***
Это была одна из самых странных первых бесед, которые ей доводилось вести: они говорили о смерти. Смерть была постоянной спутницей Сарена, и он не мог рассказать ни о чем, чего она бы не касалась. Но, пусть смерть и была неизбежна для всех, нельзя было уйти и от жизни, и Бенезия пыталась повернуть разговор в сторону жизни рядом со смертью. Это оказалось нелегкой задачей. — Бенезия, — сказал Сарен, сложив руки поверх скатерти, — я буду честен. У меня есть ровно два правила. Первое — никогда не убивать без причины. Второе — всегда можно найти причину, чтобы убить кого-то. Она задумчиво вгляделась в стакан азарийского меда в руке. Ардат-якши обладали огромным потециалом смерти, но они были также способны принять мирную жизнь. — Следствие: всегда можно найти причину оставить кого-то в живых. Сарен наклонил голову, соглашаясь с ней. Бенезия отпила глоток и поставила стакан на стол. — Советница Тевос упоминала, что вы не любите человечество. Должна признать, даже я слышала об этой чрезмерной неприязни, вероятно, происходящей от того, что вы потеряли брата в инциденте с ретранслятором 314. Как и советница Тевос, я бы предположила, что вы предпочтете увеличить число человеческих жертв, к которым приведет дестабилизация Скиллианского Предела, и потому не станете оспаривать решение Совета. Но вы, напротив, возразили. Достаточно резко. — Моя неприязнь, — в устах Сарена «неприязнь» прозвучала как «отвращение», — к человечеству не имеет никакого отношения к тому, что случилось с моим братом. Дело в заслугах. Люди — наглые выскочки. Им позволили основать посольство, когда они еще едва понимали, что такое Цитадель. — Вы против того, чтобы новые виды становились ассоциированными членами Совета? — Нет, конечно же, нет. Но они должны быть достойны этого. — Сарен сжал кулаки, вновь испытывая прилив эмоций. — Волусы заслужили свое посольство только после того, как создали Объединенный Банк. А что сделали люди за какие-то восемь лет? Нарушили законы Совета, попытавшись активировать спящий ретранслятор, и понадобилось останавливать их силой. А потом они нарушили законы Совета еще раз, проводя запрещенные разработки ИИ. Принесший их заказ официант заставил Сарена прерваться. Помня, что он не ел несколько часов, Бенезия подождала, пока он не отставил в сторону опустевшую тарелку, и только затем спросила: — Но Альянс Систем был предупрежден и оштрафован за эксперименты с ИИ, не так ли? — Да, но... — он посмотрел на дорожку неподалеку, где молодая кварианка, наверняка в Паломничестве, спорила с двумя турианцами — офицерами СБЦ. — Когда кварианцы позволили гетам обрести разум с помощью их модификаций, они потеряли свое посольство. Люди даже не заслужили посольство здесь, но им всё равно дали его сохранить. Я уверен, что кварианцы предпочли бы заплатить все штрафы, чем быть обреченными на их теперешнее прискорбное существование. Бенезия перевела взгляд на кварианку: она видела не маску и скафандр, которые они вынуждены были носить из-за своих ошибок, но народ, который когда-то могла видеть вся галактика. Теперь, чтобы кто-то мог увидеть красоту кварианского разума или тела, кварианцы рисковали умереть. Вся их красота скрылась от мира. Весь народ был обречен на скитания из-за одной ошибки. Бенезия повернулась к Сарену. — Вы считаете, что кварианцы были наказаны несправедливо? — Нет, — он коротко покачал головой. — Кварианцы заслужили свое изгнание так же, как заслужили членство в Совете. Я просто считаю, что новые виды не следует сразу же принимать как равных. Они должны доказать, чего стоят, предложить некий вклад в общее благо, как делали все другие виды до них. Да, только турианцы могли так смотреть на галактическую политику. В турианской культуре личные нужды всегда были подчинены высшему благу группы. Теперь Бенезия могла понять враждебность Сарена к людям — он считал галактику такой же меритократией, как и турианское общество. Если рассматривать галактику как увеличенную версию группы, то разные виды исполняли в ней роль отдельных граждан. Для турианца, и в частности для Сарена, действия Совета выглядели так, словно они покровительствовали одному из граждан, причем такому, который не заслужил этого. С точки зрения Сарена, батарианцы внесли свой вклад за то время, что были гражданами галактики, тогда как люди не вложили ни времени, ни усилий и ничем не заслужили право на экспансию. Но Совет обошел батариацев в пользу людей. Бенезия озвучила свои рассуждения. Глаза Сарена сверкнули. — Да. Вы понимаете. Я даже не рассчитывал, что это может понять кто-то, кроме туриацев. Его лицо озарилось рвением, и Бенезия подумала, что Сарен не так уж часто чувствовал, что его вообще хоть кто-то понимает. Она хотела понять его больше. Возможно, она сможет что-то изменить. Возможно, это заставит его искать больше причин для того, что оставить кого-нибудь в живых, вместо того, чтобы убить. После обеда Сарен признался, что хотел бы побеседовать с ней еще. — Я буду не против, — ответила Бенезия.***
