To the wolves (О волках)

Токто шел по лагерю, сложив руки за спиной и вздернув подбородок. Умные глаза офицера выражали отрешенность, и весь его вид, вместе с присущей ему щеголеватой аккуратностью, мог испугать кого угодно. Ведь несмотря на болезненное состояние и на тревогу, которую Токто испытывал, лицо его оставалось бесстрастным. Холодным. Искусство, унаследованное им от монгольских предков [1]. Возможно, это было самое замечательное его качество! Он превосходно скрывал свои эмоции и чувства. Его внешняя холодность могла ранить сильнее любого меча. Внутри же, под этой маской, он едва не сходил с ума от беспокойства за Байяна, который на рассвете выступил в контратаку против тюрок и должен был вот-вот вернуться из боя. На этот раз Токто не смог соспровождать своего генерала. Во время вчерашнего столкновения он получил ранение, и сегодня ему было приказано оставаться в шатре — отдыхать и лечиться. Байян оберегал его и порой относился к нему покровительственно, как к ребенку, хоть и знал, что племянник был самым умным и опытным из его людей. Такое обращение нередко огорчало, но в глубине души Токто понимал, что дядя просто заботится о его безопасности. — Я же велел тебе отдыхать, а не слоняться по лагерю, — при входе в шатер его встретил знакомый ворчливый тон. Точно таким же голосом Императору Тогону [2] выговаривали за его смехотворную «хурмушечку». Не меняясь в лице и всё еще держа руки за спиной, Токто устремил долгий взгляд на Байяна. По ковру тянулся кровавый след, отмечавший путь до кресла, куда уселся генерал. Внизу рядом с ним уже темнела небольшая лужица. — А я советовал вам взять меня с собой. — Похоже, никто из нас сегодня не сдастся, верно? — хмыкнул Байян со слабой улыбкой. У него был усталый вид. Токто прекрасно понимал, что его дядя уже не тот воин, что прежде, однако всё так же видел в нем героя. — Ну, чего встал. Давай уж, помоги мне с этой дрянью. Токто едва заметно улыбнулся. Кто-нибудь другой, возможно, не увидел бы этой улыбки. Но Байян умел разглядеть каждое изменение его мимики. И каждая улыбка была настолько очаровательна, что Байян поневоле отмечал, что хотел бы видеть их чаще. Токто вынул из сундука деревянную резную коробку, подошел к Байяну и опустился перед ним на колени, поставив коробку рядом с креслом. Принялся расшнуровывать доспех, стараясь причинить дяде как можно меньше неудобств. Отложив броню, аккуратно снял пропитанную кровью кольчужную рубаху, после чего осмотрел рану на боку. — Хвала небесам, не глубокая и не опасная. Компресса с живокостом [3] будет достаточно, — Токто достал из коробки лоскут тонкой ткани, пропитал обеззараживающей жидкостью и осторожно обтер запекшуюся кровь. Затем положил немного мази на другой лоскут и приложил к ране. — Подержите вот так, пока я приготовлю повязку, — он собрался встать, но вымазанная кровью ладонь Байяна тяжело опустилась на его плечо, пачкая шелк одежды. Токто не обратил на это внимания, его занимало беспокойство на лице дяди. Тот, в отличие от племянника, не трудился сохранять бесстрастность выражения, и порой показывал такие гримасы, что пугал и солдат Юань, и врагов, — но только с самым близким человеком позволял себе проявлять истинные чувства. — Я боялся никогда больше тебя не увидеть, — тихо и очень серьезно произнес Байян. — Не думайте об этом, — оборвал Токто, с тревогой заглядывая ему в лицо. — Я сражался изо всех сил, потому что знал, что ты ждёшь меня, — губы племянника снова тронула улыбка. Он протянул руку к лицу Байяна, слегка погладив большим пальцем по щеке. Простой жест любви, но он знал, что дяде это нравится. — Я не хочу ждать вас, мой господин. Я хочу биться рядом с вами плечом к плечу. Байян улыбнулся, придержав племянника за руку и потершись щекой об его ладонь. — Я знаю. Но я не смог бы драться, будь там ты. Ведь ты ранен, и больно тебе. Я бы так переживал. — И в итоге вы сами пострадали, — Токто осуждающе поднял бровь, а Байян расхохотался. — Да уж, тебя не переупрямить, — признал он. В ответ Токто улыбнулся по-настоящему, сверкнув зубами, что случалось крайне редко. Байян наклонился и прижался губами к этой улыбке, продлив поцелуй до тех пор, пока боль в боку не заставила его выпрямиться. — Закончим эту войну, победим тюрок, я сделаюсь губернатором — и мы оба уедем жить подальше от всего этого. Обещаю тебе. — Замечательный план. Но даже стань вы губернатором, я всё равно останусь лишь солдатом, мой господин, — Токто покачал головой. — Да знаю я! Знаю. Но всё же… Тогон внушаем. Я смогу убедить его поставить тебя моим советником, — Байян воодушевился, лично у него такая возможность сомнений не вызывала. — Я уверен, он не откажет, тем более поняв, насколько ты важен для меня. — Вы недооцениваете Его Величество, — произнес Токто без тени улыбки. Он не разделял оптимизма дяди. — Пусть он и выглядит, как дитя, и порой ведет себя так же, но уж нам-то прекрасно известно, на что он способен. Байян устало вздохнул, нехотя признавая правдивость этих слов. — Что ж, в этой жизни ничего не даётся без боя. Бороться за то, что тебе дорого, — единственный путь получить желаемое. Значит, если будет надо — стану сражаться даже с Его Величеством, — Токто фыркнул в ответ и снова занялся повязкой Байяна, аккуратно обматывая полоску ткани вокруг его тела. Тела, которое он так хорошо знал. Тела, к которому лишь он мог прикасаться вне битвы. Он знал каждую черту, каждый шрам — след воинской доблести дяди. Он был тем человеком, который был способен удовлетворить желания грозного монгольского воина. Тем, кто умел не только довести его до бешенства, как дикого волка [4], но также и тем, кто умел успокоить его. Этим вполне можно было гордиться. В молодые годы ненасытная натура Байяна не раз толкала его на приключения — во времена войн между племенами и народом цзинь [5] у генерала было немало женщин. Но теперь Токто был единственным, с кем он был близок и кого любил. И Токто знал это. — Даже если я останусь простым солдатом, рядовым слугой Империи, мои чувства к вам не изменятся, мой господин, — он почтительно склонил голову, и Байян снова рассмеялся, глядя на него. — Я рад этому. Но всё равно буду сражаться до тех пор, пока не заполучу тебя. Токто призвал всю свою волю, чтоб сохранить невозмутимый вид, и его удивление выдало только движение бровей. — Мой господин, — он запнулся, ощущая, как сильно забилось сердце. Байян смотрел на него в упор, не отводя взгляда, и Токто лучше всех было известно, что этот взгляд не умеет лгать. А еще он знал, что сейчас и на его собственном лице отражается настолько же глубокая привязанность. Взяв Байяна за руку, он поцеловал его ладонь, и отвел глаза, давая генералу возможность справиться со своими эмоциями. Конечно, глупо надеяться, что они с дядей когда-нибудь смогут жить мирно и без нужды скрываться. Но осознание того, что их чувства взаимны, наполнило его сердце счастьем. Настолько, что сейчас все будущие трудности были не важны. Счастлив, как никогда раньше. Счастлив любить такого человека, как Байян, и быть любимым им в ответ.