Abyssus abyssum invocat

      — Скажи сейчас или замолчи навсегда, — нашёптывал призрачный голос, который, кажется, был его внутренним Я, но на деле это лишь дьявол, который заставляет его сомневаться в себе, в Адаме, в том, что солнце когда-нибудь встанет.       А есть ли у внутреннего голоса имя? Или только отголоски наших мыслей? Тогда его можно понять: любой бы шептал всякую ересь, если бы не имел даже банальной клички. Типа Тузик или Шарик. Но это уже пахнет настоящим безумием. Хотя что есть безумие, если вполне разумной сущности нельзя дать имя? Можно и не собачье, а вполне человеческое. Если он назовёт внутренний голос Питером, перестанет ли тот его донимать?  Лука в очередной раз напоминает себе, что он и внутренний голос — это одно целое. Но почему тогда они говорят разные вещи? А может, он и не чувствует ничего, а эта тёплая солнечная влюблённость — лишь кусочек безумия Питера, кусочек, который по нелепой случайности попал к Луке и теперь его донимает? Нет, нет и нет! Это нелепо!       — Нельзя давать имя внутреннему голосу, мы — одно целое, — повторил себе Лука, стараясь копировать интонации психиатра.       И что вообще имел ввиду Питер, когда говорил про навсегда? Адам тут, и никуда он не уходит. Питер употребил этот оборот только чтобы заставить Луку повиноваться. Его внутренний голос или, может, он сам какое-то время уже одержим этой мерзкой идеей. Будто рецидив заставит Адама его полюбить. Его? А может — их? Нет, нет, снова бред.       — Я и есть Питер, и он вообще не Питер, ведь он — это я, а я — Лука, а никакой не Питер. Глупое имя какое-то, — опять вслух ругался юноша.       Как бы их не звали, он не может заставить Адама так мучиться. Ведь они вместе радовались его успехам. И хоть Луку редко выпускают из палаты, Адам всегда ждал его там. Но голос продолжал шептать страшные вещи. Хотелось обхватить голову руками, но они плотно связаны этой глупой рубашкой. Может, снова дать ему имя? Пусть не Питер, а что-то умное, глубокое… А как назвать дьявола, если он — это ты? Лука стал перебирать имена, произнося их громко и чётко, он следил за реакцией безымянного пока голоса. За этим делом его и застал санитар.       — Подъем, Нэдифар, пришло время размяться по пути к доктору, — говорил он громко, казалось, громче, чем нужно.       Лука снова утонул в мыслях, и санитар, устав ожидать реакции на свои слова, просто дёрнул его за плечо, заставляя встать.       Они шли молча, в основном из-за того, что пациент по прежнему подбирал подходящее имя. Около кабинета врача стоял Адам. румяный, худощавый парнишка, одет как все здесь — в белый больничный костюм, который висел на нем бесформенным мешком, хоть и был самого маленького размера. Его давно нестриженые волосы сизого цвета были собраны в два нелепых хвостика. Кажется, с утра он уже успел поболтать с местной знаменитостью. Крошка Тина была настолько же очаровательна, насколько и больна. Точного её диагноза не знал никто из пациентов. Девочке было лет семь, и она провела тут большую часть жизни. Когда Тине было три года, один, по иронии судьбы, сумасшедший маньяк убил всю её семью. На фоне этого девочка сошла с ума и была сразу же определена в местную лечебницу. У Адама с ней были хорошие отношения, ведь он давал ей свою еду. Анорексик и ребёнок, чем не идеальная компания? Хотя Адам и сам недалеко ушёл от возраста ребёнка. Пятнадцать лет — это совсем несерьёзно. Насколько знал Лука, его друг находился на ремиссии, и, возможно, он скоро уйдёт отсюда. Уйдёт. И внутренний голос снова взрывается ехидными комментариями. Лука даже не замечает, как Адам тормозит санитара чтобы с ним поздороваться.       — Привет, ты как? — парень улыбается и неловко поправляет ремень на смирительной рубашке Луки.       В ответ он получает лишь кивок и слегка безумную улыбку, прежде чем санитар, говоря что-то о свободном времени, не утаскивает Луку дальше по коридору, ведущему к кабинету врача.       Доктор сегодня явно не в настроении. всегда радостный Джереми сейчас сидит и недовольно копается в бумагах. Санитар заводит пациента и, оставляя его в кабинете, тактично ждёт за дверью.       — Лука, ты успокоился после своего приступа? Ты ведь понимаешь почему мы тебя связали, правда? — Доктор Браун смотрел на него с толикой надежды во взгляде.       — Конечно, — Лука кивает и тут же сбивается с мысли смотря на бумаги, в которых пытался разобраться врач.       — И что же ты сделал не так? — Джереми пытался помочь.       — Мы ударили Тину, когда она пыталась заставить Адама поесть.       Доктор тяжко вздыхает.       — Мы? Лука, тут только ты.       — Да, да, точно Питер это я. И он вовсе не Питер, ведь он — это я, да и Питер — это глупое имя, — после этих слов доктор недовольно щурится, но неожиданно Лука сам прерывает этот бред.       — Доктор, а вы ведь скоро выпустите Адама?       — Адама? Это ты про Рейли? Нет, с чего бы?       — Но мы видели как он ел вместе с этой глупой Тиной, он ведь на ремиссии, — снова мы.       Может это Питер настоящий, а Лука — нет? Иначе почему это глупое множественное число так и лезет в его речь.       — Лука, твой друг здесь не  только из-за РПП. Я ведь тебе уже говорил, что у него есть другие проблемы.       — Какие?       На это доктор лишь покачал головой. и правда, нельзя назвать болезни одних пациентов другим. Это неправильно, но почему тогда Браун раз за разом называет Луке болезни Питера? Разве это не запрещено? Но Лука решил не озвучивать этот вопрос. рубашка больно давила на и без того измученное тело, а ещё Адам ждал его сегодня на обед и во время прогулки. Лука и Питер уже решили, что они погуляют вместе. остаток сеанса врач говорил какие-то неинтересные, тоскливые вещи, больше не возвращаясь к теме выписки Адама.       Санитар отвёл Луку на обед, перед этим наконец освободив его из плена смирительной рубашки. Адам снова сидел с Тиной, она пихала ему в рот ложку супа, а он улыбался, пытаясь измазать девочку раздавленной в пальцах картошкой. Лука не сморщился, Питер снова шумел в голове, и от этого его воротило. Он молча сел рядом с Адамом, стараясь не нарушить идиллию.       — Что сказал врач? — Адам отвернулся от Тины с её супом и заинтерсованно смотрел на Луку.       — Да глупости всякие, как всегда. Кажется он не в настроении сегодня, — Лука прожигал суп взглядом полным ненависти, Питер почти умолял его опрокинуть эту тарелку и вонзить эти крошечные осколки Тине в руку, но Лука помнил про прогулку и успокаивал Голос.       — Врач сказал мне, что я набрал пару килограммов, правда здорово? — спросил Адам с кривой улыбкой.       Было видно, что это его не радовало, но мальчик искусно играл на публику.       — Нет! Это как угодно, но НЕ здорово! — взревел Лука или, точнее Питер. — Твоё тело заплывет жиром, тебе будет тяжело ходить и ты больше никогда не сможешь бегать со мной на перегонки, — дьявол перешёл на шёпот, говоря это прямо в ухо товарища.       Он шептал и шептал гадости до тех пор, пока не убедился, что Адам сломлен, и только тогда Питер наконец отпустил их общее тело. Остался только Лука, с пустотой в голове, жалеющий, что позволил этому случится. Адам забился в истерике и санитары утащили его, осуждающе глядя на Луку. Но как объяснить, что это не он? Он не стал бы вредить своему мальчику. Просто Питер захватил контроль. Это длилось от силы пять минут, но их хватило чтобы разбить сердце одному очень особенному мальчику. Или даже двум, считая Луку.       — Эх, Лука, ты вроде взрослый, уже двадцать лет, а никак не отвыкнешь обижать младших, — сказала Тина, при этом кривляясь и показывая ему язык.       — Пошла нахуй.       После этих слов Лука пошёл и сел под двери палаты Адама. Его наверняка увели туда и дали каких-нибудь мощных таблеток. Гулять они, очевидно, не пойдут. И это при том, что Адама скоро выпишут. Юноша неловко дёрнул ручку двери, и она оказалась открыта. Халатность санитаров или знак свыше? Лука тихо, крадучись, зашёл и прилёг на кровать к своему другу. Взгляд Адама не выражал ничего, в нём не было ни ненависти ни презрения. Это успокоило Луку, но ровно до тех пор, пока он не вспомнил про таблетки. Мир от них становится ватным, и эмоции просто покидают тебя. Только под этими таблетками Лука забывал про Питера и их глупую влюблённость.       — Прости меня, я, кажется, люблю тебя, именно я, не Питер, а может, мы оба. И, кстати, это именно он говорил те слова, но извиняюсь я, ведь мы — одно целое.       — Питер — это глупое имя, — еле проговорил Адам и уткнулся носом в шею Луки. — Я тебя люблю, и Питера, кажется, тоже.       И пусть сегодня они не погуляют. Эти две искалеченные души побуду подольше в своём тихом мире. В том мире, где их сумасшествие никого не волнует. Abyssus abyssum invocat