Они встретились снова. И снова разговаривали. Обсуждали жизнь и смерть. Иногда они говорили о повседневных вещах, не столь драматичных. Бенезия обнаружила, что Сарен искренне заинтересован загадочной причиной исчезновения протеан, а затем была вынуждена объяснить холодные отношения между ней и ее дочерью, занимавшейся изучением протеан. — Это нормально, уверяю тебя. Подобное часто случается между матерями-азари и их дочерьми-девами. Это пройдет. — Сарен выглядел не убежденным: казалось, это совершенно непонятная ему идея. Тогда Бенезия спросила: — Разве турианцы не испытывают тех же проблем в своих семьях? Сарен казался совсем сбитым с толку. — Нет. — Я не отказалась от нее, если ты подумал об этом. Она — моя дочь, и я горжусь ей. У нас просто... сложные отношения в текущий момент. — Она запнулась, вспомнив, сколько лет прошло с тех пор, как она разговаривала с Лиарой. — Несколько моментов. Он рассмеялся — низким гулом, вибрирующим в его груди. — Несколько изрядно затянувшихся моментов. — Сарен замолчал в задумчивости, а затем поднял глаза, глядя в лицо Бенезии. — Тебе стоило бы сказать ей. Бенезия наклонила голову набок: настала ее очередь недоумевать. — Сказать ей что? — Что ты ей гордишься. Ты — матриарх, да, но даже ты можешь однажды достичь того момента, когда останется слишком мало времени и слишком много несказанного. Бенезия предпочла оставить совет для Сарена на будущее и сосредоточиться на настоящем. — Ты говоришь так, словно у тебя есть опыт. — Последний раз я говорил с братом через коммуникатор. По его позиции должны были открыть огонь с орбиты. Он должен был быть уничтожен вместе с тем, что могло уничтожить нас всех. Я пообещал, что буду оплакивать его. И что я отомщу за него. — Отомстишь кому? Мне казалось, ты говорил, что не ненавидишь людей за его гибель. Или память меня подводит? — Не напрямую, нет. Мой брат так сильно верил в свои убеждения, что был вынужден использовать нечто, что извратило и убило его. Он верил, что наш народ не должен склоняться перед волей тех, кто позволяет недостойным продвигаться вверх. И за это я продолжаю бороться. Человечество должно знать свое место. Все должны знать свое место. А если они хотят занять другое, они должны заслужить повышение. Бенезия понимала его внутреннюю борьбу. Сарен испытывал огромную любовь к своему народу, и не меньшую любовь к своему брату. И потому он оплакивал брата. И оплакивал потери своего народа, которые он видел и пытался возместить — с помощью силы, если необходимо. И для него это оказывалось необходимо. Он не чуждался применения силы и не страшился его. Те, кто не понимал его, не знал его целей, могли бы решить, что он наслаждается убийствами. Но это было не так. Для Сарена смерть была всего лишь инструментом — но именно этот инструмент он знал лучше всего. Бенезия по-прежнему хотела лучше понять его.***
До сих пор ее не привлекали турианцы. Слишком колючие, говорила она подруге столетия назад. Но тайна и потенциал того, чему она могла научиться и чему мог научиться он, поиски новых путей к пониманию вместе — это было достаточным искушением. К их обычным разговорам прибавились другие — беседы, что несли иное удовольствие. Первый взгляд на разум Сарена оправдал ее выбор. Его разум, пусть и окутанный тенями, которые она не могла внятно различить, был ясным. Энергичным, полным надежды. Он оставался открытым к обучению, и его тяга к знаниям потрясала. Он ценил ум даже выше, чем воинскую доблесть. Когда Бенезия заметила, с каким восхищением он воспринимает пылающую ясность ее интеллекта, она испытала гордость. Сарен был так же заинтригован ею, как и она — им. Некоторые из ее учениц высказывали сомнения. Возражения. Он был ее противоположностью, даже больше, чем партнерша, которую она оставила больше столетия назад. Но с ним было иначе. Сарен не был таким непокорным. Если изменить его методы, направить его к поискам причин сохранять жизнь, а не убивать — это могло бы спасти многих и многих. Не только жизни тех, с кем Сарен сталкивался на заданиях СПЕКТРа, но и его собственную жизнь. И то, и другое были достойными целями, и Бенезия всерьез заботилась о них. О нем. Когда Бенезия выступила против сомнений и назвала свои причины, Шиала согласилась. Согласились и другие. Были и те, кто оказался против, но Бенезия не стала упрекать их. Они просто не видели того, что видела она. С самого начала Сарен был открыт к аргументам рассудка и логики так же, как был открыт к аргументам эмоций и страсти. Бенезия восхищалась его восприимчивостью к переменам. Она восхищалась его способностью надеяться и видеть эти надежды воплощенными. В нем была добрая сторона. Окажись иначе, его яркие моменты и его энтузиазм утонули бы в тени. Он не скрывал от нее ничего, что мог бы скрыть, и смутные тени, которые она не могла вывести на свет, не отличались от теней, присутствующих в любом разуме. Они продолжали свои беседы — и старые, и новые. А затем Сарен захотел показать ей нечто столь же важное для него, как и его народ, — но только это требовало путешествия на край галактики. Искренность его слов отражала напряжение в его голосе, когда он попросил ее отправиться с ним. Это путешествие было совсем небольшой жертвой — достойной жертвой — ради того, чтобы увидеть что-то настолько важное для него. Бенезия согласилась. Затем она с нежностью провела пальцем вдоль щеки Сарена, и его мандибулы вздрогнули в улыбке.