Череда случайностей

942.M41, Армагеддон Высокая орбита                     — Апотекарий!       Машинально, не задумываясь о том, что делает, брат Ламентарио отдал машинным духам доспеха команду отследить источник сигнала и переключиться на приватный канал. Это действие было таким же автоматическим, как замена магазина в болтере или переключение инструмента в нартециуме. Тело и разум выполняли его прежде, чем он успел бы задуматься, что следует сделать. Времена, когда между призывом в воксе и реакцией проходили томительные секунды, давно прошли. Теперь реакция опережала рассудок.       Она-то его и подвела.       — Апотекарий! — повторил тот же голос.       Ламентарио выругался сквозь зубы, отключил позиционирование и опустил взгляд на свои руки. Пальцы продолжали перебирать резервуары со священными эликсирами, которые сангвинарному жрецу положено было нести в боевой обстановке, но ментальная концентрация теперь была нарушена.       Он был на борту «Мучительной веры» — фрегата типа «Гладий», а не на поле боя. До начала высадки второй волны оставалось ещё три часа. Корабли выходили на геосинхронную орбиту, готовясь выпустить следующую волну подкреплений к улью Гадес. Когда это произойдёт, подумал Ламентарио, один сангвинарный жрец всё ещё будет очень, очень зол.       — Брат-капеллан, — мрачно произнёс он в приватный канал, — я надеюсь, ты там, как минимум, умираешь?       С той стороны донеслось довольное хмыканье.       — Не надейся, — произнёс Арофан.       — Если ты прищемил палец затвором, когда чистил болтер, то будь любезен, прогуляйся до апотекариона сам, — ледяным тоном произнёс Ламентарио. — А не верещи на весь корабль так, словно тебе срочно надо даровать милосердие Императора.       — Ты мне нужен, — заявил брат-капеллан, ничуть не смутившись суровой отповедью. — Здесь.       — Если ты уронил на ногу оружейную стойку, то допрыгай на оставшейся, — не дрогнул сангвинарный жрец. — Я занят.       — Аэрати, — ласково проговорил Арофан.       Ламентарио вздохнул, смягчившись почти против своей воли. Осталось не так уж много тех, кто называл его этим именем. Они с капелланом были знакомы дольше, чем он себя помнил. Это было несложно, учитывая, что время до инсангвинации почти сразу же изгладилось из его памяти, словно та не желала брать ничего из прошлой жизни.       — Ты мне нужен, — повторил Арофан. — По правде говоря, тебя ищет Квирин, но тсс. Это личное.       Вот теперь Ламентарио насторожился. Шутки остались позади. Он быстро переключил шифрование в канале.       — Я полагал, что реклюзиарх с Первой ротой.       — Был с Первой ротой, — поправил его Арофан. — Как я уже сказал, это личное. Ты идёшь?       — Да, — ответил Аэрати, заправляя последнюю капсулу в нартециум.       — Отрадно это слышать, — усмехнулись с той стороны. — Найди меня в…       — Я знаю, где ты, — перебил его сангвинарный жрец. — У меня есть полный доступ к твоей позиции на корабле. А также к твоим жизненным показателям, данным о состоянии твоей брони и твоей истории обращений. Хм, погоди, а когда это ты успел отхватить сюрикен себе в?..       — Так, не читай, — отрывисто приказал Арофан. Кажется, он был немного смущён.       Ламентарио сверился со схемой корабля, на которой мерцала зелёная точка, обозначавшая местонахождение капеллана, и прибавил шагу, вновь выведя на ретинальный дисплей интересные данные.       — Нет, постой, ты что, сам его оттуда вытащил?       — Я же просил тебя не читать. Зачем ты всё это загрузил?       — Я делаю это машинально, — признался сангвинарный жрец. — Ты звал апотекария, и ты его дозвался. Чтение истории порой очень помогает скрасить процесс, когда откапываешь кого-нибудь из-под горы трупов. И кстати, мне не нравятся показатели анализов мукраноидного секрета. Возможно, штатная химиотерапия действует не в полном объёме.       — Перестань.       — Нужно проверить, — стоял на своём Аэрати.       — Проверишь, когда разделаемся с зеленокожими.       — Тогда я буду занят убитыми и ранеными.       — Я на это и рассчитываю.       