тот с возросшим рвением принялся усеивать его шею жгучими поцелуями, оставляющими следы на белой коже. Несмотря на томящий жар, царивший под густым мехом, укутывающим любовников, тело Су Чжэ откликнулось морозными мурашками на прикосновение к паху сквозь тонкую ткань нижних штанов. Цзинъянь пока скорее нащупывал завязки – опять проклятые завязки, их не было в плане! – чем ласкал, но даже такие касания провоцировали Су Чжэ приподнимать бедра и прогибаться, насколько возможно. «На ложе надо было отнести, тоже мне, стратег внутренних покоев», – еще успел подумать Цзинъянь, когда громкий, совершенно ничем не сдержанный стон, сорвавшийся с уст господина Су, ознаменовал победу над гуевыми завязками, и его самого прошила дрожь. Вот теперь действительно все было просто. Сколько прошло времени в горячечном тумане, он бы после не сказал. Запомнилось, как нежный Су Чжэ пытался вскидывать бедра, толкаясь ему в руку, и одновременно с недюжинной силой цеплялся за шею, пригибая в поцелуй. Как мотнул головой, хлестнув волосами по щеке, и шелковистое прикосновение почти вознесло Цзинъяня на сияющий пик. Как цеплялся рассудок за последнюю разумную мысль. Шум гудящей в ушах крови сменился гулкой пустотой в голове, и лишь редкие то ли вздохи, то ли всхлипы Су Чжэ разбавляли тишину. Снова мысленно выругав свои стратегические способности, Цзинъянь ухитрился ощупью выудить платок из рукава и вытереть руку, радуясь, что подобные низменные детали наверняка ускользнут от внимания советника. Дожидаясь, пока чуть сойдет блаженная истома, Цзинъянь поглаживал его по волосам, зализывал красные отметины на шее и плече. Наконец, Су Чжэ слабо пошевелился и позвал: – Цзинъянь… – Ты… – тот часто задышал, – т-ты… – Цзинъянь? Ваше высочество? Сейчас. – Ты… Ах ты… – Цзинъянь крепко, почти до боли сжал объятия и уткнулся лбом в плечо. Резко, судорожно выдохнул. Всхлипнул. Всхлипнул ещё раз, и Су Чжэ не выдержал: – Цзинъянь… Я виноват, я знаю, но пойми, я не мог, никак не мог тебе признаться, чтобы ты действовал разумом, а не сердцем. Узнав, что я – Линь Шу, ты разнес бы Управление по камешку, и все мои планы… – за его плечом Цзинъянь неожиданно хмыкнул, и он слегка обернулся: – Я ведь прав? – Прав, конечно, только… Я же не совсем болван – всего-то пришлось бы раза три объяснить, и я бы понял, – по голосу было ясно, что Цзинъянь ухмыляется. – Ты не совсем болван, это точно. Надо ж было додуматься… соблазнить советника Су в надежде, что он окажется… Что именно ты узнал – голос? Отклики тела? Или вспомнил кое-что на ощупь? – томность в голосе постепенно уступила место ехидству. – Нет. Ты выдал себя только что, когда сам назвал свое имя. Линь Шу потрясенно замолчал, но ненадолго: – Как… ты меня обманул, Цзинъянь! Значит, я все же не зря тебя учил… – Просто так я бы с тобой умом не померился. Но вот лишить тебя остатков соображения, а после допросить… – Да ты в коварстве не уступишь недоброй памяти Ся Цзяну. – Ф-фу, лучше б ты меня в холодную воду окунул. Голову остудил, и не только голову, так что сам виноват – продолжения не жди. – Если продолжение будет тут же, на полу, я и сам не захочу. Идея у тебя отличная, признаю, но воплощение провисает. Что стоило дойти до спальни? И платки лучше под рукой держ… – и тут Цзинъянь, вспомнив, что его друг и в юности мог разворчаться, как старый дед, при виде плохо состряпанного плана, поцеловал его. На то, чтобы поднять сяо Шу с пола, с его затекшими ногами, со всеми теплыми болтающимися халатами и покрывалом, ушло изрядно времени, но все же Цзинъянь справился и перетащил свое сокровище на ложе, а после сам, чтобы не звать слуг, перенес следом две почти прогоревшие жаровни. – В моем плане осталась еще одна отметка. Сейчас я обниму тебя и не отпущу, пока ты мне все не расскажешь, – угрожающе произнес он, сбрасывая верхние одеяния и в одном исподнем ныряя к сяо Шу. Объятия, в которые он того заключил, скорее напоминали мертвую хватку утопающего. – Сяо Шу… сяо Шу… – повторял он, до сих пор себе не веря. – Цзинъянь… – отозвался сяо Шу, разнежившийся в объятиях. Он рвано вздохнул, словно от переполнявших чувств, и это странно резануло слух. – Я сейчас понимаю, что была еще одна причина, по которой я тебе не признался. Не злись. Знал бы ты, как переиначил все мои планы… *** «Боюсь, я лишился одного из своих преимуществ, – позже думал он. – Мне теперь очень не хочется умирать».