those bloody petals (on your lips)

Слэш
Перевод
R
Завершён
234
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
41 страница, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
234 Нравится 7 Отзывы 61 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста

I.

Холодным осенним вечером сердце Аллена случайно было разбито. Обычно он ждал наступления дня, чтобы вернуться в Орден, но в некоторые моменты, как сейчас, он достаточно близко к нужному месту, чтобы добраться без особых проблем. Сопровождающий Искатель выглядит обеспокоенно, когда Аллен говорит о своем решении, но успокаивается, когда тот уточняет, что еще полчаса пути не сделает хуже, чем сейчас. — Я уверен, рана на голове несерьезная, — со смехом говорит он, несмотря на обжигающее пульсирование в голове. Он стирает стекающую на глаза кровь рукавом порванного пальто. Искатель ведет его к одному из множества скрытых входов в Орден. С его плеча свисает рука Аллена — ноги его не держат. — Мы уже достаточно близко, так что будить всех — пустая трата времени. Искатель ничего не отвечает. Тишина говорит достаточно. Очевидно, он думает, что Аллен идиот, раз выжимает себя больше необходимого, когда легче было бы вызвать команду медиков. Хотя, возможно, упрямство Аллена послужило источником слухов про него — про проклятого мальчика, который отказывается оставлять людей позади и который оплакивает Акума, словно те этого заслуживают — потому что мужчина больше не отвечает. Аллен устал от людей, задающих вопросы «что с ним не так», раз он настолько сильно беспокоится об Акума. Устал от обрывков слухов, называющих его «Разрушителем Времени», словно называть людей по зловещему имени из пророчества — нормально. Услышать, как люди жалуются на его твердолобость хотя бы раз, было бы приятным разнообразием. Уходит несколько минут, но они наконец-то добираются до одного из скрытых входов в Орден. Искатель помогает ему забраться в гондолу. Голова все еще пульсирует, липкая кровь остается на коже. У Аллена кружится голова, и часть его думает, было ли правильным предложение Искателя вызвать медиков, чтобы те их встретили. «Звать их уже слишком поздно», — говорит он себе, заставляя себя открыть глаза, после того как закрыл их, того не замечая. Вода мягко покачивает лодку. Искатель направляет ее по спокойным водам канала, периодически посматривая на Аллена, старающегося удержаться на месте. Они приезжают как будто за очень долгое мгновение и швартуют лодку на небольшом пирсе возле входа в Орден. Пульсация в голове усилилась, из-за чего мир начинает кружиться, стоило ему встать на ноги. С одной стороны он не падает назад, когда вылезает из лодки, благодаря чистой удаче, а с другой — благодаря помощи Искателя. Его пальто экзорциста покрыто потом и кровью. Горячее, оно липнет к его коже. Аллену хочется стянуть плотную ткань со своих плеч, но даже с сотрясением мозга он может уверенно сказать, что это не одобрит Искатель, наполовину несущий его по извилистым пролетам тускло освещенных лестниц. Он спотыкается и не падает, забирая с собой Искателя, только чудом. Как только его коленки бьются о холодный камень с болезненным стуком, удар отправляет по его спине дрожь и заставляет выдохнуть через зубы. Руки Искателя мягко поднимают его на ноги — но щека Аллена все равно начинает приобретать цвет. Аллен тихо считает свои шаги, замечая, насколько тяжело держать глаза открытыми и считать ступеньки — пока его разум больше не способен сосредоточиться на их количестве. Он позволяет этой мысли раствориться. Время странно тянется на лестнице. Словно если бы оно замерзло — словно оно не может вспомнить, как продолжить течь без подгоняющего его стука метронома. Все размыто мерцающим оранжевым светом газовых фонарей, освещающих каменные стены. Солнечного света нет — даже намеков на него, чтобы угадать, сколько сейчас времени и сколько времени они провели под землей. Когда они добираются до последних ступеней, Аллен тяжело дышит, и даже удерживающий Искатель не останавливает его от того, чтобы облокотиться о стену. Вот что он получает за хвастовство о полном порядке, несмотря на кровь на лице и то, что он не может сделать ни шагу без дрожи в ногах. — Черт, — шипит Искатель и опускает на пол с еще одним невнятным ругательством. Он с обеспокоенным взглядом смотрит на Аллена и на коридор. — Я схожу за Старшей Медсестрой. Жди здесь. Аллен не понимает, что отвечает, но Искатель все равно кидает на него обеспокоенный взгляд и убегает. Как только его шаги полностью растворяются, Аллен уже забывает разговор, поднимаясь на ноги и делая вялые, шатающиеся шаги в сторону, как ему кажется, лазарета. По его виску что-то стекает. Когда он это стирает, он не понимает, кровь это или пот, потому что ткань его перчаток покрыта коричнево-красным, а перед глазами все плывет. Он ужасно медленно двигается. Тимканпи летает где-то впереди; золотой свет в темных коридорах, изо всех сил ведущий его в нужном направлении. Он не может вспомнить, где все это время был Тим, хотя местечко в его пальто чувствуется легче, чем раньше. Должно быть, там сидел голем. Ему интересно, записывал ли Тим все это время. Коридор длинный, но Аллен добирается до его конца быстрее, чем предполагал. Он ошеломленно моргает на трещину в полу, пристальный взгляд рассеянно рассматривает танцующие огни в лампах и то, как тени под ногами сжимаются и вытягиваются на свету. Маленькие красные капельки стучат по полу, и Аллен думает, цепляясь дрожащими руками за голову и стену, останутся ли следы от крови на камне. — А, Тим, — бормочет он, сползая по стене на не держащих ногах. — Тебе стоит сходить за помощью. Голем еще секунду парит над его головой, после чего исчезает в коридоре. Где он вообще? Аллен знает, что находится в Главном Отделении, он просто никогда не пользовался тем каналом. Кирпич здесь выглядит старше, как и следы от газовых ламп на стенах. Здесь всего несколько дверей. Все крепко закрыты, кроме одной. Щель от двери достаточно широкая, чтобы в нее пролез свет из коридора. Несмотря на тот факт, что пол, на котором сидит Аллен, невероятно пыльный, в комнате он выглядит недавно подметенным — на удивление чистым, в сравнении с остальным коридором. Аллен наклоняет голову, едва смотря на щелку. Он делает мягкий вдох и останавливается, моментально замирая, как только до его ушей доходит резкий вдох. Внутри что-то двигается, два силуэта освещены слабым газовым светом. Они настолько близко друг к другу, что в какой-то момент Аллен думает, что это один человек. Потом они расходятся, и их тяжелое дыхание достаточно громкое, чтобы Аллен его услышал на другом конце коридора. Аллен прекрасно понимает, что случайно застал; он видел похожие движения теней, когда его учитель возвращался с ночных попоек с цепляющимися за него женщинами — близко, еще ближе — переплетение тел, которому нет ни начала, ни конца. Но пара в комнате на секунду двигается ближе к свету. Их лица освещаются достаточно, чтобы понять личности возлюбленных. — Ох, — выдыхает Аллен, и в сердце появляется никак не связанная с ранами боль. Он теряет счет времени, в которое он рассеянно слышит шевелящуюся ткань — приглушенные стоны, шипящие ругательства. С каждым звук что-то внутри него скручивается, разрывается, путается. — Вот он! — раздается голос, и за одну секунду Искатель, принесший его сюда, перед ним появляется. — Все будет хорошо, я привел помощь. Руки нежно поднимают Аллена с пола, кладут на крепкие носилки и поправляют конечности, чтобы он не упал. Он позволяет своим глазам закрыться на секунду, борясь с обжигающими слезами. Он снова открывает их, когда медсестра, стоящая ближе всех к его лицу, говорит, что ему нельзя засыпать, пока он не будет вне опасности. Внезапно носилки начинают двигаться. И когда они проносятся мимо затемненного зала для тренировок, глаза Аллена не отрываются от дверной щели — где, он знает, Лави и Канда бродя, словно призраки в темноте — с переплетенными руками, смешанным дыханием, целующимися, словно мир падет, стоит им отдалиться друг от друга хоть на мгновение. Часть Аллена — скулящая, кричащая, рыдающая часть Аллена — хочет, чтобы мир разрушился в любом случае.

***

II

— У тебя сотрясение, — говорит Старшая Медсестра, мягко цокнув языком. Она опускает полотенце в миску с теплой водой и вытирает кровь с его раны, пристально вглядываясь в повреждение возле линии роста волос. — Повезло, что шрама не останется, — она вздыхает, бросая полотенце в миску с уже грязной водой и подходя к небольшому, стоящему рядом столику. — Единственное, что я могу, это перевязать рану и позволить тебе отдохнуть, хотя, я не могу дать тебе уснуть, пока не смогу убедиться, что серьезных повреждений нет. Даже если бы Аллену хотелось, он не уверен, что смог бы уснуть. Он об этом не говорит, просто кивает и морщится, когда действие отдается пульсацией в голове. Он позволяет Старшей Медсестре перевязать свою голову. — Простите за доставленные проблемы. Она хмурится, неодобрительно сжимая губы. — Я не хочу ближайшее время видеть тебя в своем отделении, Аллен Уолкер. Ты здесь намного чаще остальных, — Аллен знает, что она права. Он никогда не отличался особой осторожностью, в основном потому, что не может не погрузиться в миссию полностью, телом и душой, даже если это значит, что ему придется пожертвовать своим здоровьем, чтобы спасти как можно больше людей. Сестра берет оборудование в свои руки и идет в сторону двери. Останавливается. Смотрит на него с мягкостью и обеспокоенностью в глазах. — Но не будь дураком и не думай, что вылечить тебя принесет какие-то сложности. На это у него ответа нет — Старшая Медсестра уходит до того, как тот найдется. Остаток ночи он проводит за разглядыванием серого потолка больничного крыла размытым зрением, со впавшими щеками и болью в груди, пульсирующей с каждым ударом сердца. Сестра проверяет его каждый час. Когда она приходит, Аллен не может заставить себя улыбнуться, как обычно — просто делает, что говорят: следит за пальцами, которыми водят перед носом, и глотает таблетки, которые просят принять. Он прекрасно знает о периодической пульсации в грудной клетке. Дыхание прерывистое. Он знает, что ему стоит делать более глубокие вдохи, но с каждой попыткой появляется чувство, что что-то внутри врезается в его легкие. Оно зудит. Оно болит. Оно кажется неправильным. Неестественным. Как будто сердце бьется напротив стены костей — бум, бум, — напротив грудины, пока от него не останется лишь окровавленной кучи. Он думает, что если бы смог его увидеть — сердце, бьющееся в груди — то оно было бы похоже на сшитые кусочки пестрого фиолетового и ярко-синего, выцветшего коричневого и тусклого желтого с узловатыми нитками и тонкими серебристыми шрамами. Калейдоскоп всей возможной боли в сердце, через которую он прошел в течение жизни, со шрамами и синяками — но все так же стучащий внутри клетки ребер. Свежие синяки на сердце затрудняют дыхание. Может, если бы ему пришлось проследить за темнеющими краями темно-фиолетового, он смог бы разобрать там имя Лави. Может, если бы ему пришлось заглянуть чуть дальше, он нашел бы там и имя Канды, запятнанное мрачными линиями чего-то обжигающего, словно предательство. Но он знает, что это совсем не так. В конце концов, чтобы было предательство, должно быть и знание, нарушение доверия. И хотя Аллен готов доверить Канде свою жизнь (годы сражений бок о бок в этом помогают, несмотря на нескрываемую вражду, в которой больше всего силы привычки), никто, кроме призрака Маны и тишины ночи не знает о его чувствах к Лави. Аллен думает, как сильно его отец был уверен в любви, и думает, заплакал ли бы Мана, если бы увидел его сейчас. Здесь, в темноте, покрытого кровью, побитого, чувствующего, как каждый вдох застревает в горле, словно выцарапывающий выход наружу из бумажных легких горячим железом. Он думает, что даже если бы Мана не заплакал, Аллен сделал бы это сам. Здесь, в тишине лазарета, при одном звуке своего сердцебиения — Аллен делает несколько глубоких вдохов, и его легкие ноют от напряжения. Ему интересно, так ли ощущается разбитое сердце.