Дружески переругиваясь таким образом, Ламентарио добрался до кельи капеллана. Безмолвные сервы Реклюзиама с поклонами проводили его внутрь, но сами не переступили порог, оставаясь снаружи.       Арофан шагнул к нему, протягивая руку, которую Аэрати тут же крепко сжал, и только теперь обнаружил, что его друг был не один.       — Ламентарио, — произнёс реклюзиарх Квирин.       Аэрати слегка склонил голову.       — Брат-капеллан.       С шипением освобождённого воздуха Квирин разгерметизировал свой доспех и снял череполикий шлем, открыв строгое, но благородное, как у большинства Кровавых Ангелов, лицо. Обычай предписывал всем капелланам, кроме, разумеется, Астората, не показывать открытых лиц простым братьям. На сангвинарных жрецов, однако, это правило не распространялось.       По всей видимости, разговор действительно предстоял глубоко личный. Аэрати понял это по тому, как губы капеллана сжались в тонкую нить, и как глубоко затаилась в его взгляде тщательно скрываемая душевная боль.       Очень сильная боль, подумал он про себя. Слишком свежая, чтобы хватило душевных сил её показать, и слишком сильная, чтобы полностью скрыть.       — Арофан, — произнёс Квирин негромко, — оставь нас на время.       Тот кивнул и, хлопнув Аэрати по наплечнику, вышел прочь. Сангвинарный жрец остался с Квирином наедине. Только тогда, помедлив мгновение, тот произнёс:       — Ты знаешь лексикания Калистария?       Ламентарио кожей почувствовал неладное. В этом вопросе было больше, чем могли значить слова. Разумеется, он знал, и, разумеется, Квирину было об этом известно.       Поэтому Аэрати слегка кивнул и ответил:       — Он мой друг.       — Как и мой, — отрывисто произнёс Квирин.       Затем он замолчал, словно подбирая слова — немыслимое дело для капеллана, всегда неутомимого, когда дело касалось произнесения пламенных речей. Но не сейчас. Пауза длилась и длилась, превращаясь в тягостное молчание.       Ламентарио чувствовал, что случилось что-то страшное, и почти догадывался, что именно, когда Квирин наконец добавил:       — Поэтому я надеюсь, что ты поможешь мне. И ему.              Святилище наполнял ровный гул мелодичных голосов киберхерувимов, парящих под резными сводами. Над курительницами благовоний поднимался ароматный сизый дым. Прислушавшись, Ламентарио различил в монотонном, убаюкивающем песнопении слова, которые слышал чаще, чем хотелось бы.       Морипатрис.       Мгновение покоя миновало, и святилище наполнилось криком. В пронзительном, срывающемся на хрип вопле звучала ярость раненого зверя, запертого в клетке. От мягкого тембра некогда красивого голоса не осталось ничего знакомого, и всё же слух космодесантника невозможно было обмануть. Аэрати узнал голос моментально.       — Калистарий, — прошептал он, смаргивая навернувшиеся слёзы.       Лексиканий стоял на коленях, запрокинув голову, так что видно было, как напряглись мышцы шеи и вздулись тёмными тяжами вены. Спутавшиеся светлые пряди, на концах испачканные кровью, падали на выгнутую спину. Искажённое мукой лицо библиария покраснело, обнажённые плечи и грудь блестели от пота. Руки были соединены за спиной, скованные тяжёлыми кандалами, на которых тускло светились гексаграмматические символы. Пальцы скрючились, напоминая звериные когти.       Ламентарио медленно двинулся по дуге, оглядывая Калистария со всех сторон, но не приближаясь больше чем на пару шагов. На плечах и руках библиария виднелись следы небольших ранок и кровоподтёков — должно быть, в бессильной ярости он пытался впиться зубами в самого себя, чтобы хоть как-то утолить жажду кровопролития.       Крик, уносящийся под высокие своды, святилища, вдруг оборвался. Лексиканий резко поднял голову и открыл налитые кровью глаза. Блуждающий взгляд остановился прямо на личине шлема Аэрати.       — Калистарий? — позвал тот, на этот раз используя внешний вокс-динамик. — Ты помнишь меня?       Ответа не последовало. Библиарий продолжал буравить его взглядом, но смотрел словно бы сквозь него, хрипло дыша при этом сквозь стиснутые зубы. Ламентарио задумался, чем были вызваны его крики в большей степени — видениями «чёрной ярости» или болью от гексаграмматических наручников, запирающих силу псайкера в его теле.       