автор
Серый Коршун соавтор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
9 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
442 Нравится 10 Отзывы 71 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
— Ой, я вспомнила. — В тишине, повисшей в парадном зале после отрывистого, резкого вопроса — заданного уже третий раз ("Всё странное. Звуки. Запахи. Следы магии. Что угодно." — проклятье, почему у дяди получается быть действительно угрожающим, а у него — нет?), — тонкий девичий голосок прозвучал как-то даже слишком громко. Девушка в светло-кремовой одежде, только самую малость отливающей золотом, — то ли внешний адепт из совсем слабосильных, то ли вовсе служанка, в детстве не показавшая никаких особых способностей (несмотря ни на что, он всё ещё не знает здесь всех), — вскинула руку ко рту. Когда глава Цзян, ходивший между рядов адептов и слуг, сложив руки за спиной, повернулся к ней, она издала сдавленный звук, вроде мяуканья, и попробовала отступить на шаг. Едва равновесие не потеряла, бедная. Цзинь Лин мог бы попробовать объяснить, что дядя на самом деле не такой, и слуг в жизни не обижал, хоть здесь, хоть в Юньмэне, ну разве что прикрикнет и замахнется, — но не знал, прилично ли это делать главе ордена. Дядя раньше ругался, помнится, что пока Цзинь Лин не открывает рот — еще сходит за взрослого человека и прямого наследника клана. Хорошо хоть, недавно он выяснил — если просто класть руку на рукоять меча и смотреть, прищурившись, не кричать даже, это может подействовать само по себе. Но не всегда. Вот, например, с этими вот — выстроившимися двумя рядами вдоль стен зала — сколько поместилось; на них меч и строгий взгляд явно производили некоторое впечатление, но это не слишком влияло на готовность отвечать что прямо, что быстро. Но ничего — потом можно будет пойти и просто молча посидеть прямо на мостике над старым лотосовым прудом близ одного из закрытых павильонов. В конце концов — весь этот... бардак уже почти закончился, а в самом начале было ещё хуже. Сначала здесь творился совершенный хаос — новости успели быстрее, и к их возвращению из Юньпина в Башне Кои, казалось, все бегали туда и сюда, знакомые и незнакомые лица мельтешили повсюду. Пришлось сначала разогнать всех чужих ("Стервятники", — процедил дядя, помнится. — "Была одна изрядная сволочь, а стало много мелкой мерзости"). Потом ловили своих — и кто знает, сколько и чего что те, что другие успели растащить по своим углам. Казалось, все только и делают, что мечутся бестолково, точно перепуганные грызуны, разбегаются прочь муравьями, — а может, и вправду только казалось: потому что, когда всё это удалось как-то остановить, людей в Башне Кои меньше не сделалось. Это сам дворец словно бы как-то съежился слегка и притих; только белоснежные пионы всё так же колыхались под ветерком. Когда пришлось — первым делом — беседовать со старшими адептами, Цзинь Лин больше молчал, глядя тем более воинственно, чем на него самого пытались смотреть как на малыша. Но его право всё-таки никто оспаривать не стал. А несколько последних дней они с дядей только тем и занимались, что разыскивали всех, кто мог быть как-то связан с недавними событиями — и раскрывшейся правдой, — и собирали для допроса... то есть, беседы. То есть, это он собирал, по праву нового главы ордена. И справился бы со всем сам, без помощи. Просто... просто. Он старался действовать и говорить так, будто дяди за плечом — или поблизости, в прямой досягаемости, как сейчас — нет, но все равно чувствовал его угрожающую, молчаливую тень. Цзинь Лина разрывало между злостью и благодарностью — так было действительно легче, но его должны начать уже воспринимать всерьез! В конце-то концов. — Что ты вспомнила? — спросил он грубее и громче, чем собирался — но это все оттого, что