***

III

В итоге Аллен забывает многое из произошедшего прошлой ночью. Хотя, по большей части, пропали воспоминания о задании, о моментах того, что произошло сразу после и о том, как он оказался в Черном Ордене. Он забывает Акума, что его покалечил. Он забывает лезвия вместо пальцев и красные светящиеся глаза — словно у ящерицы хвост, отправивший его в полет через три здания. Но то, что он об этом забыл, не значит, что тело не помнит о последствиях. Его кожа слишком светлая, чтобы спрятать расцветающие на ней синяки. Даже если он не помнит причину всплесков фиолетового и красного на спине, как и обвивающихся вокруг грудной клетки стеблей ползучего плюща. (Позже Тим ему покажет запись, и Аллен будет очень удивлен узнать, как что-то такое убивающее, такое ужасающее может пропасть из памяти. Через несколько недель оно будет отзываться только расплывчатыми картинками, но никогда не будет так же ясно, как другие детали той ночи.) Он никогда не вспомнит, как очнулся у входа в Орден, покрытый кровью, но еще держащийся на ногах, желающий самостоятельно добраться до больничного крыла. Раз на что пошло, он не вспомнит ни шепот, который его преследовал по пути назад, ни заботливые руки незнакомцев, поднявшие его с земли, когда он потерял сознание. (Даже записи Тима не восстанавливают воспоминания.) Он помнит мелкие детали. Неважные детали. Всё, начиная с окончания миссии, вплоть до появления угрожающего утеса над ним с башней Черного Ордена стерто из воспоминаний, но еще есть в памяти — перемешано с расплывчатыми красками и звуками мира, которые он не мог запомнить, потому что был слишком сильно ранен. Он забывает большую часть разговора с Искателем, хотя помнит путь по лестницам благодаря тусклому свету и длинным теням под ногами, благодаря вкусу пыли и крови на языке, благодаря отдающимся эхом шагам и пульсации крови в ушах. Он не забывает, что увидел в тенях заброшенного коридора. Время проходит, и раны заживают, но память цепляет крюки за борозды мозга и не отпускает. Аллен не думает, что это что-то он сможет забыть, не когда это что-то вцепилось зубами в плоть его сердца. Не когда картинки Лави и Канды впиваются в его веки, где ему не удастся сбежать от правды.

***

IV

В палате темно, болезненно темно, даже с распахнутыми шторами и тонкими лучами слабого рассвета, пробивающегося сквозь окно. Здесь он отпускает свой разум — проснувшийся, но еще не полностью работающий — в мысли, от которых надоедливый зуд в легких становится сильнее. Боль внутри становится сильнее с каждым разом. Более отчетливой. Он думает, может, ему стоит спросить кого-нибудь о том, как время замирает, когда его взгляд пересекается с Лави. О значении того, что он и дня не проводит без мысли о смехе своего друга, или о том, как ветер играет в прядях его рыжих волос — от этого его пальцы начинают дергаться, а сердце наполняет зависть. И это любовь? Это что-то еще, чего у Аллена никогда не будет — что он никогда не назовет своим, пока оно забирает каждый его вдох? Знает ли об этом Линали? А Комуи? Глаза наполняются слезами. Они проходятся по выступам на щеках и стекают на хрустящие простыни постельного белья в палате по его щекам. В груди болит. Словно чем яснее его разум, тем больше он может думать о Лави и Канде и о том, как они выглядят вместе — тем тяжелее ему становится дышать. И это любовь? Желание никогда ее не чувствовать, для начала, желая отпустить, но не имея на это сил? Знает ли об этом Миранда? А Крори? Он отказывается признавать ту часть себя, что умоляет Канду спросить каково это, получать любовь Лави — получать то, что он желал все эти годы, с тех пор, как он осознал, что влюблен. Он берет под контроль ту часть себя, что рыдает и умоляет спросить Лави, почему его было недостаточно, — даже если он уже знает ответ, Аллен недостаточно хорош, чтобы хоть кто-то его выбрал — и хоронит ее в том же месте, где хранит все, что способно выбить воздух из его легких. Просто еще одна деталь в запутанный беспорядок сожалений, старой боли, томящейся глубоко внутри. (Словно быть проданным, как скот на убой. Словно не иметь имени, пока не украсть его у мертвой собаки. Словно призвать отца из мертвых и убить его своими руками. Словно наблюдать за своим любимым с другим и знать, что проведешь остаток своих дней, желая быть на его месте.) Зуд в легких становится сильнее. Боль становится сильнее. Он кашляет, его легкие сжимаются от того, что вызывает раздражение. Он как будто падает в глубину океана — барахтается и вдыхает кислород, давится на полувздохе, в голове пусто от непонимания и паники. Он поднимается, пытается дышать, пальцы вжимаются в ткань выданной рубашки. Больно дышать, почему он не может дышать? Аллен снова кашляет, в этот раз выплевывая то, о чем он мельком слышал. Оно бархатное, липкое от слюны и влажное, когда падает ему в ладонь. «Ох», — думает Аллен, даже не смотря на это, но чувствуя мягкость на своих пальцах. «Ох», — снова думает Аллен, как только небо становится достаточно ярким, чтобы разобрать что-то в кроваво-красном на руке. Пахнет сладко, как цветок. На языке остается вкус крови и печали. Живот переворачивается. «И это любовь?» — хочет спросить он, прокричать в темноту ночи, пока не добьется ответа. И этого он ждал всю свою жизнь? Аллен дышит и уже знает ответ. Он закрывает глаза, делает прерывистый вдох и делает вид, что тишина поднимающегося солнца не прошептала ему в ответ «Да».

***

V

— Хей, Мана, ты веришь в любовь? — спросил однажды Аллен, держа свою маленькую ладошку в его большой хватке и смотря на него сквозь не уложенные пряди. Дорожки уже покрыты льдом из-за морозов, из-за чего стало очень скользко. Он идет осторожно, ступая за Маной по серой слякоти. — Любовь? Аллен кивнул. Щечки красные, а носик порозовел от холодного воздуха. — Ну, — сказал Мана, — вообще-то да. Люди не были бы людьми, если бы не любили, — Аллен сморщил свой носик, и Мана, кажется, понял его вопрос. — Существуют разные виды любви, Аллен. Ни одна из них не сильнее другой — но все же, это любовь. — Оу, хорошо, — понимающе сказал он, даже если ничего не понял. Мана засмеялся и мягко сжал маленькую ручку Аллена. — Не бойся, когда-нибудь ты поймешь смысл моих слов, — он нежно улыбнулся. — Я просто надеюсь, что когда время придет, любовь отнесется к тебе с добротой, — Мана закашлял. — Хотя бы лучше, чем она обошлась со мной. И с его губ упал лепесток, бледный, как падающий снег, с яркими следами крови.

***

VI

Аллен не двигался последние одиннадцать — почти двенадцать — минут. Он знает это, потому что считал секунды, начиная новый счет после шестидесяти. 48, 49, 50… Дыши. Этому много лет назад его научил Кросс — так же, как всегда вбивал самое, по его мнению, важное в голову Аллена. С мрачным взглядом и прямой спиной. Руками в перчатках, без сигарет и алкоголя. (- Мелкий засранец, — рыкнул он, когда Аллен шумно вдохнул и вцепился трясущимися пальцами в собственную рубашку, повисшую на его теле, коже да костях, прямо напротив сердца. — Забыл, как дышать? — раздраженный вздох и громкий щелчок пальцев. — Смотри на меня. Показываю только один раз.) В этом есть нечто смешное. В том, что «Великому» Генералу Кроссу пришлось учить своего ученика успокаиваться во время панической атаки с помощью счета секунд, и в том, что ни один из них никогда больше об этом не говорил после слабого «Спасибо», которое Аллен прохрипел, когда снова смог дышать. Когда он собрал осколки упавшей маски и снова стал Алленом Уолкером. 58, 59… Двенадцать минут. Дыши. 1, 2, 3… Дыши. Свет проходит в комнату через шторы, которые прошлой ночью забыла задернуть Старшая Медсестра. Золотой. Бриллиантовый. Ослепляющий. Он закрывает свои слова на свет. 7, 8, 9… Дыши. Пальцы все еще скручены, кулак сжат, но недостаточно туго, чтобы уничтожить то, что он еще чувствует в хватке. Оно мягкое, на ощупь, почти как перо, легкое, и едва заметное в руке, которая никогда не будет чувствовать прикосновения так же хорошо, как другая. Оно мягкое, как шелк, и он увидел мягкий фиолетовый — оттенок темнее, чем у неба после полного захода — до того, как сжал это в своем кулаке. Его сердцебиение ускоряется на то, что его ждет, когда он расслабит кулак, что будет посматривать на него сквозь пальцы, когда он раскроет и достаточно широко, чтобы увидеть то, что, он знает, там находится. Может, если он пожелает это отослать, если делает вид, что его не существует, может тогда лепесток, невинно лежащий в его руках, исчезнет. Мысль об этом вызывает у него горький смешок. Он знает, что желания никогда не сбываются. Он знал это еще до того, как стал Алленом Уолкером, когда только жил на улице — когда он еще был Рэдом. Трагедия всегда будет за ним следовать, с маской мертвого клоуна, которую он носит, или без нее. 13, 14, 15… Дыши. Он открывает глаза. Лепесток все еще лежит невинно и прекрасно в меченной Богом руке — в чешуйчатой красной ладони. Аллен один в палате, и это может быть часть сотрясения, которое он получил во время последней миссии — но он клянется, что слышит, как Кросс ругается на него непонятно откуда. — Глупый ученик, — представляет он, как говорит его Учитель. — Что, черт возьми, с тобой творится? И Аллен слышал этот тон достаточно часто, чтобы понимать, что если бы его Учитель действительно был здесь, в его глазах было бы больше жалости, чем насмешки — был бы тот же взгляд, какой появлялся при упоминании Маны или при вздрагивании, если Кросс подходил слишком быстро. Аллен бы не потрудился сделать вид, что все в порядке, что это была не его вина. Аллен уверен, что выглядит хуже, чем ему кажется: белые волосы прилипли к коже и окрасились в розовый в местах, где пот перемешался с кровью; губы сухие и потрескались посередине, а по вкусу напоминают железо. Любая ложь, которую он сказал бы кому угодно, застревает в горле, где-то между стойким желанием продолжать притворяться и мальчиком, которым он был раньше, умоляющим, чтобы его выпустили. Рано или поздно маска бы рассыпалась — Аллен никогда не признается в своих чувствах, словно он снова сможет наполнить свои легкие воздухом — и правда польется из него, как какой-то яд. Правда смешно то, что открыть секреты вызванному ударом изображению Кросса избавит его сердце от этой ноши — особенно с учетом того, что он никогда не видел никого более погрязшего в грехах, чем его Учитель. Если Аллен приложит достаточно усилий, то сможет представить и окружающую их комнату. Он сможет представить, что койка палаты — это кровать в дешевой гостинице, где его Учитель решил остановиться на день. Он может представить воображаемую комнату вокруг воображаемого Кросса, где он признается, но откажется раскаиваться. В руке Кросса был бы наполовину полный стакан вина, а на соседнем столике стояли бы еще две пустые бутылки. Тимканпи парил бы рядом с его головой, а хвост мотался бы из стороны в сторону, как у любопытной кошки. Дым поднимался бы от зажженных сигарет, словно благовония в кадилах в память о мертвых. Аллен рассказал бы Кроссу правду, как праведник в церкви — приглушенным шепотом, голосом Маны, Рэда и Аллена, сложив руки на коленях в карикатурной молитве. — Я облажался, Учитель. Я облажался и не знаю, как все исправить. Кросс ничего бы не сказал. Он бы не отводил глаз от Аллена. Он бы поднес сигарету к губам и глубоко затянулся ядовитым дымом, спокойно впуская его в себя, пока тот не стал бы его частью, исчезнувшей при следующем выдохе. Он бы мягко покачал бокал с алкоголем, переливая малиновую жидкость, после чего прижал его к губам и лениво допил до дна. Но он не смеялся бы — он никогда не смеялся, если ситуация была серьезной. — Я влюбился, Учитель, — слова сошли бы с его языка, как колючая проволока, разрывающая рот, задевающая зубы, раздирающая глотку до крови. — Я облажался и влюбился. — Любовь — не ошибка, Аллен, — он знает, сказал бы Мана — но Мана мертв уже много лет, и иногда, думая о том, что Мана сказал бы ему, Аллену кажется, что этим он оскверняет его память. Как минимум, когда он представляет Кросса, что-то ему говорящего, это не заставляет его живот свернуться от тошноты, как это происходит, если он приписывает эти слова своему мертвому отцу. — Ты идиот, — равнодушно прокомментировал бы Кросс вместо того, чтобы поднять ему настроение ложью. — Хотя, кроме того, что ты идиот, я проблем не вижу. — Человек, которого я люблю — любит кое-кого другого, — сказал бы тихо Аллен вместо ответа на оскорбление. Его голос был бы слабым — как шелест деревьев за закрытым окном, как шепот простыней, когда он подносит колени к груди. Кросс посмотрел бы на сложенные руки Аллена, увидел бы лепесток, покоящийся на его ладони, и что-то в его лице дернулось бы. Он бы отвел взгляд, а потом спросил: — Кто это? И в пустой палате Аллен прижимает дрожащую руку к груди и изо всех сил старается не думать о сияющем зеленом глазе, о смехе, похожем на тепло дома, которого у него никогда не было, или о том, как Лави целует Канду, словно утопающий, впервые глотнувший воздуха. — Кто-то, кто никогда не будет моим, — бормочет Аллен изображению своего Учителя и позволяет лепестку выскользнуть из рук и упасть на каменный пол палаты.