Он бросил взгляд на преувеличенно бесстрастное лицо Квирина, стоявшего поодаль. Казалось, реклюзиарха неожиданно очень заинтересовал искусно выложенный мозаичный орнамент у него ног.       — Как давно? — спросил Ламентарио, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо.       — Сегодня, — отрывисто произнёс Квирин, продолжая изучать пол. — Во время высадки первой волны. Я сразу же вернул его на орбиту.       Аэрати кивнул и сделал шаг в направлении скованного библиария.       — Соблюдай осторожность, — напомнил ему Квирин.       Сангвинарный жрец раздражённо дёрнул плечом. Доспех гротескно усилил его движение резким задиранием наплечника.       — Я помню. Психические феномены были?       — Ни одного заметного проявления, как до фиксации кандалами, так и после, — отозвался реклюзиарх.       Ламентарио отвернулся от него и медленно опустился на корточки, так, чтобы оказаться лицом к лицу напротив стоящего на коленях Калистария. Он медленно снял шлем и положил на сгиб локтя.       — Брат, посмотри на меня, — попросил он, стараясь поймать ускользающий взгляд библиария, устремлённый одновременно на него и куда-то вовне, вглубь веков, на события стовековой давности. — Ты помнишь?..       Всё это не имело никакого смысла — из «чёрной ярости» не возвращаются, никому ещё не удалось пересилить её и вновь обрести рассудок. Ламентарио понимал это как никто другой. И всё же он чувствовал, что обязан хотя бы попытаться — и делал это каждый раз, прекрасно сознавая бесполезность своих попыток. Никто ещё ему не ответил. Он знал, что это невозможно — но каждый раз пытался снова.       И на этот раз, всего лишь на миг, ему показалось, что в глазах Калистария мелькнуло узнавание. Где-то в глубине затуманенного видениями разума скользнула искра.       Библиарий моргнул и посмотрел на Ламентарио, на этот раз прямо. Губы шевельнулись, произнося имя. В сердцах сангвинарного жреца вспыхнула надежда.       — Мерос?..       Огонёк надежды погас, не успев разгореться. Ламентарио с сожалением покачал головой. Однако Калистарий теперь обратил на него внимание и не отступался.       — Брат, — произнёс он. Сорванный долгими криками голос больше походил на хрип, — чего мы ждём? Ангел зовёт нас. Мы нужны ему. Ведь он там совсем один.       «Где?» — чуть было не спросил Аэрати, но вовремя прикусил язык. Ему пришло в голову, что Калистарий, пожалуй, может ответить. И он не был уверен, что готов узнать ответ.       Он поднялся на ноги и отступил от библиария на пару шагов, прежде чем повернуться к Квирину.       — Ты знаешь правила, — произнёс капеллан, отвечая на немой вопрос в его взгляде. — Библиарию не место в роте смерти.       Разумеется, Ламентарио знал. Неконтролируемые психические силы обезумевшего библиария могли привести к ужасным последствиям, превратив его в ходячий проводник для ужасов имматериума. Оставлять в живых потерявшего рассудок псайкера было смертельно опасно. Другой воин ещё мог бы найти избавление в последнем бою в рядах роты смерти, но для Калистария путь туда был закрыт.       Признавать это было мучительно больно, но Аэрати понимал, что для его друга не осталось иного выхода. Его путь закончится здесь.       И всё же…       Сангвинарный жрец нахмурился, глядя на Квирина.       — Я знаю правила, — согласился он. — Угроза должна быть уничтожена немедленно. По правилам, тебе следовало пустить ему в голову болт сразу же, как только ты понял, что произошло.       Как ни странно, реклюзиарх принял этот упрёк молча.       — Что у тебя на уме? — спросил Аэрати прямо. — Ты позвал меня не затем, чтобы извлечь геносемя, верно?       Квирин медленно покачал головой.       — Зачем тогда?       — Это не было внезапным, — тихо произнёс капеллан вместо ответа. — Он держался так долго… Я ожидал этого ещё в Экасторе, но нет. У Калистария удивительно сильная воля.       «Была удивительно сильная воля», — мысленно поправил его Ламентарио, чувствуя странный холодок вдоль позвоночника.       Квирин ещё не привык говорить о своём друге в прошедшем времени. Он ещё не смирился с утратой, а ведь это было одним из важнейших аспектов, позволяющих капелланам выполнять свою работу.       