иначе первым бы успел дядя. — Мой брат... — начала девушка. — Он... "Погиб в храме Гуаньинь". И так ясно. Из адептов и слуг, отправившихся в последнее путешествие с Цзинь Гуанъяо, не вернулся никто — и тем, кого просто задавило насмерть, еще повезло. Цзинь Лин сглотнул. Они были виноваты только в верности главе своего ордена. В том, что подчинялись приказу. Ни в чем больше. А теперь все считали их... такими же преступниками. Он сам готов был считать. Но... это, наверное, всё же было не очень правильно. — Мой брат, — справилась с собой, наконец, девушка, — рассказывал, что господин Цзинь Гаошуй, управляющий, дал ему новое поручение, вроде бы мелочь... Но говорил, что странно так: там... — Девушка указала рукой куда-то под ноги и чуть в сторону — в направлении полуподвальных кладовых под дворцом, — ...там хранят старую праздничную утварь и старые же бумаги, но господин поручал ему носить туда пищу, да еще каждый день. — Помнишь, где это? — Тут уже дядя успел раньше Цзинь Лина; он сам только задохнулся от возмущения. Это же Башня Кои, он тут знает... ну, не все. Не так, как в Пристани Лотоса. И даже не так, как думал — с каждым днем из этих прошедших Цзинь Лин понимал, как много от него... не то что даже скрывали. Просто не давали заметить. Да у него и желания такого не было — замечать. (Безотчетно захотелось дотронуться до шеи. О ране от струны позаботились сразу же, и сейчас от нее почти не осталось следа, но это почему-то было даже больнее, чем думать раньше про маму и папу, потому что родителей он не помнил, а этого человека — думал, что знает.) Девушка, между тем, — они даже имени у нее не спросили, нельзя, наверное, так... — наполовину растерянно обернулась назад, ища кого-то взглядом. Этот кто-то, стоявший чуть поодаль, был по рангу немного выше нее — младший, но полноправный орденский адепт; он кивнул ей коротко в ответ на взгляд и с уважением поклонился, прежде чем заговорить: — Прошу простить мою невесту. У нее нет доступа в эту часть помещений. — Адепт улыбнулся тактично, совершенно миролюбиво и совершенно неискренне (это напомнило совсем другую, знакомую улыбку из прошлого; к горлу против воли подступила тошнота). — Однако я знал ее брата, и так получилось, что знаю то место. Я занимаюсь учетными книгами и видел признаки магического барьера за одной из полок. Когда брал для сличения старые книги, — зачем-то уточнил он. Дядя повернулся к девушке. Пальцы у него на правой руке едва заметно вздрагивали — знакомым Цзинь Лину нервным жестом: готовностью схватить ложащийся в руку Цзыдянь. — Ты говорила — еду. Значит, там может — должен — быть человек. Прошло уже шестнадцать дней, как те, с кем был твой брат, покинули Башню Кои. В то место — туда с тех пор ходил кто-нибудь? — Н-не знаю. — Девушка мотнула головой. Юноша-адепт выступил на шаг — но собой ее не закрыл: вроде бы желая и ее защитить, и не нарушить приличия. От этого невольно тянуло скривить губы. — Господа, моя избранница не могла вспомнить ничего этого, пока вы не спросили. Проявите снисхождение. — Зато вот у тебя с памятью ничего не случалось. — В дядином мрачном тоне громом проворачивалась скрытая пока что угроза. — И что же я мог сделать? — Адепт выглядел искренне удивленным. Даже немного возмущенным подобным предположением. — Послушайте, не то чтобы у меня были или есть право и полномочия... — Заткнись, — перебил его Цзян Чэн. — И просто покажи дорогу. *** Пищу ей перестали приносить ровно семнадцать дней назад. Она упорно все эти годы продолжала отсчитывать время по свечам и слабому свету, пробивавшемуся в отдушину у самого потолка; это помогало не сойти с ума. Оставаться хотя бы немного прежней собой — собранной, превыше всего ценившей экономность и эффективность. Однако ежедневный поднос с едой (утром и вечером, по