***

VII

На следующий день Аллена выписывают. Вокруг его головы намотаны повязки, почти такие же белые, как его свежевымытые волосы, и он не уделяет особого внимания окружению на своем пути. Голова пустая. Коридоры проходят размытым серым, а глаза не отрываются от пола под ногами. Тимканпи пикирует, бросается вниз, чтобы облететь лицо, почти ударив по нему золотыми крыльями. Аллен моргает и мягко отталкивает голема. — Что на тебя нашло, Тим? Голем просто тыкает Аллена в щеку, и он поворачивает голову, чтобы посмотреть на то, что хочет показать Тим. Фигура движется к нему с другого конца коридора. Шаги долгие и неторопливые, темп на мгновение замедляется, словно человек его, наконец, замечает. И тогда мышцы Аллена моментально леденеют, а фигура набирает темп и быстро подходит к нему. А на мгновение его губы поднимаются в непроизвольную улыбку, которую вид Лави — одна только мысль о нем — приносит ему. Но потом он делает вдох и чувствует давление на груди, знакомую боль. Для Аллена этого достаточно, чтобы вспомнить, почему на языке ощущается привкус крови. — Приветик, Аллен, — говорит Лави. — Слышал, тебе неслабо досталось на последнем задании. Как самочувствие, дружище? Аллен натягивает улыбку, разглаживая ее на маске, которую надевает перед человеком, случайно разбившим его сердце, и делает то, что умеет лучше всего. Притворяется. — Как будто я пролетел сквозь здание, — с робким смешком говорит он, осторожно проводя по повязкам пальцами. — Но чувствую себя лучше, чем в первые минуты возвращения. Лави присвистывает, в неверии поднимая брови. — Тяжело помнить, что ты довольно крепкий, пока что-то такое не происходит. То есть тебя бросили сквозь здание? — Я не помню все подробности миссии, — признает Аллен, — но, опираясь на записи Тима, это были три здания. — Что?! Три? Я знаю, что Паразитический тип выздоравливает супербыстро и все в этом духе, — говорит Лави, а Аллен поглощает непослушные пряди рыжих волос, падающие на бледное лицо; сияющие зеленый глаз обеспокоенно на него смотрит, — но ты точно уверен, что тебе уже можно тут слоняться? Обычно волнение Лави вызвало бы что-то теплое в его животе, что-то мягкое и пушистое, что бы напомнило Аллену треск огня в камине и его тепло. Но прямо сейчас он не может находиться под пристальным взглядом этого полного жизни глаза. Дыхание спирает, и один вдох, кажется, царапает что-то в его груди. Улыбка секунду дрожит на его лице, после чего он собирается с силами. Аллен не может смотреть на Лави, зная, как обожание превращает изумруд его взгляда во что-то похожее на зелень крон деревьев, простирающихся к лазурному небу. Зная, что после всех долгих мечтаний, после тоски и опасений, его худшие страхи притворятся в жизнь, и не его Лави будет притягивать ближе в темной комнате и шептать «Я люблю тебя, неужели ты этого не знаешь?», даже если слова отдаются эхом в пещерных стенах того, что должно быть заброшенным коридором. — Не беспокойся обо мне, — говорит Аллен. Лави острым взглядом пробегается по повязкам на голове Аллена и поднимает бровь. — Старшая Медсестра выписала меня, а ты знаешь ее. Я бы не ходил здесь, если бы она не сказала, что все в порядке. Не то чтобы она его отпустила, если бы увидела лепесток, упавший с его губ, когда сумерки танцевали за окном. Это не секрет, что за болезнь пустила корни в легких Аллена почти за ночь. Это не секрет, что именно вызвало болезнь, пожирающую его изнутри. Лави выглядит не очень убежденным. — Просто отдохни, идет? Никому не будет приятно, если ты грохнешься в обморок, потому что не следишь за здоровьем. — Да, я знаю, — Аллен позволяет своей улыбки вырасти во что-то более искреннее, и, несмотря на то, как сильно от этого растет боль в его груди, отвечает на взгляд Лави своим. — Я пойду в свою комнату. Спасибо за заботу. — Береги себя, Аллен, — после паузы говорит Лави, и в его взгляде что-то мелькает достаточно быстро, чтобы Аллен не мог это уловить. — Еще увидимся. — Еще увидимся, — бормочет Аллен, двигаясь так, чтобы не мешать Лави, после чего шумно вздыхает и идет прочь. Мгновение спустя он слышит, как другая пара ног делает то же самое.

***

VIII

Какое-то время спустя его раны затягиваются, а повязки снимаются. Старшая Медсестра читает ему лекцию несколько минут, после чего выпинывает из медпункта, приказывая отдыхать и быть осторожнее на следующей миссии. Тим летит рядом, когда он направляется в столовую, и машет хвостом из стороны в сторону. Он в одиночестве ест безразмерный обед, ничего не говоря, и тишина охватывает его, не считая искреннюю благодарность Джерри, после чего он сгребает всю восхитительно приготовленную еду в свой рот. Несмотря на несколько мрачное настроение, в котором он находится слишком часто последнее время–из-за боли разбитого сердца — Аллен не может заставить себя пренебречь едой. (Он все еще помнит времена, когда мог сосчитать свои ребра, помнит, как проводил пальцами по краям выпирающей кости и чувствовал, как живот сводит от боли настолько сильно, что было страшно, что тот разъест сам себя.) Хотя, он все же скучает по какофонии разговоров своих друзей. Подъемы и падения их смешанных голосов, вытаскивающих его из мыслей, когда он погружался слишком глубоко в их компании. Он давно не был в столовой в одиночестве. Линали сейчас на задании, Миранда поглощена тренировками с Генералом Клауд, Крори занят тем же с Генералом Сокало. Он избегал Лави, иногда не очень незаметно — он боится момента, когда Лави сможет прижать его к стенке и спросить причину — и, раз уж обычно ему нечем заняться с Кандой, кроме небольшого спарринга, между их встречами нередко проходят целые недели. Достаточно странно, что он не столкнулся с ними ни разу, не считая случайной встречи с Лави в начале недели. Он не знает, стоит ему расслабиться или напрячься, скоро ли покажется второй. Лави не идиот, как раз наоборот, и Аллен не хочет думать о том, что разговор с ним сделает с цветами внутри. Правда, Аллен мог бы навестить ребят в Научном Отделе, но они все еще думают, какие свойства позволяют Чистой Силе убить Акума, когда ничто другое на это не способно. Хотя, Аллен не уверен, чем именно они занимаются, потому что работа под надзором Комуи всегда двигает расписание, запланировано или нет. Последнее время он очень часто сидит в библиотеке, применяя навыки, которые Крори помог ему развить и отполировать. Без старшего экзорциста навыки чтения и письма Аллена остались бы теми же — такими же, как когда Мана мог заставить себя вспомнить научить этому Аллена — или как когда Кросс заставлял его запомнить форму слов, чтобы тот мог их понять, если случайно на них наткнется. Странно искать самостоятельно, а не спрашивать Книжника или Лави об интересующей его информации. Но учитывая тот факт, что он ищет болезнь, которую даже бедные сироты узнают, возможно, спрашивать двух умнейших людей в жизни Аллена — при том, что один из них — причина, по которой легкие Аллена опутаны системой корней — не самая лучшая идея, если он хочет сохранить это в секрете. Он листает книгу, которую нашел незадолго после выписки из больничного крыла, чуть позже встречи с Лави в коридоре. Он проводит пальцем по желтым страницам и позволяет горькой улыбке растянуться на губах, когда пробегается глазами по напечатанным чернилами словам. «Болезнь цветов», — гласит книга, — «болезнь, рожденная от неразделенной любви. Второе название — «Ханахаки», впервые названная так в 14 веке в отдаленной Японии учеными, задокументировавшими первые случаи заболевания. С тех пор медицинский феномен разошелся по всему миру. У зараженных Цветочной болезнью проявляются одни и те же симптомы: прерывистое дыхание, стянутость в груди, пока у пациента не появится причина названия болезни — цветочные лепестки, листья и цветы — выходящие из легких.» «Нет особого типа людей, у которых проявляется болезнь, хотя общих признаков достаточно, чтобы определить причину заболевания, » — здесь страница мнется и скручивается от слишком крепкой хватки Аллена, — «Любовь». «Дальнейшие исследования показали, что болезнь может быть вызвана разными видами «Любви» и не требует именно романтического чувства. Подходит любая форма любви: родственная, романтическая или платоническая», — следующие слова подчеркнуты карандашом, зыбкий след графита затемняет пространство под строчками. — «Необходимый катализатор Ханахаки — любовь пациента должна быть отвергнута, с умыслом или без». «Неизвестно, что именно делает рост цветов внутри человека возможным. Определенно, как только болезнь пускает корни, мало что можно сделать. Скорость роста корневой системы различная у всех пациентов, хотя определенные факторы могут ускорить рост повреждений. У болезни нет определенного лечения». «Если некоторые пациенты могут преодолеть бремя «любви» и достичь полного выздоровления, то большинство больных поддается — в конечном итоге они задыхаются из-за растущих в легких цветов. Это приводит к сильному кислородному голоданию и, в итоге, к смерти». Последнее слово обведено в кружок, и под ним, засунутое в огромные страницы медицинской энциклопедии, как закладка, лежит маленький лепесток, мягкий и фиолетовый, с маленьким следом крови.

***

IX

Аллену Уолкеру восемнадцать лет. (Он умирает. Он влюблен.) В его груди с каждым днем растет распускающийся узел корней, шипов и стеблей. Единственная причина, по которой он еще не кашляет целыми цветами — не лепестками, те продолжают падать с его губ как по часам, стоит ему только подумать о Лави — в том, что тела экзорцистов с Паразитической Чистой Силой исцеляется достаточно быстро, чтобы болезнь не убила его раньше времени. Пока что. Она его убьет. Несмотря на то, что она не навредила ему как следует. Настанет день, когда его тело не сможет справиться с последствиями болезни. Он влюблен. (Он умирает.) Он умирает. (Он влюблен.) Не важен порядок, в конце концов, правда остается все той же — Аллен Уолкер умирает, и убивает его любовь.

***

X

Прошло две недели с его последнего нормального разговора с Лави. Это заметили и прокомментировали даже его самые занятые друзья. Даже Канда это замечает, когда они натыкаются друг на друга в коридоре на этой неделе. Аллен уже готовится отправиться на новую миссию, на вторую с тех пор, как началась его болезнь — пытаясь забыть жар в легких или то, как любовь к Лави вызывает боль с каждым вздохом — когда Канда выходит из тренировочной комнаты неподалеку и целится в него. — Шпендель, — рычит он с яростным взглядом, топая к нему с блестящим на коже потом от недавно законченной тренировки. — Разбери свои проблемы с тупым кроликом вместо того, чтобы убегать, чертов ты трус. Меня не волнует, по каким причинам ты ведешь себя как напуганная девчонка, мне насрать, — он обвиняюще тыкает в Аллена пальцем, — но этот ведет еще более раздражающе, чем обычно, и это твоя, блять, вина! Он все время ноет «ох, как думаешь, я случайно обидел Аллена?» или «Аллен меня избегает, а я не могу понять причину», — копирует мечник насмешливо высоким голосом. — Как ты думаешь, хочу ли я выслушивать это дерьмо каждый раз, как идиот-кролик за мной ходит? — Канда не дает Аллену вставить слово, отвечая на собственный вопрос. — Нет, блять, не хочу! Поэтому соберись, возьми свои яйца в кулак и прекрати убегать от проблем, тупой ты Шпендель. А потом он уходит, громко топая, развернувшись спиной к Аллену, оставляя того смотреть ему вслед с открытым от шока ртом. Он слишком удивлен, на самом деле, чтобы лепестки сорвались с его губ от одного вида Канды, или от того факта, что Канда, из всех людей, выплюнул ему в лицо свои проблемы с Лави. Вместо этого Аллен срывается на почти истерический смех, из-за чего ему пришлось спрятаться в углу, пока ему не расхотелось смеяться или плакать. Ответы на вопросы, которые ему задают друзья, варьируются от человека к человеку. От осторожного переключения на что-то, что не вызывает такой боли в легких, когда Миранда смотрит на него влажными глазами и признается, что боится, что из-за расстояния Лави и он отдалились друг от друга. До убеждения Линали что нет, он не злится на Лави, и нет, Лави нигде не налажал, и да, он знает, что ведет себя как идиот, раз не говорит, что случилось — но он не собирается отказываться от дружбы с Лави просто потому, что проходит через раннюю стадию кризиса среднего возраста. Он не сможет рассказать кому-либо, что с ним происходит. Мысль об этом зарождает чувство паники, словно что-то ужасное резко просыпается: обнажает зубы, размахивает когтями; сердце говорит ему, что единственный способ двигаться дальше — спрятать, пока кто-нибудь не увидел, насколько он хрупкий. Он боится того, что другие ему скажут. Он боится того, что Лави будет думать. Поэтому Аллен Уолкер делает то, что умеет делать лучше всего. Он идет дальше. Он тащится с легкими, полными распускающихся цветов, и с губами, сложенными в приятную улыбку и делает вид, что совсем не умирает.