Нельзя думать о потерянных братьях как о живых — они потеряны, их больше нет, остались только память и скорбь. Усомниться в этом — значит подойти опасно близко к грани, которую нельзя переступать. К тонкой черте, отделяющей здравый рассудок от безумия. Один неверный шаг — и потерянный утянет тебя за собой.       — Какой бы сильной ни была его воля, — произнёс Ламентарио, — даже у неё есть предел.       — Она и теперь не истощилась, — возразил Квирин, показывая глазами на скованного лексикания. — Психических феноменов нет. Ты и сам это видишь.       — Конечно, нет, — согласился Ламентарио. — Ты его в кандалы заковал.       Реклюзиарх покачал головой.       — Они не позволяют проявлять силы только вовне, воздействию изнутри они не препятствуют. Несмотря ни на что, Калистарий всё ещё держит себя в руках.       Аэрати покачал головой.       — Я понимаю, о чём ты думаешь. Асторат нам головы оторвёт.       Квирин усмехнулся, но его взгляд остался мрачным.       — Астората здесь нет. Я старший из капелланов на этом корабле, значит, и решение принимать мне.       Ламентарио отступил на шаг, разводя руками.       — Тогда не смею тебе препятствовать. Принимай.       Видно было, что реклюзиарх уже принял решение — причём принял его в тот момент, когда не оборвал страдания Калистария сразу же, даже если он отказывался себе в этом признаться.       Ламентарио, как ни старался, не мог убедить себя в том, что не одобряет этого решения.       — Мы можем включить библиария в роту смерти, если нет психических феноменов, — твёрдо произнёс капеллан. — И если сангвинарный жрец подтверждает его способность сражаться. Ты подтверждаешь?       — Никаких физических препятствий к этому нет, — признал Аэрати. — Кроме наших потенциально оторванных Асторатом голов. Хотя…       Он помнил кое-что. Хотя прошло много лет, нет, десятилетий, эйдетическая память услужливо рисовала картины прошлого.        7??.М41, Ваал Аркс Ангеликум                     Красноватый свет Балора пробивался сквозь витражи в стрельчатых окнах, порождая пляску причудливых цветных бликов на белых поверхностях и полированной меди апотекариона.       — Помнишь, я говорил о том, что ты предпочёл бы никогда не увидеть? — спросил Корбуло, внимательно наблюдая за реакцией скаута.       Аэрати кивнул, кожей чувствуя, что эти слова предвещают нечто ужасное. И вместе с тем, — он не мог этого отрицать, — интересное.       — Это одна из таких вещей, — в голосе сангвинарного жреца звучала нескрываемая печаль. — Такое случается редко. Ты можешь никогда больше не столкнуться с этим, но, если доведётся, ты должен знать природу этого явления и меры, которые следует принять.       Говоря это, Корбуло чёткими, отработанными до автоматизма движениями снаряжал нартециум, лежавший перед ним на столе. Аэрати смотрел на это действо во все глаза, в то время как сангвинарный жрец, кажется, вообще не обращал внимания на то, что делают его руки. Он смерил скаута оценивающим взглядом.       — Кто-то может сказать, что ты ещё слишком юн, чтобы видеть подобное, — тихо проговорил он. — И что ты не готов. Я так не думаю. По большому счёту, никто не бывает готов к этому, но мы должны исполнять свой долг в любых обстоятельствах, и не можем предугадать, в чём он будет состоять завтра. Я считаю, что ты справишься.       Смущённый этой похвалой, Аэрати почувствовал, что к щекам вновь приливает краска. Брат Корбуло ободряюще хлопнул его по плечу, взял собранный нартециум со стола и закрепил его на запястье.       — Идём, — скомандовал он.       Они направлялись к горизонтальному лифту. Сервитор медикэ, нагруженный в дополнение ко всему прочему перевязочными пакетами и ёмкостями с растворами, бодро топал следом.       Аэрати попробовал по приготовленной укладке понять, куда и зачем они направляются, но быстро сдался. Запасённых растворов хватило бы, пожалуй, для небольшого полевого госпиталя. Он не мог представить, зачем могло понадобиться тащить такую уйму всего, когда в крепости проще простого было доставить пациента прямо в апотекарион, где было всё необходимое. Быть может, предстоял путь куда-то за пределы монастыря?       