разу) никогда не опаздывал дольше, чем на несколько минут. Менялись, три или четыре раза, очертания силуэта и лицо адепта в белом и золотом, которое она видела сквозь магический барьер, прозрачный с одной стороны — никогда не внутри своей темницы, — но перерывов в рутине ее заключения не было никогда. Она, само собой, как любой достаточно сильный адепт, практиковала в свое время неедение, но то было давно; пускай ее духовные силы не были истощены — не было их и в избытке. По данным прежнего опыта и оценке состояния тела — ее сил должно было хватить на полмесяца суток. В благоприятном случае — чуть дольше. Дальше... Что же. Дальше останется только наблюдать. Холодная часть ее разума отстраненно спрашивала: неужто о ней просто забыли? — и находила это забавным. Некогда самый известный, вопреки своей юности, лекарь во всех Великих орденах; теперь — женщина без имени и судьбы, в потертом бежевом халате, каких в Башне Кои не носят, верно, даже служанки. Не было никакого смысла колотить в стены; этого она не позволяла себе даже в первые месяцы, даже в первые дни. ...Если говорить честно, в те первые дни она просто не могла двигаться от оглушительной несправедливости. Она шла на смерть, но жива. В отличие... ей сказали: ото всех остальных. Она отчего-то продолжала всё же и пить, и есть — не замечая вкуса, запаха, даже света; о ней позабыли тогда, словно бы с точным расчетом, ровно настолько, чтобы она успела понять: несмотря ни на что, ей всё же хочется жить, пускай даже так, — понять, и отложить в сторону мысль о самоубийстве. Быть благоразумной — в её интересах, говорили ей. Вкрадчиво, спокойно, без всякой видимой угрозы в голосе — только с предостережением. Иначе ведь старый приговор никогда не поздно привести в исполнение. Следует оказать разумную помощь, за которую последует разумное вознаграждение, говорили ей. Книги. Материалы. Запасы бумаги, тушь и кисти. И — разве ей не интересно? И ей было интересно то, что ей предлагали делать — несмотря ни на что. (Фиксировать течение темной энергии в телах, которые еще недавно были живыми, и рассуждать, как может входить с ней в резонанс энергия управляющего мертвыми марионетками заклинателя — идеально, так, словно он, тот, о ком не следовало вспоминать иначе, чем как о неразборчивых строчках в тетрадях, сам тогда был уже не совсем живым, но об этом нельзя было говорить — и каким образом этот резонанс может быть усилен без вреда для заклинателя… Всё это было занятием не совсем для неё, но что-то здесь могла сказать и она). Что-то подсказывало ей, что кончится всё — так или иначе — огнем или ножом, но особого выбора у неё и не было. Она только надеялась, что её хотя бы не поленятся быстро убить. Выходит — поленились. Последний раз она видела главу Цзинь — нового главу Цзинь — пять лет назад. Он принес тогда потрепанный и изорванный лекарский трактат, чтобы она восстановила утраченное по контексту. Вэнь Цин, помнится, растянула удовольствие, насколько могла. Впрочем, до того ведь был ещё ребенок — немногим не достигший полного года от роду, хотя сразу об этом сказать не удалось бы. Для него всё было еще поправимо при условии, что в его воспитание и обучение будет вложено немного больше сил и времени, чем в воспитание обычного ребенка. Тогда Вэнь Цин предложила довольно обширные рекомендации. Которым — отчего-то с самого начала не покидала ее уверенность — вряд ли последовали. Но, кажется, именно после того случая о ней постепенно, мало-помалу начали... забывать. На третий день без пищи Вэнь Цин не стала заставлять себя сделать обычные три сотни кругов по комнате — мимо полок с немногими оставленными ей, уже выученными наизусть книгами, питьевого фонтанчика за ширмой, старой кровати, простые лакированные спинки которой потускнели и исцарапались, и такого