***

XI

Когда-то давно, в городе, где остановилось время, Аллен Уолкер впервые встретил Книжника и его преемника. Это было после пленения и ранения Линали, после того, как Миранда активировала свою Чистую Силу, чтобы спасти их от врага, о существовании которого они не знали до того дня. После того, как девочка с серой кожей, со стигматами во лбу и сияющими золотыми глазами притянула его к себе, чтобы ритм ее сердца, ее человеческого сердца, ударилось вместе с его. Люди, помогающие Акума. Акума, подчиняющиеся людям. Нет, не людям. Ноям. — Кто такие семья Ноя? — прошептал Аллен. Сон походил с каждой секундой, и вопросы наполняли голову еще до того, как он смог открыть глаза. — Что им нужно? — Что ж, это вопросы на миллион, согласен? Он открыл глаза, один — в темноту настолько черную, что ни намека на свет не увидеть, второй — на Комуи, дремавшего справа от его кровати, и незнакомца, листающего страницы толстой книжки. Глаза незнакомца пробегали по строчкам так, словно — Аллену пришлось прищуриться, чтобы рассмотреть обложку — «Современный Медицинский Словарь» был просто детской сказкой. Он не смог не восхититься. Даже Мана в лучшие времена не мог читать так быстро. На короткое мгновение живые рыжие волосы заставили Аллена задуматься — может, по какой-то причине, Кросс приехал прочитать ему лекцию о том, каким же глупым учеником он был, раз умудрился попасть в больницу уже на втором задании. Прошла секунда, еще страница перевернулась. Этот человек совсем не был похож на Учителя. У него был один глаз — второй был закрыт повязкой, похожей на ту, что Аллен чувствовал на своем глазу. Взгляд был проницательный, его единственный изумрудно-зеленый глаз, такой же яркий, как сам камень, оторвался от страницы, которую он держал, и встретился с изумленным взглядом Аллена. Потом, за секунду, человек перевел взгляд, полный скорее юмора и дружелюбия, чем рассудка и беспристрастности. На его лице выросла ухмылка. — Эти же вопросы вот этот вот парень, — он показал пальцем на спящего Комуи, — задавал до того, как уснул. Если ты очень хочешь знать — я все расскажу, но взамен тебе придется ответить на два моих вопроса. Аллен моргнул и сел, осматривая повреждения и обдумывая предложение незнакомца. Он не мог быть врагом, верно? Комуи никого бы не впустил, если бы они угрожали жизни Аллена. Но мир был темным в левом глазу Аллена, он не мог увидеть, был этот человек Акума или нет. Отсутствие понимания, знания, которое всегда было при нем, встряхнуло ту часть его существа, которая не шевелилась годами: паранойя, ужас, страх- — Ого, — сказал человек, устраивая подбородок на ладони и читая мысли Аллена. — Ты серьезно на этот счет задумался, да? — он засмеялся. — Сделок никогда не заключал? Аллен позволяет губам сложиться в спокойную улыбку, старательно проверяя, незаметно ли его напряжение. — Я не привык заключать сделки с незнакомцами, — соврал он и пожал плечами. — Прости. Человек промолчал секунду, после чего рассмеялся. — Дружище, тебе стоило сказать об этом раньше, если в этом и была проблема, — бездыханно продолжил он и неожиданно поднялся со стула. Аллен почти активировал Чистую Силу, поврежденную, как есть. Он эффектно повернулся, яркий оранжевый шарф развивался сзади, после чего тот поднес два пальца к брови и отсалютовал с мальчишеской ухмылкой на лице. — Меня зовут Лави. Приятно познакомиться, Аллен Уолкер. Комуи дернулся, медленно моргая на обоих, после чего застонал и пропустил волосы сквозь пальцы. — Агх, Лави, что ты делаешь? — Ничего такого, просто представляюсь знаменитости, Разрушителю Времени. От голоса Комуи напряжение внутри Аллена почти растаяло, и он, не думая, поморщился на знаменитое обращение. — Просто зови меня Аллен, пожалуйста. — Конечно, конечно. Уверен, Юу не разозлится, если я позаимствую у него прозвище, — Лави удивленно поднял брови, увидев замешательство на лице Аллена, но не вдаваться в подробности. — Так что насчет сделки? На губах Аллена выросла довольная улыбка. — Ты хочешь два вопроса взамен? Только два, так? — Лави энергично кивнул, и Аллен вздохнул, — Ладно, хорошо. Идет. Лави прочистил горло, и беззаботный блеск в его глазах потускнел. Комуи, следивший за разговором с поднятыми над сонными глазами бровями, зевнул, но ничего не сделал — только положил голову на сложенные руки и стал наблюдать за общением мальчиков, с любопытством их слушая. — Имя Ноев постоянно упоминается в истории, но только слухами. Это имя семьи, которая появляется только во время важных исторических событий, но никогда не напоминается в источниках напрямую. Они исчезают, как только все затихает, и оставляют после себя едва заметные следы. О Ноях известно только одно, — Лави поднял указательный палец, судя по действию, следующие слова были очень важны. — Тот факт, что они показались, означает, что Тысячелетний Граф делает свой ход. — Но чего же они хотят? — спросил Аллен, мозг обрабатывал полученную информацию. — Зачем они помогают Графу, если они тоже люди? — Раз они ему помогают, можно предположить, что их цели совпадают с целями Графа, — Аллен сильно дернулся. Лави, кажется, заметил, не прекращая говорить, но более мягким голосом заканчивая свою речь. — Они хотят положить конец человечеству. Их не особо волнует, являются они людьми или нет. — Это… — начал Аллен со слабым голосом, чувствуя, как от выводов у него скрутило живот. — Ужасно, не так ли? — заговорил Комуи, вроде как, понимая причину трудности Аллена с озвучиванием мыслей. Он выглядел более бодрым, чем когда Лави начал говорить, хотя на подбородке осталась полоска от высохшей слюны. — Думать, что люди могут отвернуться от своих же и решиться помогать Графу. Если людей можно склонить на его сторону, как это случилось с Ноями, то это делает нашу задачу остановить Графа еще более важной. После этого комната погрузилась в тишину. Аллен повернул голову и посмотрел в окно со своего места и принялся считать количество своих вдохов, пока ему не перестало казаться, что вот-вот стошнит. Снаружи шел снег. Снежинки собирались на подоконнике снаружи и собирали нетронутую линию белого слоя. — О! — вскрикнул Лави, разбивая напряженную атмосферу и доставая чуть смятый конверт из кармана пальто. — Почти забыл. Какая-то дама хотела, чтобы я это тебе отдал, — он протянул Аллену письмо, и тот аккуратно взял его в руки, спрашивая, узнал ли Лави ее имя. Рыжий пожал плечами. — Кажется, ее звали Миранда, или вроде того? Глаза Аллена вернулись к конверту с нетерпеливым огоньком. Он отбросил в сторону мрачность от предыдущего разговора и сосредоточился на конверте. Разорвав его на шве, Аллен достал листы бумаги и улыбнулся от наклона почерка Миранды. Обещанные взамен вопросы больше никогда не упоминались. (Не до тех пор, пока Аллен не начал кашлять цветами, а долг не был заплачен сполна.)

***

XII

Когда дело доходит до Аллена и мальчика, которым он был раньше, начинается непонимание взглядов. До встречи с Ноями Аллен никогда не ненавидел человека настолько, что боялся своих действий в случае потери контроля — никогда не боялся настолько, что сердце начинало сходить с ума. Конечно, ему и раньше не нравились люди, но гнев, кипящий в нем из-за действий Роад — из-за крика о помощи души, запертой в металлическом скелете, из-за взрыва, стирающего все следы души, которую он не успел спасти — больше похож на ненависть, чем все, что когда-либо чувствовал Аллен. У Рэда все наоборот. Будучи Рэдом он ничего не ненавидел и не боялся так же сильно, как людей. Рэд, мальчик, умиравший от голода и боявшийся людей всю жизнь. Рэд, мальчик без имени и без дома и без заботящейся о нем семьи. Рэд, мальчик, всегда ненавидевший человечество, боявшийся его с самого первого вздоха, когда был достаточно взрослым, чтобы это понимать, который был лишь ненавистью и гневом и одиночеством, заключенными в человеческой коже. Как он мог быть чем-то другим? Как он мог чувствовать что-то кроме страха и гнева — когда самое первое его воспоминание было поддерживание не двигающейся руки, грязь под ногтями, размазанная по щекам, и ошейник на горле, когда его продавали на аукционе. Цирк купил его только потому, что им нужна была еще одна пара рук — не больше и не меньше — и раз использовать он мог только одну, то и продали его за полцены. Люди его продали. Люди его купили. Люди заставили его работать. В течение долгого времени, что он батрачил в цирке, бегая от палатки к палатке с опущенной головой и стучащим в горле сердцем, это знание, это самостоятельно приобретенное понимание человечества и ужас, шедший с ним, было все, что он знал. Это Мана его спас. Мана возродил человечество в его глазах. Но потом Мана умер, и это любовь его убила — белые маки, сходящие с его губ вплоть до того дня, когда он больше не смог дышать; прекрасные бледные лепестки, помеченные красным. И это он, Аллен Уолкер, мальчик, который уже был не Рэдом, с его никудышным горем, бесполезной рукой и болящим сердцем, позвал его — он вернул Ману из мертвых, потому что все еще настолько сильно боялся человечества, что одна мысль о встречи с ним в одиночку сотрясала его душу от ужаса. После этого, после того, как он отбросил этот ужас благодаря новым демонам, ставших ему известными, маленькое зерно страха в нем сохранилось — спрятанное за маской, что он носил, до появления девочки. Девочки, что была чем-то большим, но все еще человеком, что снова вытолкнула его на поверхность. И поэтому Аллен боится, что Рэд может перерасти в того человека, которого он бережно строил все эти годы. Аллен Уолкер полюбил и людей, и Акума — Рэд всегда ненавидел людей, за исключением того мужчины, которого смог назвать своим отцом, как и того монстра, в которого его превратил. Аллен боится, что Нои станут катализатором, из-за которого он снова начнет ненавидеть людей. Он боится, что как только достигнет этой точки, то в попытке выбраться назад потеряет больше своих осколков, чем останется, чтобы собрать. Есть расхождения между Алленом и человеком, которым он раньше был, разъединение, что процветает в противоположных сторонах личностей и стремлениях, живущих внутри него. Он не может заставить себя провести между ними мост, потому что боится того, что будет, если он попытается. Он боится, что это сломает маску, над поддержанием которой о так тяжело работал, и что что-то неизвестное вытечет из оставленных трещин. Аллен Уолкер — все, чем не является Рэд, все, чем он не мог стать. Аллен не смотрит на мир так, словно все в нем за ним охотятся, не обхватывает правую руку вокруг поврежденной левой и не дергается, когда кто-то подходит слишком близко. Он и глазом не моргает, когда на него сыпятся оскорбления. Он не выплевывает ругательства с каждым вдохом и не говорит резко, как мальчишки на улицах. Аллен совсем не такой, как Рэд. Он терпеливый, его трудно разозлить, он аккуратно подбирает слова. Аллен, по-своему, намного лучше, чем когда-либо был Рэд. Он найдет людей, заботящихся о нем, потому что он добрый, он мягкий, и он готов отдать все, чтобы всех спасти. Иногда ему интересно, скольким ему придется пожертвовать, чтобы у всех был счастливый конец, и сможет ли он отдать достаточно прежде, чем цветы в груди его убьют.

***

XIII

Иногда, когда он лежит ночью, не способный уснуть — рука вытянута к пустому потолку, и глаза проходятся по краю светящегося кристалла, вживленного в его поврежденную плоть — Аллен думает, как Чистая Сила выбирает своих носителей. Он думает, что выделяет определенных мальчиков-сирот среди остальных, что отделяет экзорцистов от безликой массы, которую они поклялись защищать. На этих мыслях он решился сконцентрироваться вместо альтернативы — Лави, цветы, вкус крови на языке; кошмары, Нои, слишком медленный, чтобы кого-то спасти — зная, что сон уйдет вне зависимости от того, на чем задержатся его мысли. Аллен не знает, сколько времени у остальных уйдет, чтобы понять, что беспокоит его не просто наглость Ноев. Что это далеко за нагрузкой миссии, которая увеличивается вне зависимости от того, сколько из них он завершает самостоятельно. Аллен знает, что это только вопрос времени, пока он не даст неверный ответ; пока он не споткнется обо всю ложь, что наговорил другим — и самому себе — и не попадет в паутину, что так искусно соткал. В начале, в первые месяцы путешествия с Маной, ему снилось, как открывал глаза и видел, что Маны рядом не было. Он видел сны, в которых он просыпался с безумно бьющимся сердцем, падающим ему в пятки, когда он искал своего отца — и узнавал, что Мана был всего лишь сном. Словно из живота вытащили внутренности ржавой ложкой и оставили как есть — наполненным полным ужасом, не шедшим ни в какой сравнение со страхом, что он испытывал раньше. (Больше всего на свете, даже больше, чем людей, и того, на что они способны, Аллен Уолкер боится остаться в одиночестве.) В этих снах Аллен искал Ману, ступая по слякоти грязного снега и крича, умоляя его вернуться. В какой-то момент он сдавался. Сворачивался в маленький комочек на снегу, один, в холоде, и плакал. Его сердце болело. Одиночество поглощало настолько, что он с трудом дышал. А потом он просыпался. Теперь, когда он стал старше, Аллен жил дольше без Маны, чем с ним. Потеря отца больше не отзывается в каждой клетке тела, не отзывается на слова «совсем один, совсем один, совсем один». Вместо этого он носит шрам на лице, словно это последнее желание Маны, словно это остановит одиночество, бегущее по его венам, словно болезнь — корневая система, уже разрастающаяся в легких. Тогда его кошмары были простыми — в отличие от тех, что сейчас всплывают на веках каждый раз, как он закрывает глаза и пытается уснуть. Сейчас его сны полны людей с серой кожей, кровавых стигматов в их лбах и лепестках цветов, падающих с неба вместо пепла Акума, уничтожившего себя у него на глазах. (Он просыпается под умоляющие крики душ их спасти.) Сейчас его сны полны зелени взгляда Лави, его уютного смеха, тяжелого запаха цветов вокруг, лезущих в его рот и отпечатывающихся на языке, пытающихся пробиться в глотку, пока он не начнет задыхаться от запаха, от цветов, от всего сразу. В эти ночи он больше не засыпает. Вместо этого он лежит с болью от той любви, что засела так глубоко. Вместо этого он глубоко вдыхает с тяжелыми плечами, кричащими легкими, плачущими глазами. Вместо этого цветы распускаются в его груди, стебли обвивают пищевод, листья царапают легкие — и Аллен кашляет и кашляет, пока один лепесток не превращается в пучок цветов, а он может лишь давиться одиночеством ночи. Он устал от сложности всего этого. Он устал от той лжи, которой кормит своих друзей, чтобы те не заметили, что ничто не делает так больно, как попытки дышать рядом с Лави. От попыток улыбнуться, когда сердце хочет, чтобы его крик услышали сквозь слои мускул, нервов и кожи. Фиолетовые полумесяцы под глазами становятся все темнее и темнее с каждым днем, и спрятать их намного тяжелее, чем то, чем он кашляет. Тяжело спать с растущими в легких цветами. Тяжело спать с тем, что он видит с закрытыми глазами. Так чертовски тяжело. Бессонные ночи для него не в новинку, но даже он после огромного их количества может упасть в обморок. Ему просто интересно, как скоро это случится, и он сворачивается в комочек, а цветы срываются с губ. — Я не остановлюсь, Мана, — хочет он сказать, еще раз пообещать своему мертвому отцу. Вероятнее всего, напомнить себе самому. Но в одиночестве комнаты, со стекающей с губ кровью, пенистой, перемешанной со слюной и гиацинтами, Аллен Уолкер может только задыхаться кашлем.