Его любопытство только усилилось, когда через пару минут лифт сделал остановку, и в кабину ступил библиарий, безошибочно узнаваемый по синему цвету брони. Аэрати уставился на новоприбывшего во все глаза. Он никогда раньше его не встречал, что, впрочем, было неудивительно — скаутам редко доводилось сражаться рядом с психически одарёнными братьями, и уж тем более они не стояли в одной шеренге во время торжественных церемоний, на которые собирался весь орден. Библиарий выглядел молодо, но это, как уже знал Аэрати, ещё ни о чём не говорило. У него были пронзительно-синие глаза с нездешними искрами в глубине. Точки крепления кабелей пси-капюшона терялись где-то под гривой золотистых кудрей.       Библиарий приветливо улыбнулся брату Корбуло, однако тот в ответ лишь неодобрительно покачал головой. Они обменялись воинским рукопожатием.       — Вы взяли с собой скаута? — поинтересовался библиарий, наклоняя голову к плечу, насколько позволял капюшон. — А он для этого не слишком молод?       Аэрати на миг почувствовал обиду, как будто его обвинили в том, что он лезет не в своё дело. Но в улыбке библиария было что-то настолько располагающее, что обида растворилась раньше, чем он придумал что-то в своё оправдание.       — Он видел достаточно, чтобы вынести это зрелище, — ровно пояснил брат Корбуло. — Его зовут Аэрати, и он будет моим ассистентом... в том, что нам предстоит, — он повернулся к скауту. — Аэрати, познакомься с лексиканием Калистарием.       Библиарий протянул руку. Аэрати вздрогнул, когда запястье аккуратно сжали пальцы, закованные в синий керамит.       + Я не хотел тебя обидеть +       Голос Калистария звучал прямо у него в голове, минуя уши. От неожиданности Аэрати едва не подскочил на месте.       + Но место, куда мы направляемся, и в самом деле не предназначено для скаутов +       Он изумлённо уставился на лексикания, не зная, как реагировать.       — Калистарий, — строго произнёс брат Корбуло, — перестань лезть ему в голову.       Библиарий послушно сделал шаг назад и слегка поклонился.       — Извините. Я не знал, что вы умеете перехватывать психические послания.       Аэрати чуть не подпрыгнул на месте снова. Брат Корбуло — псайкер?!       — Я умею перехватывать его взгляд, — спокойно пояснил глава сангвинарного жречества. — Он же сейчас глаза уронит. Аэрати, пожалуйста, расслабься и дыши. Брат Калистарий просто соскучился, сидя в своей башне.       — И совершенно одичал, беседуя с книгами, — добавил библиарий. — Конечно, я бы предпочёл покинуть своё заточение по какому-нибудь менее печальному поводу...       Кабина дрогнула и остановилась. Они были на месте. Аэрати шагнул наружу вслед за лексиканием и братом Корбуло, и не смог сдержать изумлённого вздоха.       Чёрный мрамор холла украшали резные, а местами, возможно, и настоящие черепа, кости и другие символы смерти. Над стрельчатой аркой высилась статуя Сангвиния, оплакивающего своих детей.       Они были в башне Амарео.       Безмолвный серв провёл их по длинным лестницам и переходам в коридор без окон, по обеим сторонам которого выходили железные двери. На некоторых дверях, как заметил Аэрати, виднелись приклёпанные заплаты или вмятины, как будто что-то очень сильное билось в них изнутри.       Он понял, что в этих камерах, вероятно, содержались поражённые «чёрной яростью» братья, для которых уже не было другого спасения, кроме смерти в бою. От этого понимания, от осознания того, что сейчас он идёт мимо камер, где измученные братья вновь и вновь переживали последние часы битвы за Терру и гибель примарха, внутри стало как-то пусто. Это была даже не боль, а отголосок глухого отчаяния, будто бы пережитого и забытого давным-давно. В груди Аэрати разверзлась чёрная ледяная пропасть, готовая поглотить его целиком. Скольких обречённых тащили по этому коридору, пока они вырывались, выкрикивая призывы к несуществующему врагу? Сотни, тысячи, десятки тысяч?.. Сколько ещё таких коридоров, наполненных мрачным отчаянием, скрывала проклятая башня?..       