же потертого столика. Нужно было беречь силы. Последние же три дня она только сидела в позе для медитации, экономя и концентрируя энергию, насколько могла. Ей удалось сохранить за годы несколько свечей — про запас, но последняя из них сгорела уже наполовину, и что-то в разуме Вэнь Цин противилось тому, чтобы остаться в полной темноте: даже с закрытыми глазами. Потрескивание горящего фитилька звучало как-то успокаивающе, но кроме него из отдушины под потолком иногда доносились смутные звуки жизни, и она не нашла в себе сил отрешиться от слуха. Она услышала шум — с той стороны, из-за барьера; шум, и чей-то вскрик — почти детский, удивленно-высоким голосом, — а следом грозовой резкий треск. Барьер смялся под ударом духовного оружия, разлетелся клочьями горелой листвы — она не заметила отчего-то, как распахнула глаза, тут же заморгав от резкого, непривычного света. (Она знала — ей должен быть знаком этот звук, этот пурпурный отблеск, но память, точно заржавленный старый замок, не хотела поддаваться). В пустом проёме стоял мужчина, заполняя комнату эхом своей силы и полузабытым свежим грозовым запахом. Аметист в высокой заколке полыхал гневным фиолетовым блеском, отражая свет всё ещё выпущенного духовного кнута, раскаленно-лилового, и свет её последней свечи. На лице у него отражались разом гнев, возмущение, недоумение... узнавание? — Дева Вэнь... — выдохнул он громко, неверяще, почти вопросом; гнев не ушел, но словно бы отступил, скрытый, как молния под облачной тенью. И вот тогда она, наконец, узнала его сама. Цзинь Гуаньяо сказал, помнится: Цзян Ваньинь, глава Цзян, убил Старейшину Илина. Смыл пятно с репутации своего клана кровью отступника, как должно. Пропади пропадом такая репутация, которая считает это пятном, подумала она. И ещё: неужели же Вэй Усянь так ни о чём и не пожалел, даже в самый последний миг? И ещё: знать бы, что всё так кончится — раньше, до того, как приняла вызов своему мастерству, и пусть бы лез в петлю, раз другое не позволяла гордыня. Откуда здесь... и кто этот мальчик с ним рядом, с цзиньским пионом и совершенно не-цзиньским выражением широко распахнутых глаз?.. Кнут исчез, с коротким, недовольным — показалось ей — почти змеиным шипением, и неожиданно стало почти совсем темно. Она и забыла, какой он яркий. Она только, кажется, успела моргнуть, как сильные руки до ужаса бесцеремонно — и неловко одновременно — подхватили ее с пола. Вэнь Цин непременно возмутилась бы, останься у нее к этому времени хоть сколько-то сил. Будь этих сил в достатке — кому-то, возможно, пришлось бы близко познакомиться с клановой техникой "сжигающего луча", потому что она ничего — на самом деле — не забыла: ни слов, ни молчания. Но сейчас — сейчас ей едва удавалось сдержать злые слезы позорного бессилия. Ее подняли на ноги, придерживая под мышкой и поддерживая под локоть — спасибо и на том, что не додумался тащить на руках. Волна чужой энергии — и правда, точно волна, тихий водяной всплеск — коснулась ее. Чувствовалось, что ему это непривычно, и концентрировать потоки вот так — для помощи, не для убийства — он не умеет совершенно. Но раздраженная досада была сейчас такой же выцветшей, драной, как ее одежда. За дверью оказались разбитые деревянные полки, сброшенные с них книги, а в следующей комнате — тканые свертки, какие-то сундуки и ящики. Кладовая, просто старая кладовая. Коридор с единственным тусклым светильником и высокая узкая лестница. Они шли, не останавливаясь, почти стремительно — даже при том, что он старался подстраиваться под ее медленный, спотыкающийся шаг. Мальчик прыгал за ними следом, как яркая и бестолковая птичка, и все повторял: "Дядя! Кто это! Отвечай! Ну дядя же!" Цзян Чэн не обращал внимания на вопли, а ее собственный разум не мог сразу установить связь — вопреки