***

XIV

— Черт возьми, Menino, — присвистывает Тики, рассматривая синяки Аллена и поднося сигарету ко рту. — Выглядишь ужасно. — Какой чудесный комплимент. Аккуратнее со словами, иначе я просто полечу к тебе в руки, — тянет Аллен с явным сарказмом в голосе. — Как ты узнал, что я хотел услышать именно это? Тики усмехается, поднимает брови над очками. — Возможно, тебя это не удивит, но я очень популярен среди девушек, — он делает паузу, после чего, пожав плечами, добавляет, — разумеется, среди парней тоже. Очень многие хотят урвать кусочек, — бродяга показывает на свое тело с говорящим жестом запястьем, — этого. Момо и Крэк фыркают в унисон. В синхронном, словно отработанном движении, они оба поднимают руки и отвешивают Тики подзатыльник. Из, сидящий на одном из деревянных ящиков, опускает свою маску и показывает Тики язык. Он поднимает большой палец и быстро его переворачивает. — Фу-у-у, это было жалко. Аллен смеется, вспоминая, каким стеснительным и вежливым ребенком Из был всего пару лет назад. Он бы сказал, что Тики плохо влияет на мальчика, но Момо и Крэк, честно, примерно на одном с ним уровне. Аллен сам научил малыша нескольким сомнительным трюкам из своей жизни уличной крысы: мухлевать в покере, стаскивать вещи и из карманов, и из сумок и использовать правильное сочетание жестов и слов, чтобы добиться преимущества. — Серьезно, парень, — серьезно говорит Момо с обеспокоенно опущенными губами. — Мы все знаем, что Тики засранец, но он не врет. Ты правда похож на мертвеца. «Возможно, это результат бессонных ночей», — думает Аллен. Он изводил себя, переходил от задания к заданию, просто чтобы не задерживаться в Главном Отделении слишком долго — там он может в любую минуту наткнуться на Лави. Не самый здоровый способ справиться с проблемами, но опять же, Аллен никогда не умел справляться с проблемами в принципе. Даже сейчас, в свободные дни, он проводит время вдали от Ордена — выбирает зависать с Тики и его кучкой веселых бродяг. Не то чтобы ему не нравилось проводить с ними время. Они познакомились почти три года назад, когда Момо, Крэк и Тики обвели вокруг пальца в покере новообретенного экзорциста, Крори — и Аллен использовал свои навыки, чтобы поставить их на место. Аллен честно после этого не ожидал еще одной встречи с ними. Но, спасибо госпоже Удаче, он наткнулся на Тики по пути на одиночную миссию где-то через месяц. — Ну и ну, а не шулер ли это, — Аллен пораженно моргнул и поднял голову, чтобы посмотреть на говорящего. Это был человек с того раза, с Крори и Лави — с той же щетиной, теми же растрепанными волосами и теми же толстыми очками, прячущими его глаза. Хотя, в этот раз он был без своих партнеров по преступлению. — Ах, добрый день, — добродушно и радостно поздоровался Аллен. — Как поживаете? Все еще разводите людей на все, что у них есть? — Да, конечно, — ответил мужчина, пытаясь сохранить свой голос мрачным, хотя у него не особо получалось. — Это тяжелая работа, но кто-то должен это делать. Губы Аллена дернулись вверх. — Ого, настоящий герой. — Да, да, смейся, сколько влезет. Это не изменяет того факта, что я истинный слуга народа, — мужчина достал связанную колоду карт из кармана штанов. — Кстати о разводе людей на все, что у них есть. Я требую реванш. — Полное поражение совсем ничему не научило? — Я люблю хорошие вызовы. К тому же, я уверен, что в этот раз смогу мухлевать лучше тебя. Это выбило у Аллена смех. — Вы не первый, кто это говорит, и не последний, — удалось ему сказать, когда он успокоился. — Уверен, я смогу убедить тебя в обратном, — протянул мужчина и подбросил колоду, после чего поймал. Он стрельнул в Аллена самодовольной ухмылкой. — Если только ты не боишься, что я побью тебя в твоей же игре. — Проблема в том, что никто не готов отвечать за свои слова, — Аллен невинно хлопнул ресницами. — Уверены, что все еще хотите попробовать? Велика вероятность проигрыша. Уверяю, вы не упадете в моих глазах, если откажетесь. Мужчина упал на место напротив Аллена, каким-то образом не ударяясь своими коленками о его ноги. Станция вокзала была почти пуста. Следующий поезд приходил только через час ли два, поэтому Аллен мог спокойно убить свое время. Даже если он был уверен в своей победе. Мужчина протянул ему колоду карт. — Я готов, ты только скажи, — промурчал он с ухмылкой, Аллен взял карты. — На что играем? Мужчина засмеялся. — Как насчет имени к лицу? — Имя, значит? — это было бы не жалко отдать. Все же, он не проиграет оппоненту просто ради хорошего впечатления. — Надеюсь, вы готовы поделиться своим. Мужчина фыркнул. — Думаешь, я не выиграю твое имя в карты? Аллен ухмыльнулся — насмешливо и злобно. — Я знаю, что не выиграете, — он размашисто перетасовал колоду и застенчиво склонил голову набок. — Но… вы всегда можете доказать, что я неправ. Когда поезд подошел на станцию, Аллен выиграл каждую из сыгранных партий. И, в конце концов, когда они стали встречаться не чистой волей случая, Аллен нашел нового друга — своего безжалостного врага, путешествующего бродягу, Тики Микка. Они дружат уже несколько лет, как и с другими экзорцистами, и как с ними, Аллен не может, как произнести «Я влюблен, я умираю» без ощущения давления на сердце. — Эй, парень, — говорит Крэк, вырывая Аллена из мыслей и странно его рассматривая. — И что же с тобой происходит? Кто-то доставляет тебе неприятности? — комментарий привлекает внимание Иза. Его грязные блондинистые волосы завиваются возле ушей и чешут щеки, когда он поднимает голову в направлении Крэка, после чего поворачивается к Аллену. — Кто-то доставляет тебе неприятности? — Нет, это не- — Что? Кто-то доставляет тебе неприятности, Menino? — кричит Тики, хватая Аллена за плечи и таща его на себя, после чего проверяя наличие повреждений. Он удивленно сжимается, с губ срывается пораженный звук. Пальцы Тики сжимают подбородок Аллена и поворачивают его из стороны в сторону, поднимают голову, чтобы найти малейшие признаки чьих-то ударов. Так близко, Аллен может увидеть его глаза, спрятанные за толстыми линзами очков. Он может посчитать каждую ресничку, опускающуюся чернильными линиями. Тепло дыхания Тики щекочет его губы, и Аллен замирает. Его внимание отрывается от длинных ресниц, окружающих землянистый коричневый глаз Тики, на расстояние между ними, всего несколько дюймов. Сзади Из издает громкий давящийся звук. — Фу-у-у, вы двое, снимите комнату! Аллен моргает. Тики моргает в ответ. Они оба замечают расстояние между ними и его отсутствия до того, как ситуация станет осознанной. Аллен реагирует быстрее Тики. Крепко кладет правую руку ему на лицо, увеличивает расстояние и отталкивает его так далеко, как только возможно — а это, учитывая, что он экзорцист с Паразитической Чистой Силой, достаточно далеко. Тики летит назад с паническим визгом и размахиванием руками. Он с громкий бум врезается в мусорные баки снаружи, на ближайшей улице, сбивает их и падая вместе с ними. Он приземляется на задницу, его очки съехали, открывают темные глаза — широко распахнутые и шокированные — из-под линз. — Твою мать, — выдыхает Момо, Крэк повторяет его слова только несколько секунд спустя. — Боже мой! Он только что, — Из срывается на смех, хватается за живот и сгибается пополам в приступе неконтролируемого и безумного хохота. Он давится хихиканьем, по щекам стекают слезы и впитываются в ткань маски. — Он только что отправил Тики в полет. Названный мужчина фыркает и зыркает на своих смеющихся друзей. — Ты в порядке, Тики? — спрашивает он насмешливо-высоким голосом, после чего отвечает на свой же вопрос с горящими глазами и острым упреком в сторону остальных. — Да, думаю да. Спасибо, что спросил, Тики. Только тебе не наплевать. Аллен смотрит на наклон очков Тики. Отпечаток руки уже краснел на его лице, а с плеча грустно свисала банановая кожура. И он откидывает голову со смехом и трясется от его силы — не замечая взгляд победителя, которым Тики стреляет в остальных при виде искренней улыбки или при виде смягчения обеспокоенных морщин на лицах остальных, всего на мгновение.