Аэрати замер, не в силах больше сделать ни шагу вперёд. Его затрясло. Дверь, напротив которой он остановился, была покрыта заплатами, на одной из которых отпечаталось изображение аквилы. Поверх видимых запирающих механизмов дверь опутывали толстые цепи, которыми можно было, наверное, связать крупного орочьего вождя.       Когда-то на вершине шпиля этой башни, ещё не получившей своего названия, располагались покои примарха, мелькнула у него отстранённая, как будто чужая мысль. А теперь она стала последним пристанищем для обречённых. До чего мы дошли?.. Что с нами стало?..       — Не поддавайся, — приказал ему сквозь века голос давно погибшего примарха.       Аэрати через силу кивнул. Чья-то рука легла ему на плечо.       — Всё хорошо, — повторил голос уже ближе. — Первые разы бывает трудно, но ты привыкнешь. Ну-ка, посмотри на меня.       Он поднял голову и увидел брата Корбуло. Сознание постепенно прояснялось. Аэрати помотал головой, отгоняя наваждение.       — Простите, — быстро сказал он. — Я... Не знаю, что со мной произошло.       — Такое бывает, — успокаивающе проговорил Корбуло, отпуская его плечо. — Это пройдёт. Когда тебе кажется, что ты не сможешь вынести больше, — добавил он совсем тихо, — думай о тех, кому ещё тяжелее.       Взглядом он указал Аэрати на брата Калистария, остановившегося в нескольких шагах от них. Молодой лексиканий казался спокойным, но на лбу у него блестели мелкие капельки пота, а лицо стало белым, как алебастр.       Аэрати впервые задумался, что должен был чувствовать библиарий в этих коридорах, и ему немедленно стало стыдно за свою слабость. Без дальнейших приключений они преодолели коридор и спустились по лестнице в другой, на первый взгляд точно такой же.       Здесь их уже ждали. Аэрати догадался, что путешествие окончено, сразу же, как только узнал встречающего. Эту фигуру в доспехах цвета освежёванной плоти ни с кем нельзя было перепутать.       Верховный капеллан смерил всех новоприбывших тяжёлым взглядом, но, когда он заговорил, то обращался только к Корбуло.       — А они тебе здесь для чего?       Аэрати покосился на брата Калистария. Тот слегка поднял бровь.       + Верховный капеллан всегда тактичен, как бульдозерный отвал, правда? +       Скаут вздрогнул от прикосновения этой чужой мысли, прохладной и острой, как отточенный клинок. Нехорошо было так отзываться о капеллане, тем более об Асторате.       + А мы ему не скажем +       — Они здесь, потому что я попросил их присутствовать, — ровно отозвался брат Корбуло, казалось, не замечавший откровенного недовольства верховного капеллана. — Нам нужна поддержка библиария, хотя бы в качестве меры предосторожности.       Мрачный взгляд Астората наконец сместился на брата Калистария.       — Рацель выбрал тебя, потому что ты представляешь наименьшую ценность? — резко спросил он.       — Он выбрал меня, потому что у меня уже есть опыт проникновения в сознание поражённого «чёрной яростью», — пояснил лексиканий. — И потому что из всех психических дисциплин телепатия всегда давалась мне лучше прочих.       — Ты знаешь, к чему может привести твой так называемый опыт? — хмуро поинтересовался Асторат.       Калистарий не дрогнул.       — Знаю.       Верховный капеллан приблизился к нему почти вплотную и взял за подбородок, внимательно глядя в глаза. Аэрати показалось, что он слышал звук, похожий на резкий вдох сквозь сжатые зубы.       — Ты был там, — глухо произнёс Асторат, продолжая сверлить лексикания взглядом. — Я вижу это по твоим глазам... Она уже в тебе, она пожирает тебя изнутри, хотя ты сам ещё не знаешь, что обречён...       Калистарий сделал шаг назад, вырываясь из его хватки.       — Мы все обречены, — отрезал он. — В той или иной степени. Никто не бессмертен.       — Асторат, — позвал брат Корбуло, — давай на время оставим мрачные пророчества и займёмся более насущными проблемами. За то время, что ты нас допрашиваешь, можно истечь кровью до коллапса.       Верховный капеллан покосился на него со странным выражением, как будто обиженный, что его отвлекают от любимого занятия.       — Мне начинает казаться, — продолжал сангвинарный жрец, — что ты преувеличил проблему, и моя помощь здесь не требуется. Так?..       На мгновение Аэрати показалось, что Асторат сейчас разразится яростной отповедью, но тот только хмыкнул и, оставив в покое брата Калистария, направился к бронированным дверям камеры, покрытым сетью защитных знаков.       — Скаут останется снаружи, — добавил он, протягивая руку к замкам.       — Аэрати пойдёт со мной, — возразил Корбуло. — Он мне нужен.       Вопреки ожиданиям, Асторат не стал возражать. Он лишь оглянулся, чтобы смерить Аэрати ещё одним оценивающим взглядом, и добавил:       — Это лишь означает, что, если он не выдержит, мой топор снесёт сегодня ещё одну голову.       Аэрати вздрогнул при этих словах, что не укрылось от брата Корбуло. Тот успокаивающе тронул его за плечо.       — Верховный капеллан так шутит, — сказал он негромко.       — Я абсолютно серьёзен, — бросил через плечо Асторат.       — И это — любимая его шутка, — вздохнул Корбуло.       Дверь, приведённая в движение скрытыми механизмами, открылась внутрь, и в ноздри Аэрати ударил резкий запах насыщенной кислородом крови. Рот наполнился слюной, и он машинально облизнул ставшие вдруг очень сухими губы. Через мгновение добавились другие запахи — пота, священных масел и почему-то озона. К запахам прибавились звуки — скрежет механизмов, заунывное пение машинного хора, а потом все их заглушил пронзительный вопль.       Брат Калистарий вздрогнул и поднёс пальцы к виску, словно у него внезапно заболела голова.       Вопль сменился протяжным стоном и затих. Аэрати переступил порог камеры, следуя за братом Корбуло. Тот замер на мгновение, словно не веря своим глазам.       — Кровь Ваала! — услышал Аэрати его голос. — Асторат! Ты должен был сообщить мне раньше!       Сангвинарный жрец поспешил вперёд, сервитор, помедлив мгновение, потопал за ним. Брат Калистарий, пробормотав что-то, что явно не было молитвой, прислонился к стене, всё ещё держась за висок, и Аэрати смог наконец разглядеть узника.       Он не сомневался, что это зрелище останется в его памяти на долгие годы.       Кровавый Ангел был прикован к гранитной плите, поднятой почти вертикально. Его руки, ноги и торс в нескольких местах охватывали скобы из толстого адамантия. Ещё одна скоба, более свободная, пересекала лоб, ограничивая движение головы. Узник был обнажён, не считая набедренной повязки, и было хорошо видно, как его мышцы сводит судорога. Пальцы на руках были скрючены, словно когти, как будто десантник пытался сжать их в кулаки, но не мог. Светлые волосы спутались и висели грязными сосульками.       Но самым страшным было не это. На груди несчастного виднелись четыре тёмные раны, оставленные ударом силового когтя. Кровь сочилась из них, не останавливаясь, и растекалась по бледной коже тонкой сеткой. Она была повсюду — пятнами на набедренной повязке, на адамантиевых скобах, лужами на каменном полу. Множество потёков на теле десантника наводили на мысль, что кровотечение временами останавливалось, а потом открывалось снова.       Узник снова застонал, и Аэрати показалось, что раны увеличиваются прямо на глазах.       — Делио, как же так... — прошептал брат Калистарий. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. — Почему он?..       Корбуло повернулся к верховному капеллану.       — Опусти плиту, — велел он тоном, не подразумевающим возражений. — Головной конец должен быть чуть ниже ног. Как давно открылось кровотечение?       — Девять часов назад, — отозвался Асторат. Пение хора, доносящееся из вокс-динамиков под потолком, стало тише.       — И ты ждал девять часов?       — Оно не было таким сильным.       Послышался скрип шестерней подъёмного механизма, и плита начала медленно опускаться в горизонтальное положение. Узник дёрнулся, выгибаясь в оковах, и застонал сквозь стиснутые зубы. Брат Корбуло приставил нартециум к его шее.       — Аэрати, иди сюда, — скомандовал он, не оборачиваясь.       Скаут послушно приблизился, стараясь не смотреть на залитый кровью пол. Сладковатый запах щекотал ноздри.       — Как ты? — тихо спросил его Корбуло.       — Всё в порядке, — заверил он. — Что мне делать?       