тщательному подсчету дней, складывающихся помалу в годы, она не могла до конца соотнести мальчика — юношу — с младенцем, о котором только слышала когда-то от Вэй Усяня. — Дядя! Ты не имеешь права! Я глава ордена! Я обязан знать! — У тебя есть тут приличные гостевые покои? По рангу — как для посланника значимого клана. Глава Цзинь. — Голос главы Цзян на этом, выделенном голосом, обращении сочился почти смешливой иронией. Глава?.. Вэнь Цин начала смутно догадываться, по какой причине ее едва не бросили умирать от истощения. (Дочь клана Вэнь, она не удивлялась тому, как внезапно — и как насильственно — порой решаются вопросы власти). Мальчик — как там было его имя?.. — на удивление, замолк, и только что-то отрывисто бросил адептам, маячившим с выдрессированной, слегка наигранной преданностью у него за спиной — таким же мальчишкам, как он сам. Краем глаза Вэнь Цин заметила, как один из них унесся по коридору куда-то вбок, а после следующей лестницы вновь возник перед ними в сопровождении средних лет женщины в персиково-розовом халате, которая повела их другой дорогой. Голова кружилась, лазоревые стены в золотой резьбе плыли мимо, словно она летела сквозь них бесплотным духом, а потом вдруг за очередными дверями распахнулось над головой небо с белыми полосами облаков и солнцем, ослепительными настолько, что навернулись слезы и Вэнь Цин, пошатнувшись, неосознанно прикрыла глаза рукавом. Невысокую лестницу перед дверью павильона Цзян Чэн, кажется, преодолел всё же одним длинным прыжком, только ещё крепче обхватив её за талию. — Еда, ванна, одежда? В таком порядке, я не перепутал? — сказал он, осторожно пристраивая её на краешке кровати, накрытой синим шелковым искусно сотканным покрывалом, и Вэнь Цин нашла в себе силы только кивнуть. — Прекрасно, — бросил он, так же стремительно оказываясь у дверей, и лишь уже взявшись за приоткрытую створку, полуобернулся, криво, с ядом, усмехаясь, и проговорил такое, отчего её бросило в холод и жар одновременно — как если бы и без того уже не знобило: — Отдыхайте, несравненная Баошань-санжэнь. За приоткрытыми окнами, за позолоченными переплетами, полыхал багряной листвой осенний клён, а над кроватью чуть колыхался на фоне лазоревых стен легкий кружевной цветочный полог. Ей так давно не приходилось спать на такой, и даже чуть менее роскошной, постели, еще с той войны. Подумать только, больше чем треть жизни тюрем и нищеты... — и она все же сползла с кровати на пол, на колени, дрожа, но не плача — гордость, сколько бы ее ни осталось мало, — только едва заметно тряслись плечи. *** Цзян Чэн всё-таки не удержался и влепил по стене кулаком, да так, что рука заныла от запястья до плеча. Подумать только — едва не опоздали. Повернулся к служанке, которая стояла — строго по правилам, — опустив глаза в пол и спрятав руки в рукава. — Принести обед, — распорядился он. — Что-нибудь лёгкое. Приготовить ванну, найти одежду, всё что может понадобиться и всё, что госпожа попросит. Обращаться почтительно. Шевелитесь! — отрывисто бросил он, поторапливая. И надо же: слуги на этот раз даже не попробовали пискнуть и возразить, что глава Цзян не имеет права распоряжаться в резиденции Ланьлин Цзинь — видимо, что-то такое сейчас было в его глазах и голосе; тем и лучше, быстрее справятся. Нужно будет точно теперь прочесать все эти трижды клятые подвалы частым гребнем, простучать каждый камень — мало ли что в них ещё запрятано. А что? Например — армия лютых мертвецов, или сумка с неучтенными кусками иньской печати, еще какие-нибудь проклятые ножи, сотня мешочков с призраками... Он остановил разбушевавшуюся фантазию, хотя и не сомневался, что здесь окажется немало следов разных дел, о которых посторонним, вроде него, знать не следовало, но теперь нужно, обязательно нужно знать Цзинь Лину. Ему и раньше не нравилось подмечать, как делаются дела в Башне Кои, но это это были дела другого ордена, и его вкусы с желаниями тут не играли роли — самое большее, что он мог сделать, это при возможности увезти Цзинь Лина подальше, чтобы сын его сестры поменьше смотрел на сладкую улыбочку Цзинь Гуанъяо. Цзян Чэн считал — еще тогда — что это вреднее для здоровья мальчишки, чем целая тарелка сладостей; и не оказался так уж неправ. Какое облегчение было — наконец открыто разнести что-нибудь здесь. ...