Влечение

Девушка стоит у зеркала в сумеречной комнате. Отчего-то образ этот пытает Винсента в дни скитаний по бесплодной пустыне. Даже когда они хоронят очередного из товарищей, он какой-то частью себя возвращается к нему. Девушка и ее бледная сестра-близнец в отражении. Провалы печальных глаз и детальная, нежная прорисовка розоватых ареолов вокруг маленьких твердых сосков. — Винс, а если бы я выросла, я бы смогла пожениться с Тимоти? — спрашивает его девочка-авторейв, лишь бы о чем-то спросить. Винсент смотрит на Пино, и ему приходит в голову, что девушка, вышедшая из его помраченного, измотанного дорогой сознания, могла выткаться из мыслей и сожалений о бывшей красавице Куинн. Или нет. Быть может, он просто накрепко запомнил ту подружку хозяина авторейва, чей плавный силуэт в полупрозрачной ночнушке он успел увидеть, пока не хлопнула раздраженно дверь. Иногда воспоминания о работе в Управлении пытают его не меньше нынешнего голода. — Вряд ли, — откашливается Винсент, — ты же не совсем обычная девочка... — Я знаю, — хихикает Пино. — Я специально спросила!.. Что такое «эта» любовь, странная навязчивая мечта? Чего ради она ему нужна? В случае Винсента неуместно задаваться подобным: понять бы прежде самого себя. В случае Винсента женщина должна быть похожа на ту, сумеречную с двойным дном. Кто она ему, и почему он опять думает о Рил Мейер? Любовь — просто половое влечение, интерлюдия жизни и смерти, помноженная на многочисленные реминисценции и иллюзии в собственной голове. Достойному гражданину ни к чему устремления к страсти, тем более такой. Девушка стоит в проеме и небрежно бросает, что он слишком зависим от своего антуража. Девушка устало ходит по комнате в трусиках и узком топе. Винсент улыбается сквозь сон: любовь начинается со случайного запаха, который ловишь, оказавшись вдруг рядом — чистые темные волосы пахнут машинным маслом и типовым шампунем из очень хорошей партии. Любовь начинается со взгляда, когда замечаешь на этих руках мозоли от тренировок, или чуть потемневшие от пота подмышки, или хрипотцу и неуверенность четко поставленного голоса. С представления о том, что она — за стеной управлений и расследований — может тереть тело до красноты жесткой мочалкой, ребячески спорить со своим антуражем, ходить по торговому центру, по два часа выбирая одежду одних и тех же тонов. Плакать от страха и вытирать глаза кончиками пальцев. Я слижу твои слезы, я выпью твои глаза. Что-то, разбуженное ее скрытыми насмешками на том собеседовании, иногда настигает жарким тяжелым желанием окунуться лицом между ее ног. Винсента неодолимо тянет к этой коже, волосам, голосу и запаху, хоть всего этого рядом нет, и к неодолимости примешивается печаль: странным образом Рил поставлена третьей точкой между ним, Винсентом, и тайной о себе, которая мучает его. Треугольник. Треугольник выреза топа, липнущего к ее мокрой от пота груди. Он вспоминает, как Худе, пытавшийся ее спасти, вызывал вспышки несправедливой ревности, когда при осмотре трогал колотящееся в лихорадке тело. Вместо ответов приходят сны о женщине, смотрящей на себя в зеркало в сумерках купольного города. Ее бледные губы шепчут что-то ласковое, и Винсенту чуется призыв, но не в его силах разобрать эти слова. Он просыпается, он дрожит. — Ты бормотал во сне, — с удовольствием сообщает Пино, подходя к его спальному мешку, — вот как: «убил-убил-убил». «Я убил тебя». — Хватит уже!.. Снится ему не Рил Мейер, потому что у той чужие глаза, пусть и на похожем лице. Ту он не знает. Однако мысли о Рил становятся даже слаще, когда он в своих мечтах сводит ее и ту, что перед зеркалом. В одну. Понимание того, что любовь — темная вода подсознательного, ему не слишком помогает. Чтобы получить ответ, нужно не время, которого у него теперь слишком много. Винсент не позволяет себе надеяться, но всё равно ждет, когда в мертвой пустыне запылают костры. Она вернется, поскольку тоже хочет знать. Поэтому он ждет Рил. Как яркого света правды. Страшась. Но на самом деле — отчаянно и сладко желая.