***

XV

Удивительно, но Крори замечает первым. Они возвращаются домой после задания. Между ними уютная тишина, а поезд движется по рельсам. Солнце лениво опускается за линию горизонта. Небо словно горит. Цвета выглядывают из-за границы неба, свет заходящего солнца окрашивает тонкие облака, тянущиеся по темной синеве, когда все западное небо не изменяется до сочетания золотисто-желтого, нежного мандаринового и оттенка алого, который не может не напомнить Аллену о волосах Лави. Мысль, какой бы беглой не была, стягивает его легкие. Он проталкивает цветы назад на одной лишь силе воли. — Аллен, — Крори держит книгу, которую, он уверен, видел раньше у Миранды. Она выглядит изношенной, но ухоженной. Она лежит — открытая, но одной из множества страниц — в руках Крори, одетых в перчатки, — ты ведь в него влюблен, я прав? — говорит он твердым и спокойным голосом, знающе поглядывая на него сквозь очки для чтения. Пальцы Аллена сжимают карты, которые он бездумно тасовал, смотря в окно. Он ослабляет хватку, после чего они падают на пол. Он дергает головой и смотрит на Крори — оправдание уже цветет на губах, невинный вопрос, кто это мог бы быть и почему Крори предположил что-то настолько смело. Старший экзорцист вздыхает и закрывает книгу, даже не кладя закладку на странице, где остановился. Он выглядит как полноценный взрослый, а не как мужчина, которого, как Аллен знает, все еще обманывают, когда он ходит за покупками самостоятельно, несмотря на то, что он покинул замок дедушки три года назад. Он вырос под руководством Генерала Сокало, хотя ему удается сохранить доброту и нежность сердца, благодаря которым Аллен так сильно к нему привязался. Это его доброта, Аллен уверен, подтолкнула к этому разговору. Крори может быть наивным иногда, но глубоко внутри он знает достаточно, чтобы понять самую суть проблемы. А проблема в том, что, каким-то образом, с помощью его бессовестного избегания Книжника Крори догадался. Догадался, что Аллен Уолкер влюблен и не знает, что делать, кроме как спрятаться от проблемы — не знает, что делать, кроме как закрыться за маской, что он носит так часто, пока, может быть, в какой-то день все перестанет быть таким сложным. — Ты не должен со мной притворяться, — мягко говорит Крори. Его взгляд мягкий, но непреклонный. Может, если бы не Крори говорил ему это, Аллен не посмел бы расслабляться. Но это Крори, потому защитное напряжение в плечах тает, пока он не никнет на своем месте. Он сжимает пальцами край сиденья, костяшки белые, и коричневые подушки скрипят под руками. — Как ты узнал? — осмелев, спрашивает он с опущенной головой. Он рассеянно смотрит на рассыпавшуюся колоду карт на светло-коричневом паркете под ногами. — Ты смотришь на него так же, как я смотрел на Элиаду. Лепестки застревают в горле. Дыхание сбивается, и Аллен немного сжимается. — Все настолько очевидно, да? — бормочет он с циничной улыбкой. — Мне стоило догадаться, что я никого не убедил. Крори наклоняет голову, чуть опустив уголки губ. — Все как раз наоборот, вообще-то. Я догадался только потому, что заметил, как менялось твое общение с Лави в течение нескольких лет, а, услышав, как ты его избегаешь, я увидел, как больно тебе на него смотреть — напоминает мое поведение, когда я впервые понял, что влюбился. Аллен измотанно выдыхает, гремящие легкие дрожат в грудной клетке. Вкус крови на языке от лепестков не позволяет ему закашлять перед Крори. Крори не заслуживает видеть задыхающегося, хватающегося за грудь Аллена, словно это заставит цветы, поднимающиеся по горлу, перестать разрывать его на кусочки с каждым появлением. — Да, — наконец говорит он, поворачивает голову, чтобы посмотреть в окно, и отвечает. — Я люблю его. — Но ты не хочешь. — Не то, чтобы я не хочу, — он горько, грустно, траурно улыбается. — Дело в том, что он влюблен в Канду, и я вполне уверен, что Канда тоже его любит. Ты же знаешь, что Канда разговаривал со мной о Лави? Не о моих чувствах, говорил собраться, потому что я делаю больно не только себе, избегая Лави, но Лави тоже больно. — Я не был уверен до того момента, понимаешь. Я не был уверен, что Канда тоже любил Лави. И я не знаю, помогает ли знание того, что их чувства взаимны, двигаться дальше, или нет. Мне в любом случае больно, — признается Аллен. Слова выливаются из него как кровь из открытой раны, как песок сквозь пальцы. — Мне больно. И я ужасно себя из-за этого чувствую. Из-за краткой надежды на то, что, возможно, если бы Канда не любил Лави, он мог бы полюбить меня. — Я продолжаю говорить себе «Сегодня я с ним поговорю», словно я не успокаиваю себя за то, что делаю. Я знаю, что больше не могу его избегать. Я знаю, что не должен этого делать. Но мне больно знать, что он никогда не ответит на всю мою любовь. И каждый раз, как я хочу с ним поговорить, я не могу это не вспоминать, — он замолкает. Слова вызывают боль и щекотку в горле, и ему приходится задержать дыхание, чтобы боль не расходилась дальше. Он прижимает руку к груди, чувствует, как сердце почти озлобленно стучит напротив ладони. Если он закроет глаза, то сможет сосредоточиться на стабильном ритме и притвориться, что все в порядке. Даже если всего на мгновение, всего на секунду. Поезд добирается до окраин города. Лондон становится ближе с каждой минутой. — Я рад, что ты со мной об этом поговорил, — мягко говорит Крори. Теперь он стоит перед Алленом на коленях, прижимая собранную колоду карт к его трясущейся руке. Хотя, когда именно он пошевелился, ускользнуло от Аллена. — Такие эмоции опасно держать в себе слишком долго. У Аллена сразу выбивает воздух из легких. Ему хочется плакать. Он знает, о какой именно опасности говорит Крори. Знает это так близко, что часто проводит долгие часы за раздумьями о цветах, рождающихся от чего-то трагичного и смертельно разрастающихся в его легких. Он как никто другой знает, что уже слишком поздно избегать этой опасности. Потому что опасность несчастной любви двигается в его груди, поднимает лепестки к губам. — Я знаю, — говорит он вместо прямого признания Крори. — Я знаю, что ты не хочешь этого, — начинает Крори, задумчиво нахмурившись, — но тебе правда стоит поговорить об этом с Лави. Я знаю, что тебе больно знать о нем и Канде, но не легче знать об этом сейчас, чем предаваться ложным надеждам? Я знаю, что ты с этим справишься, — он останавливается, колеблясь мгновение. — На это может уйти много времени. Даже годы. Но, как минимум, сейчас ты можешь двигаться дальше. — Двигаться дальше? — мягко повторяет Аллен. — У тебя ведь получилось, так? То есть, ты двигаешься дальше. — Это так, — он прочищает горло, — и, хотя я всегда буду любить Элиаду, — Крори краснеет. Его уши и лицо горят ярким красным, — я так же считаю Миранду замечательным человеком. — Спасибо, Крори, что выслушал, — Аллен улыбается, и эта улыбка кажется ему самой искренней из последних. — Если хочешь знать, я думаю, что из вас с Мирандой получится замечательная пара. Крори лучезарно улыбается. — Спасибо, Аллен. Поезд прибывает на станцию. Пассажиры входят и выходят из дверей, как занятые муравьи. И Аллен, и Крори встают, забирают свой багаж и тоже покидают поезд. Только когда они добираются до подножия холма под Главным Отделением, Крори снова говорит. — Я знаю, что ты, возможно, так не считаешь, но, рано или поздно, ты будешь в порядке. Цветы в груди Аллена доказывают обратное — но Аллен не смеет сказать об этом вслух.

***

XVI

— Твои волосы стали длиннее, Menino, — мычит Тики, захватывая прядь белых волос пальцами со следами никотина. Он ласково улыбается. — Помню времена, когда они едва доставали до твоих плеч. А теперь только посмотри, — он крутит прядку в своих пальцах, тщательно ее изучая, после чего игриво тянет. — Выглядишь совсем взрослым. Аллен шлепает его по руке и бормочет ругательство в красную ленту. Тимканпи болтается на ней, цепляясь зубами, и машет хвостиком из стороны в сторону. Тики не ошибается. Раньше его волосы опускались чуть ниже ушей, сейчас они струятся по его плечами и достают до середины спины. Он собирает их, оставляя две пряди, чтобы те обрамляли его лицо, и связывает остальные в низкий хвост. Он болтает головой, чтобы Тим отпустил ленту и взлетел, после чего завязывает ее. В этот раз они одни. Крэк, Момо и Из ушли бог знает куда и оставили Тики в одиночестве в мелкой лачуге, где они ночуют в Лондоне. Они работают на заводах вместо угольных шахт. В лачуге тепло — резкий контраст к погоде на улице. Это вызывает у Аллена улыбку, хоть ностальгия и теплится внутри. Он и Мана раньше останавливались в таких местах во время своих путешествий — когда холод покусывал за пальцы, а остаться больше нигде нельзя было. Аллен смотрел на небо сквозь грязные окна и бил по стеклу пальчиком правой руки, подстраиваясь под ритм мягкого мычания Маны. Колыбельная всегда расслабляла его достаточно, чтобы провалиться в сон. Но сейчас эти воспоминания приятно-болезненные с оттенком нежности детства, но с болью осознания того, что времена прошли. Безмятежные дни проходят, и ему их не достичь. Он так и не узнал название той песни, до смерти Маны. — И ты совсем не изменился с нашей первой встречи, — говорит Аллен, поднимая руки над головой и вытягивая спину. Он замирает, в раздумьях наклоняя голову. — Вообще-то, раз уж я об этом задумался, — он наклоняется ближе, щурясь на лицо Тики. — Ты действительно не изменился… Вообще. Тики задумчиво поднимает брови. — Что же я могу сказать, meu querido? Моя молодость надолго останется со мной. На самом деле, это не очень-то и хорошо. Из-за этого у меня появляется много нежеланных поклонников. Довольно неприятно, когда люди пытаются выдать за меня своих дочерей, — он дергается. — Я всегда отклоняю предложения. Аллен не задумывается над странным комментарием, в основном потому, что это не первый раз, когда Тики упоминает что-то подобное. Хотя перед остальными он этого не делает, а Аллену не хочется быть очень надоедливым. Он никогда не говорит этим друзьям о миссиях Ордена или трагедиях, которые часто застает. Поэтому ему, как никому другому, нельзя заставлять говорить по этому поводу. — Не волнуйся, — говорит Тики, придя в себя и снимая очки достаточно, чтобы подмигнуть Аллену через них. Карие глаза ярко горят, а рот изогнулся в кокетливой усмешке. — Если ты хочешь сделать мне предложение, я сделаю исключение. — Какой же ты сердцеед, — говорит Аллен, закатывает глаза и делает шаг назад, притворяясь, что не чувствует жар на щеках от такого бессовестного флирта. — Удивительно, что люди не пытаются держать своих дочерей подальше от тебя. Тики улыбается шире, из-за губ выглядывают белые зубы. — Говорю же тебе, Menino, передо мной трудно устоять. И хотя тебе так же тяжело отказать, я всегда оказываюсь тем, кто добивается твоего внимания. У Аллена нагревается лицо. — Тики, имей совесть, — он прячет лицо за ладонями. Прочищает горло, чтобы собраться. Игнорирует мягкий звук тихих смешков Тики. — Мы сыграем в покер или нет? — Да, да, — говорит Тики, лениво отмахиваясь. — Я понимаю, ты не готов к роману всей своей жизни. Так, для справки, срок предложения не ограничен. — Тики. — Ладно, хорошо. Да. Я готов побить тебя в картах. — Забавно смотреть, как ты принижаешь свои проигрыши, — тянет Аллен — на губах искренняя ухмылка, а в глазах яркий огонь. Его щеки все еще теплые. Тики ахает и наигранно обижается. — Что! Ты? Побить меня? Мы оба знаем, что я позволяю тебе взять верх по доброте душевной. Аллен закатывает глаза. — Как скажешь. Я победил уже столько раз, что сейчас у меня есть желание позволить тебе выиграть ради простого разнообразия. Тики тасует карты, рот изгибается в мальчишескую ухмылку, а Аллен двигается к шатающемуся кухонному столу. — В этом же не будет никакого веселья, я прав? Хотя, тебя ждет сюрприз, если ты думаешь, что сможешь сейчас меня одолеть. Аллен ухмыляется. — Я принимаю вызов.