Кажется, Цзинь Лин уже какое-то время осторожно заглядывал ему в лицо — искоса и сбоку. Вдох. Выдох. — Что? — Дядя, ты сказал "дева Вэнь", я точно слышал! Но как это может быть, их же всех... — Цзинь Лин замолк; видимо, вспомнил о Призрачном генерале — будь он неладен — сам, без посторонней указки. Но Вэнь Цин была жива, кроме всего прочего, в обычном, привычном смысле — не извращенным подобием жизни лютого мертвеца. — Вэнь Цин. Вэнь Цюнлинь — её брат, — отрывисто уронил Цзян Чэн. — Пошли кого-нибудь в Гусу, известить Ханьгуан-цзюня и... — он не договорил; но Ханьгуан-цзюнь если и не находится от... другого заинтересованного лица на расстоянии вытянутой руки, то точно знает, где его разыскать как можно быстрее. — Та самая, которая... — Брови у племянника сошлись домиком. — Ну, то есть, ты о ней тоже что-то кричал. Ну... тогда. — Молчать! — рявкнул Цзян Чэн раньше, чем успел спохватиться. Даже после разговора в треклятом храме он всё ещё не готов был вспоминать в подробностях то самое "тогда" — кроме сплошной пелены ярости и унижения, мечущегося вокруг вкрай перепуганного Цзинь Лина, и лиц — не меньше чем десятка-полутора потрясенных и испуганных лиц, прежде чем учитель Лань его обездвижил. — О чем я тебя только что попросил? — Сейчас, дядя! — Цзинь Лин умчался, для разнообразия позабыв, что это он тут глава ордена и так далее. Паршивец всё-таки умел чувствовать его настроение — хотя показывал это не всегда. Вэнь Цин была жива, и это значило... неожиданно много. Несмотря на обман, несмотря на то, что тогда она отказалась от его помощи — заранее, как бы все ни повернулось. (Она могла напомнить. Неотвязная, стучащая в голову мысль. В любой момент, тогда или даже немногим позже, она могла рассказать — нарушить слово, данное... этому... как нарушил слово ее мертвый брат.) Они оба надеялись, что он последует велению сердца, а не долга. Они не хотели поступаться гордостью, бросая это на весы... ведь не думали же, в самом деле, что и это не перевесит. И кто же виноват, что он предпочел тогда слушать Цзинь Гуаншаня и свой гнев. А теперь — как, скажите на милость, с ними говорить… И стоит ли вообще. Уместно ли. Он прислонился спиной к нагретому солнцем опорному столбу и закрыл глаза, успокаивая дыхание в подобии медитации, но отмечал, заслышав шаги — вот принесли короб для еды, а вот — пронеслась со всех ног служанка с ворохом ткани в руках: белое, бежевое, бледно-голубое, пепельно-розовое, конец одной из поясных лент едва не подметает землю. Чуть позже та же служанка вышла из-за дверей с пустым коробом, но вместо неё мимо прошагали четверо дюжих слуг — с бадьёй для омовения и ведрами на коромысле. Когда вынесли грязную воду, он решил — пора. После еды, ванны и одежды обязательно должно было идти ещё одно — всё, что произошло. Правда. Ему неизвестно было, как скоро окажется здесь... этот, но если и окажется, то при нём будет и не поговорить — просто не получится. Он поднял руку с таким трудом, точно с плеча свисала тяжелая железная цепь, думая, что услышать из-за двери "Уходи" будет гораздо легче, и пусть Вэнь Цин тогда добивается подробного рассказа обо всём, что изменилось за эти годы, от Ханьгуан-цзюня. (Представлять это было почти смешно). И постучал.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.