Опиум для никого.

      Англия. 18** год. По всему Лондону рассыпаны будто паутина «опиумные шайки». Наркотики так же как и эта паутина затягивает, обволакивает, а после оставляет лишь иссохший остаток с ярлыком «человек», о личности и речи быть не может.       Сначала ты пробуешь совсем чуть-чуть, ведь тобой движет наивное и несколько тревожное любопытство. По твоим лёгким рассеивается морфин, отзываясь эйфорией в опьянённом мозгу.       После ты уже вдыхаешь, колешь или жуёшь опиум не из-за любопытства. Тобой движет привычка. Тебе хочется вновь и вновь испытать эйфорию. Ведь мир так сер, а опиум разбавляет его красками. Но краски быстро выцветают. Хочется больше «красителя». Хочется большей эйфории и счастья. Однако…       Ты перестаёшь чувствовать ту эйфорию. Сколько бы ты не употреблял, ты начинаешь осознавать, что всё это лишь картонное счастье, которое со временем тает, будто сахар. Впрочем, не удивительно, ведь оно было таким же сладким. В отчаянье ты употребляешь всё больше, в надежде, что хоть какие-то сахарные песчинки остались. В их поисках человек и погибает.       На всё это с высока, вздыхая, смотрит опиумная графиня — Акико Йосано. Она не заведует какой-нибудь мелкой шайкой. Она главный поставщик опиума в Лондоне. Некая мафия. Её особняк наполнен готикой. Он находится на грани богатых господ, что курят опиум через изящные трубки, аристократично хихикают, заигрывают с дамами, разводят сплетни; и вовсе бедных людей, что сидят в каморках, жуют опиум, скрипят жёлтыми зубами, пытаются урвать хотя бы маленький кусочек счастья, пусть и таким методом. Этот особняк увешан картинами в тяжёлых рамах, повсюду подсвечники с причудливой резьбой. Отовсюду веяло холодом, будто от чёрной луны. Кажется, единственными тёплыми местами тут были камины, к которым вели красные ковры. Сочитания красного и чёрного казались хозяйке особняка прекрасными. Сама она зачастую была в чёрном платье, что украшено рубинами и частыми оборками, кружевами. Смоляные волосы легко колыхались на ветру, малиновые глаза пронзительно смотрели, а губы, что были покрыты бардовой помадой изгибались в усмешке. Такова опиумная графиня. Траур ли это? Не известно. Сколько жизней она погубила не своими руками? Не счесть и за век.        В комнате раздаётся шумный вздох, платье немного шуршит при ходьбе, женщина оборачивается, подходя к двери в которую постучали, открывая. В проходе виднеется юноша, что с мягкой улыбкой на губах держит поднос с чаем. — Опять ты? У Йосано всё такой же монотонный голос, пусть Она явно не ожидала никого в своих покоях после восьми вечера. Малиновые глаза опять устало взглядывают в кофейный омут других глаз. Обер-камергер уже привык к такой безэмоциональной встрече и лишь улыбался. — Да. Вы вновь забыли о вечернем чае, мисс.