***

XVII

— Аллен! — кричит Комуи из-за стола. — Мне нужно, чтобы ты отправился в Индию. — Снова Чистая Сила? — с зевком спрашивает он, на автомате поглаживая Тима по голове. Он только что вернулся с долгой миссии по уничтожению Акума. Он немного выдохся после битвы с Третьим Уровнем, но вышел с минимальным количеством повреждений. С тех пор, как его Чистая Сила эволюционировала почти год назад, уничтожать Акума высокого уровня без получения кучи перевязок в итоге стало легче. — Экзорцисты, которые сейчас там на миссии, попросили подкрепление и назвали тебя по имени. Слова прогоняют всю сонливость. — Выделили меня? Причина известна? Комуи напевает, драматично перекладывая документы, которые не имеют никакого отношения к тому, что он говорит Аллену. — В отчете говорится что-то о неспособности найти Акума, которого нужно уничтожить. Третий Уровень со способностью менять свою форму. Твой глаз очень сильно облегчил бы им работу, и миссия достаточно легкая, тебе не придется сильно утруждать себя. — В этом есть смысл, — Аллен поворачивает голову и смотрит на часы, висящие на стене кабинета. — Думаю, уже стоит отправляться на станцию. Комуи одобрительно мычит. — Будь осторожен, Аллен, дай знать, как приедешь. До станции он добирается быстро. В одной руке у него багаж, он с поразительной легкостью уклоняется от прохожих. Утреннее солнце теплое по сравнению с холодным морозным воздухом, превращающим его дыхание в пар. Для снега еще недостаточно холодно, пока что, но утренний мороз все же покусывает нос. Он довольно быстро добирается до станции. Ждет, когда придет следующий поезд. И когда он добирается до станции, толстые клубы витающего дыма выходят из труб, и из дыма выходит Лави. Ярко-оранжевый шарф охватывает горло, и волосы рыжие, словно солнце, поджигающее небо. Они одновременно друг друга замечают. Аллен замирает, а Лави выглядит абсолютно ошарашенным. — О, привет, — спустя неловкое мгновение рассматривания друг друга говорит Лави. — Как дела, Аллен? Давно не виделись. — Привет, Лави, — выдавливает он, натягивая привычную улыбку на лицо. И даже если она немного шатается по краям, ни один из них этого не замечает. — Ты меня избегал, — говорит Лави, даже не утруждаясь начать беседу. Зеленый глаз смотрит сквозь маску, которую Аллен натянул на лицо, прямо под трясущийся внутри хаос. У Аллена сжимается горло. Он этого не ожидал. Не сегодня. Не так. Он не готов к этому столкновению, совсем нет, даже несмотря на мысли, которые ему хотелось выговорить с тех пор, как он решился на разговор. — Знаешь, не то чтобы у тебя это хорошо получалось, — говорит Лави, складывая руки за головой. — И не то чтобы ты был в Главном Отделении достаточно долго, чтобы я смог с тобой поговорить. — Лави, я- — Давай так, — перебивает Лави, — я хочу те два вопроса, что ты мне должен. Ты же понимаешь, о чем я говорю, так? — Аллен молча кивает. — И ты должен честно мне ответить, — яркая зелень смотрит на его серебро. — Итак, первый вопрос. Что такое приключилось, что ты сбегаешь, стоит мне только показаться? Это так похоже на Лави — бить по больному за несколько секунд. — О, да, об этом, — с выжатым смешком отвечает Аллен. — Я… Эм, разбирался… кое с чем, но… сейчас все в порядке! Лави наклоняет голову, после чего показывает Аллену опущенный вниз большой палец. — Хм-м-м, не-а! В этот раз требуется более подробное объяснение, приятель. Слушай, Аллен, — на выдохе говорит он, несколько секунд наблюдая, как Аллен стоит застывший, шевеля губами, но ничего не произнося, — я очень сильно за тебя беспокоился. Я просто пытаюсь понять, что произошло, чтобы заставить тебя вылезти из непонятно откуда. — Я был напуган, — наконец говорит Аллен, слыша совет Крори в своей голове, когда опускает глаза и смотрит на пуговицы на униформе Лави. — И я думал, что могу только убежать, — холодный воздух кусает щеки. Поток сильного ветра сдувает пряди с лица, завязанные сзади волосы шевелятся от порыва. — Я думал, что мне нужно время. Пространство. Просто чтобы разобраться самостоятельно до того, как я затащу кого-нибудь в свои проблемы. И тут Аллен чувствует, как воздух застревает в горле, цветы напоминают колючую проволоку в груди. — Потому что я знаю о тебе и Канде, и тогда, когда я только об этом догадался, я не был готов это принять. Хотя, сейчас я это пережил, и счастлив, что вы с Кандой нашли друг друга. Лицо Лави леденеет, после чего становится расстроенным, он быстро понимает смысл. Толпа вокруг двигается, не обращая внимания на разговор, проходящий среди нее. — У меня были подозрения, но я не был уверен до этого момента, — он, нахмурившись, продолжает. — Аллен, это не то, к чему можно так халатно относиться. Если с этим не разбираться как следует, наступят неприятные последствия, понимаешь? Ох, Аллен знает. Он знает об этих последствиях так хорошо, что борется с лепестками, рвущимися наружу, когда он говорит. Вопрос вибрирует в голове, и Аллен уже готовится ответить привычное «Я в порядке», но ловит себя на этом и обдумывает. — Я не хотел тебя беспокоить, — с запинкой говорит Аллен, разбирая мысли в своей голове. — Даже избегать тебя так долго. Но, думаю, сначала мне нужно было самому с этим столкнуться и разобраться, прежде чем снова с тобой говорить. Мгновение Лави ничего не говорит, после чего громко выдыхает и проводит рукой по лицу. — У тебя серьезные проблемы с общением, ты в курсе? Аллен наполовину улыбается. — Мне уже об этом говорили. — Значит, сейчас ты в порядке? Хреново было, когда ты меня избегал, но я так же не хочу, чтобы ты себя заставлял. — Я на пути к этому, — секунду спустя говорит Аллен. — С этим есть небольшие трудности, — цветы, конечно же, — но я поговорил с Крори, и он дал мне хороший совет. Сейчас я не в порядке, не полностью, но уже не так плохо, как было. И сейчас, думаю, это лучшее, что у меня может быть. — Лави, — голос Комуи раздается из голема, — где ты? — Только сошел с поезда, — говорит Лави, закатывая глаза на нытье, что раздается с того конца трубки. — Просто немного поболтал перед возвращением. — Лави, поторопись! У меня запланирован эксперимент, и я хочу, чтобы ты его проверил. — Да, да. Я понял тебя в первые несколько раз. Сейчас отправлюсь, — Лави возвращает свое внимание Аллену, проходя по нему взглядом, после чего кивает. — Рад, что ты снова со мной разговариваешь. Как-то скучно без твоих приставаний, Шпендель. — Лави, мне жаль. — Хей, все в норме. Правда. Я уже не злюсь, раз уж ты все объяснил, к тому же, выглядишь ты лучше. Думаю, нам на самом деле стоит поговорить об этом, когда появится возможность. Но сейчас все хорошо. Я получил свои ответы, — говорит Лави, засовывая руки в карманы пальто, глаз светится горящим зеленым. — Ты слышал Босса, мне пора. Еще увидимся. Он останавливается и осматривается, после чего останавливает взгляд на Аллене. — Я рад, что тебе уже чуть лучше. И как бы то ни было, мне тоже жаль, — добавляет он, после чего стреляет в Аллена улыбкой, поправляет шарф и уходит. Аллен ждет, когда Лави растворится в толпе, после чего разворачивается, закрывая рот рукой, и ищет место, где сможет выкашлять то, что растет в его легких. Он заползает в ближайший переулок, хватаясь одной рукой за грудь, словно сможет выцарапать цветы из легких, если достаточно постарается. Другая рука прижимается к грязной стене, держится за нее, пока кровавый резкий кашель сотрясает все его тело. Он глубоко вдыхает и давится, когда что-то не дает дышать. (Мана тоже давился, ближе к концу, так сильно, что ему не удавалось дышать; белые маки, падая изо рта на пол, душили его — так сильно, что смесь желчи и крови вытекала из его рта.) Аллен кашляет гиацинтами. Целые стебли растения царапают голо внутри и оставляют ноющие, нет, кричащие, кровоточащие раны. Корни переплетаются друг с другом и вылезают из губ целым комком. Больно. Пряди прилипают к потному лбу. Вкус крови настолько сильный, что когда он подносит руку и вытирает рот, не удивляется влаге на перчатке — кровавому, кровавому красному, отпечатавшемуся на белом. Он не знает, сколько стоит там на коленях и трясется. Легкие сжимаются, но кажутся свободными впервые за несколько месяцев, словно все было удалено, и ничего не осталось. Он думает, что глупо надеяться, что это конец, но это не заставляет его перестать дышать сквозь завесу железа во рту, считая: 1… 2… 3… Дыши. У Аллена болят легкие — хотя боль не такая сильная, как когда-то. Он не смеет надеяться, что по той причине, о которой он думает. О том, что он учится жить дальше с мыслью, что Лави ему не принадлежит. Даже так, пока Аллен считает проходящие секунды, он думает о тех словах Крори. «На это может уйти много времени. Даже годы. Но, как минимум, сейчас ты можешь двигаться дальше… Рано или поздно ты будешь в порядке». Он не был уверен до этого момента. Но, возможно, когда-нибудь он будет в порядке. Может, не сегодня. Может, не завтра. Но когда-нибудь. 4…5…6… Дыши.

***

XVIII

Какое-то время спустя он приходит в себя. Он счищает кровь, слюну и цветочные лепестки — не может говорить, горло разодрано и болит, пульсирует одновременно с сердцем. Он в полудреме доходит до поезда, врезаясь в более чем одного человека, слишком измотанный, чтобы даже попытаться извиниться. Он прячет покрытые кровью перчатки в карманах и пытается выглядеть не слишком отстраненно, пробираясь сквозь толпу. — Menino? — зовет голос, как только двери открываются, но Аллен этого не слышит и заходит в поезд, словно в тумане. И когда он показывает Розу Ветров на груди билетеру, затаскивая свое тело в купе, зарезервированное для него, Аллен не смотрит в окно, только прижимается горячим лбом к стеклу и проваливается в сон. Он не видит, как Тики провожает отправляющийся поезд спрятанными за толстыми линзами очков глазами. Или как обеспокоенно тот хмурится, смотря в окно, на бледное лицо Аллена, его закрытые глаза и прилипающие ко лбу пряди — как долго смотрит вслед локомотиву после его отбытия и исчезновения за утренним горизонтом. Руки Тики засунуты в карманы, голова наклонена, а сам он думает, что не так могло быть с Алленом — с единственным экзорцистом, которого ему никогда не захотелось бы убить, как бы белые волосы и бледная кожа не выглядели покрытыми синяками и кровью под его пальцами. Тики покрывается мурашками не только от ветра, даже когда он пробирается под одежду и холодит кожу. С ветром прилетает бабочка, прямо к нему, с темными крыльями, смеси черного и фиолетового. Он вытягивает палец, и Тиз мягко на него приземляется. Он машет крыльями мгновение, после чего в голове раздается голос Графа, говорящего с помощью прекрасного голема: «Нам пора начинать. Давайте устроим хороший семейный ужин, после чего начнем действовать». Тики улыбается. Граф всегда радуется общим встречам Ноев, даже если они всегда заканчиваются одинаково. Роад заставляет их делать свою домашнюю работу, Скин избивает Акума-служанку до состояния пепла, а близнецы устраивают полный хаос за столом. Тиз проникает сквозь кожу, где сидят и остальные его вида. Они секунду дрожат в животе, после чего успокаиваются. Тики довольно хихикает на буквальное значение фразы «бабочки в животе», когда дело касается его. Ноги несут его в тень аллеи, кожа темнеет до пепельно-серого, а глаза становятся ярко-золотыми. Он посреди человека и Ноя. Где-то между Тикки и Удовольствием — сочетание обоих — когда замечает это и чувствует, как спирает дыхание. Цветы. — Ох, — выдыхает Тики в тень аллеи, замечая большую связку цветов, листьев, корней и цветов рядом с мусорным баком. Он опускается на колени, чтобы собрать горсть фиолетовых гиацинтов, и удерживает их в руках, несмотря на кровь, впитывающуюся в перчатки. — Ох. Он знает, что это. Он смотрел, как увядала мама, задыхаясь от ярко-розовых ветрениц, когда его отец — благородной крови, с благородной женой и благородным сыном-первенцем — отказался признать Тики своим, отказался уделять какое-либо внимание девушке настолько сильно его любившей, что это ее убивало. Его пальцы удерживают покрытые кровью цветки как нечто драгоценное, как нечто ядовитое — словно он не уверен, как именно описать бурлящие в груди эмоции. Он знает, что это. Он давился полосатыми гвоздиками, проросшими в груди, когда начал предлагать Аллену сбежать с ним, когда понял, что любовь к экзорцисту не принесет ему ничего, кроме горя — если бы не мог выбрать, что может до него дотронуться, если бы не дотянулся до груди, чтобы достать их — по одному, долго их рассматривая, с тихо сидящей рядом Роад. Он поднимает руку и прижимает ее к груди. Сердце стучит у ладони, напротив пучка фиолетовых цветов в руке. След крови остается на белой рубашке, когда он убирает руку и цветы вместе с ней, запихивает некоторые из них в карманы брюк. Остальные он осторожно держит в руке. Что за уродливые создания. Что за ужасно красивые, кровавые, кровавые пучки цветов. Он усиливает хватку на бутонах, чувствуя, как Тизы внутри шевелятся в ответ на его эмоции. Лепестки сдавлены в хватке. Фиолетовая жидкость смешалась с красным крови Аллена и на мгновение впиталась в перчатки. На краткое мгновение, в которое он рассматривает цвета на руке, вихрь отвращение и чего-то, напоминающего горе, давит на него. Затем он закрывает глаза и выдыхает, позволяя этому пройти сквозь его тело. Жидкость с мягким звуком падает на землю. Он поднимает глаза к волнистому небу и кривит губы в горькой, страдальческой улыбке.

***

XIX

Нои наконец-то делают ход через год после своего появления. Боль в легких, конфликт эмоций, отходит на второй план из-за объявления войны, пришедшим с убийством Генерала Йегара и телами Искателей и экзорцистов, обнаруженными по всему миру. Приходят приказы о защите Генералов, а на подготовку выделяется всего несколько дней — с Линали, Книжником и Лави в качестве членов его отряда. Аллен уходит, чтобы повидаться с Тики и остальными прежде, чем прощаться станет слишком поздно. Остальных он находит в доме. Тики, как он замечает, рядом нет. — Возможно, он у Темзы, — говорит ему Из, когда Аллен говорит, что долгое время не сможет приходить. — Он ходит туда, чтобы подумать. Он ничего нам об этом не говорит, но что-то беспокоит его с тех пор, как он вернулся с тайной работы. — Тайной… работы? — с вопросом повторяет Аллен. В этот раз отвечает Момо, лениво почесывая затылок. — Забыл, что ты об этом не знал. В общем, иногда Тики получает звонки от… очень странного парня. И когда это случается, он пропадает на пару дней. Он возвращается с огромной суммой денег, поэтому мы стали просто называть это секретной работой, раз уж особых подробностей он нам не дает. — Ага, — вмешивается Крэк. — Мы как-то раз попросили его поговорить с начальником, чтобы он тоже дал нам работу, и он сказал, что сделает, что может. Хотя, он больше никогда об этом не заговаривал, поэтому мы решили, что босс отказал, или что-то в этом духе. — Кажется, это кое-что объясняет, — сбивчиво начинает Аллен, и это действительно так. Он уже был достаточно уверен, что Тики, на самом деле, родился в благородной семье, учитывая все разговоры о попытках отцов отдать за него дочерей, чтобы ублажить его брата. Брата, о котором он отзывался лишь сердитым взглядом и «Надеюсь, тебе повезет никогда его не встретить». Аллен трет затылок, Тимканпи сидит на его плече и лениво размахивает хвостом. — Тики не против, что вы мне это рассказываете? Из пожимает плечами. — Не знаю. Его здесь нет, и нас он не останавливает. Это беззаботное поведение вызывает у него улыбку. — Кстати говоря, мне нужно его предупредить, что я уезжаю. Говорите, он у Темзы? — Из кивает, и Аллен прощается, не обещая увидеться — жизнь экзорциста не позволяет давать такие клятвы — но говоря, что заглянет, если получится. Тики действительно у Темзы. Перед ним тянется река, перемещает корабли и вспенивает воду. Он сидит на земле, она чуть поднимается в маленький холмик и покрыта на удивление здоровой травой. Это хорошее место чтобы просто сидеть и смотреть, как проплывают корабли. Чтобы смотреть, как солнце играет на поверхности воды и меняет цвет в зависимости от того, как высоко оно на небе. Бабочка садится на его пальцы — все изящные линии покрыты таким темным фиолетовым, что кажутся почти черными. Она машет крыльями мгновение, после чего садится спокойно. Тики подносит не движущееся насекомое к губам и проводит ими по нежным частицам ее крыльев, после чего бабочка еще раз взмывает в воздух, пролетая мимо Аллена и задевая его щеку. — Тики, вот ты где, — Аллен, успокоившись, выдыхает, заправляя выпавшую прядь волос за ухо. — Я только что пришел от остальных, они сказали, что ты можешь быть здесь. — A praga das flores, — вместо приветствия говорит Тики нежным голосом на своем языке, не сводя глаз с сияющих вод Темзы. Он не хмурится и не улыбается, лицо на удивление безразличное. — A doença dos não amados. — Тики? — Так это называется в моей стране, — голос Тики ничего не выражает. Спокойный. У Аллена пересыхает во рту. Почему-то руки по бокам трясутся. Тики ни разу не повернулся и не посмотрел на него с тех пор, как заговорил, ни разу не пошутил и не предложил быстро сыграть в карты. Что-то не так. — Так это называется… Что именно? Тики улыбается. Безрадостно и мимолетно. Что-то не так. Что-то между его пальцев, что-то маленькое и фиолетовое. Аллен не может разобрать на расстоянии, но что-то в голове вызывает сходство. Он осторожно делает шаги вперед. Сердце в горле, и он считает вдохи, чтобы не лишиться самоконтроля на месте. Потом Аллен подходит достаточно близко, чтобы увидеть, что именно держит Тики в своих руках, что крутит в своих мозолистых пальцах. Это как в замедленном действии смотреть на аварию, как смотреть своими не желающими того глазами за разворачивающейся катастрофой. Он не может оторвать глаз. И прежде, чем Тики начинает говорить, Аллен знает. Он знает, что скажет. Он видит это в напряжении его плеч — в небольшом расстоянии между губ, когда делает вдох, чтобы заговорить. Видит это в том, как его руки перестают двигаться, медленно раскрывая пальцы и показывая, что внутри. Он видит это, потому что Тики держит то, что преследовало Аллена с самого первого своего появления, с тех пор, как они впервые появились в его легких и заставили задыхаться. — Болезнь Цветов, — говорит Тики, показывая горсть фиолетовых бутонов в руке. Они чуть потеряли цвет, на лепестках осталось несколько пятен, как Аллен знает, крови. Тики выглядит опечаленным. — Болезнь нелюбимых. «Болезнь нелюбимых», слышит Аллен в своей голове. Он не чувствовал такого головокружения с тех пор, как впервые выплюнул цветок, с тех пор, как выкашлял целые стебли гиацинтов в лунном свете тихой комнаты. — Ты умираешь, — это не вопрос, а утверждение — замечание, выпущенное тихим, как выдох, голосом. И, возможно, Тики читает выражение его лица, потому что его собственное дрожит. Раннее показанные эмоции исчезают за секунду. И что еще может сделать Аллен, кроме как кивнуть? Что еще он может сделать, кроме как попытаться сдержать слезы от той правды, что говорит Тики? Тики в тишине встает со своего места. Он подходит ближе, лицо все еще безразлично, но руки едва трясутся, когда тянутся к нему. Он прижимает к себе Аллена и утыкается носом ему в макушку, прерывисто выдыхая. Он отрывается, чтобы посмотреть на Аллена. — Ты умираешь, потому что влюбился в того, кто не любит тебя в ответ. «Ты не должен был знать», — хочется кричать Аллену. — «Никто не должен был знать». Он считает секунды — 1, 2, 3… 4, 5, 6 — не смея дышать, двигаться, когда Тики так близко, потому что боится, что все испортит. — Аллен, — говорит Тики грубым и скрипучим голосом, — мне бы хотелось, чтобы ты выбрал меня. Он замирает, Тики же не имеет в виду… — Я бы не позволил этому произойти. — Тебе пришлось бы полюбить меня, чтобы это сработало, — в итоге говорит Аллен, словно на расстоянии. Сердце пульсирует в горле. — Тебе пришлось бы заставить себя меня полюбить. — Ох, meu coração, — шепчет Тики. Родной язык сходит с его губ словно мед. — Ты говоришь об этом так, словно тебя нельзя полюбить. Você não sabe que eu te amo, menino bobo? Ты думал, что я в шутку просил тебя со мной убежать? Он не отводит глаз от лица Аллена, проводит большим пальцем по яркой красной линии на его щеке с чем-то похожим на благоговение. Словно он оплакивает что-то, что ему еще не пришлось потерять. Аллен закрывает глаза. Ресницы падают на щеки, белые, даже серебряные на фоне его бледной кожи. От холодного ночного воздуха краснеет кончик носа, и открытая кожа покрывается мурашками. К счастью, это происходит медленно. Тики подносит свое лицо ближе, и расстояние между их губами уменьшается. Дыхание перемешивается, когда они становятся ближе друг к другу, и между губами остается всего несколько сантиметров. Взгляд Тики напряженный, уже темнее, зрачки почти полностью поглотили радужку. И тогда он опускает свои губы, мягкий поцелуй перерастает в танец языка, губ и зубов. Он небрежный, скорее страстный, чем изящный. Но все же Аллен почти полностью растворяется в этом чувстве. Мягкость губ Тики на его собственных; чувство такой близости, что он чувствует его сердцебиение своей грудью. Аллен сжимает пальцами ткань рубашки Тики и не знает, что делать: оттолкнуть его или притянуть ближе. Это неправильно. Он влюблен в Лави, разве нет? И, в конце концов, любовь к Лави убивает его, разве нет? Это не кажется неправильным. Не когда напряжение в груди исчезает, а они стоят рядом друг с другом. Не когда ни единая его часть не ищет успокоения в переборе привычных чисел в голове. — Ох, Menino, — шепчет Тики, отрываясь достаточно, чтобы слова щекотали кожу Аллена. — Ох, Аллен, прости меня. (Будет слишком поздно, когда Аллен поймет, что Тики имел ввиду, когда прошептал «Прости меня» ему в губы — предзнаменование, мольба о прощении за грехи, которые он еще не совершил, но на которые пойдет в любом случае. Потому что он тоже солдат, и ему тоже нужно покрыть руки кровью по своим причинам.И это случается когда Тики опускает руку в его грудь — пепельная >кожа, золотые глаза и смерть Сумана на руках — тогда Аллен, наконец, понимает.) — Все в порядке, — бормочет Аллен с красными щеками, опухшими губами и растрепанными волосами. Он достаточно собирается с чувствами, чтобы отойти. Разум крутится от новой информации, и сердце трепещет в груди. Он не знает, что чувствовать в ответ на действия Тики, в ответ на осознание, что, возможно, весь тот флирт — все те горящие взгляды — были предназначены не для того, чтобы в итоге его смутить. Ему нужно время подумать. Время, чтобы разобраться с запутанными чувствами и к Лави, и к Тики. Время, чтобы смириться с тем фактом, что поцелуи с Тики не кажутся неправильными, не как если бы он все еще держался на надежду, что получит любовь Лави. Он говорит это Тики. — Мне просто нужно немного времени, — он садится на траву рядом с Тики, иногда кидая на него застенчивые взгляды. Он делает глубокий вдох, пальцами нервно срывая траву вокруг. — Мне просто нужно время, чтобы разобраться, что я хочу сделать. И что-то ужасно печальное появляется на лице Тики от его слов — что-то похожее на тоску и печаль и сожаление и боль, и все перемешано. Но ничего об этом не говорит, кивает, поворачивает голову, чтобы посмотреть на небо, бесконечное и голубое, отражающееся в воде.

***

XX

Аллен заметит это только позже, когда будет сидеть на поезде с Линали, Книжником и Лави, что боль в легких уменьшилась. Он не будет об этом думать до тех пор, пока не проснется в больничной палате в месте, которого никогда не видел — с агонией внутри, которая никак не будет связана с цветами, которые, как ему скажут, больше не растут в его легких. Ему скажут, что цветы, должно быть, исчезли сами по себе, что он, должно быть, относится к проценту людей, которые двигаются дальше от убивающих их людей и живут — переживают Болезнь Цветов. Аллен единственный, кто знает. Только он и Тики. Только они знают, что в густом бамбуковом лесу в Китае, когда луна висела высоко над их головами и когда даже поющие насекомые молчали — что Тики, одетый, как аристократ, о происхождении которого Аллен всегда подозревал, поцеловал его еще раз, шепча мольбы и извинения ему в губы. — Прости меня, — сказал Тики, оборачивай Чистую Силу Аллена своей рукой, разрушая ее своими пальцами, но не желая делать того же с его жизнью. — Без Чистой Силы ты не экзорцист, — пытался объяснить он, скорее желая убедить себя, чем Аллена, — а если ты не экзорцист, у меня нет причин тебя убивать. Они единственные знают, что когда Тики потянулся к его груди, то не сразу провел одетой в перчатку рукой по его сердцу. Что Тики прошелся по легким внутри, следуя по переплетению корней, цветов и стеблей, после чего удалил их — вынимал их из груди Аллена с большей заботой и осторожностью, чем стоило проявлять к своему врагу. — Живи, meu coração, и не позволь этой войне убить тебя, — этот Ной — его друг, его Тики. Незнакомец. Потерянное будущее. Мужчина, чьи поцелуи на вкус как дым и мед — бросил и ушел. Теплые карие глаза сияли головокружительным золотым, и бабочки летали у головы, как аура движущихся крыльев, оставляя Аллена, покрытого кровью и избитого, одного позади. Он приезжает в Эдо раньше, чем позже, без дыры в сердце — живой, побитый, с горем, обрамляющим края его сердца, и с легкими без цветов, когда-то в них прораставших. Он выживает в Ковчеге Ноя, делая вид, что видеть, как Тики выбрал долг вместо того, что могло бы между ними быть, не больно. Он выживает, придя к факту, что он делает то же самое — только на другой стороне. Прямо как Тики, когда раздавил Чистую Силу Аллена в пепел — — когда его пальцы обернулись вокруг сердца, желая его раздавить, после чего он убрал руку и разозленным: «Meu amor, если бы только я смог решиться тебя убить. Чтобы избавить тебя от груза этой войны, чтобы ты дождался меня в следующей жизни–» Аллен замечает, как шепчет «Прости меня», вгоняя свой Меч Экзорцизма Тики в грудь. «Возможно», — думал он, по-глупому наивно, — «Возможно, если Память Ноя уничтожена, все может вернуться на круги своя». Как будто не на это Тики надеялся, когда сказал Аллену жить и бежать. Как будто они не дураки, раз думают, что война так просто их отпустит. Будет слишком поздно, когда Аллен поймет, что его желание — время, время, пожалуйста, просто еще немного времени — никогда не воплотится в жизнь. Потому что не осталось времени, чтобы то, что было между ним и Тики, расцвело. Потому что времени нет ни у кого из них, не когда идет война, а они сражаются на разных сторонах. Картина кричащего в агонии Тики — кровь выливается изо рта — его не оставляет. Как и то, как он тянется к Аллену в последние минуты сознания в Ковчеге, а алые губы шепчут «<Não chore por mim, meu coração», после чего тот превращается во что-то больше похожее на монстра, чем на Тики. Она не оставляет его даже месяцы спустя — спустя полные кровопролития, смерти и недоверия месяцы. Когда его ненавидят и боятся, почти каждую ночь. Когда его запирают в клетку и наблюдают, словно за животным на грани срыва. Даже когда кошмары полны Четвертых Уровней, злых лиц, выплевывающих «Четырнадцатый», «Ной», «Разрушитель Времени» и «Предатель» на одном дыхании, голос Тики все еще раздается в его голове, как и фантом касания губ. Неважно, как он себя убеждает, что-то, что ему не удалось полюбить Тики, к лучшему — это слабая ложь, в которой он сам сомневается, когда чувствует, как сердце пропускает удар, когда он видит что-то напоминающее изгиб его улыбки, игривый тон его голоса. Это не изменяет того факта, что он просыпается с именем Тики на губах, мечтая, каково было бы назвать Тики своим — всего на секунду, всего на день. Когда они целовались так, словно перед их счастливым концом не разворачивалось поле битвы. И больно пробовать то, что могло бы получиться, только чтобы видеть, как оно утекает сквозь пальцы. Особенно обжигает знать, что это мимолетное нечто, что эта почти любовь, выросшая за годы без его ведома, что оно существовало даже сквозь боль любви в его легких, что это не было чем-то большим. Мимолетная почти любовь. День долгий, и каждое проведенное раздельно мгновение жжется. Печаль и мука смешиваются, растут и распространяются — до тех пор, пока все, что остается Аллену Уолкеру, это оплакивать то, чего, для начала, никогда не было, и убеждать себя, что эта потеря приведет к лучшему. Даже если в ушах все еще звенит голос Тики, шепчущий «Você não sabe que eu te amo, menino bobo?», зная, что, возможно, если бы у него было больше времени, Аллен смог бы когда-нибудь сказать то же самое. Но Аллен заставляет себя двигаться дальше, сражаться за цели, в которые он верит. Он заставляет себя идти дальше, даже если за ним по пятам следует сожаление.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.