Сангвинарный жрец бросил ему перевязочный пакет.       — Начни с обработки ран и перевязки. Это мало поможет, но, по крайней мере, выглядеть будет лучше.       Аэрати кивнул и склонился над распростёртым телом, осторожно очищая раны от сгустков свернувшейся крови с помощью тампона с контрасептиком. Брат Корбуло по другую сторону плиты подвешивал сосуд с прозрачным раствором к штативу, возвышающемуся над головой сервитора. Установив канюлю в один из портов под ключицей раненого, сангвинарный жрец поднял шприц, наполненный бледно-красной взвесью.       — Это отфильтрованные клетки Ларрамана, — пояснил он Аэрати. — На время должно помочь.       С этими словами он ввёл взвесь прямо в ярёмную вену десантника. Кровотечение немного замедлилось, но не остановилось. Сквозь клейкую повязку, наложенную Аэрати, на глазах проступали пятна крови.       Скаут беспомощно посмотрел на брата Корбуло.       — Что это?       Тот вздохнул.       — Это стигматы, Аэрати, — пояснил он. — Отметины «чёрной ярости». Когда потерянному брату являются видения последней битвы Сангвиния, он чувствует всю его боль. Но психически одарённых братьев эти видения иногда приводят к тому, что раны, нанесённые душе, проступают на теле в виде стигматов. Как сейчас.       Только теперь Аэрати заметил на бледной коже раненого наполовину выцветшие татуировки с символами библиариума.       — Поначалу это просто царапины, — продолжал брат Корбуло. — Но потом они становятся глубже и кровоточат всё сильнее по мере того, как видения «ярости» усиливаются. Если процесс зайдёт слишком далеко, стигматы могут привести к смерти.       — А его можно остановить?       — Можно замедлить. Но и это лучше делать в самом начале, когда стигматы только начинают образовываться, — глава сангвинарного жречества бросил на Астората неодобрительный взгляд. — Теперь уже прошло слишком много времени. В таком состоянии от брата Фиделио будет не очень много толку в рядах роты смерти.       Рассказывая это, Корбуло продолжал методично подбирать препараты на своём нартециуме. Постепенно кровавые пятна на повязках перестали быстро увеличиваться в размерах, а дыхание поддавшегося «ярости» брата начало выравниваться. Мышцы, до этого сведённые судорогой, немного расслабились.       Над плечом Аэрати нависла зловещая тень.       — Ну? — поинтересовался Асторат у брата Корбуло, словно не замечая стоящего между ними скаута. — Каков твой прогноз? Он сможет сражаться?       — Я делаю что могу, — отозвался сангвинарный жрец. — Но, как видишь, я не всесилен. Мне удалось погрузить его в сон, но, к сожалению, жертвы «чёрной ярости» не засыпают по-настоящему. Это лишь обман каталептического узла, который не будет действовать долго. Возможно... — он сделал паузу, словно собираясь с силами, чтобы произнести это, — возможно, лучшим решением будет подарить ему покой.       — Я так не думаю, — послышался голос брата Калистария.       Аэрати оглянулся. Лексиканий, до этого безмолвно подпиравший стену, стоял в изножье гранитной плиты.       — Делио заслужил право умереть, сражаясь, — тихо, но твёрдо произнёс библиарий. — Думаю, я могу помочь.       — Изложи свой план, — предложил брат Корбуло.       Калистарий оперся обеими руками о плиту, словно ему было тяжело стоять.       — Я проникну в разум Делио и постараюсь... как бы это вам объяснить... отвлечь его и перевести видения в другое русло. Это может помочь.       Асторат хищно усмехнулся.       — Ты считаешь, что сможешь прорваться сквозь защиту его разума? — поинтересовался он. — Ты всего лишь лексиканий.       — Я знаю Делио, — пояснил Калистарий. — Мы долгие годы сражались вместе. Я смогу найти к нему подход.       Брат Корбуло покачал головой.       — Ни в коем случае. Это слишком рискованно для тебя.       — Но я уже делал это, — пылко возразил лексиканий. — Я был в разуме поддавшегося «ярости» брата и вернулся. Я смогу сделать это снова.       К удивлению Аэрати, верховный капеллан кивнул.       — Пусть попробует.       Брат Корбуло посмотрел на него так, словно не верил своим ушам.       — Это опасно! — воззвал он. — Калистарий, так нельзя. Ты ведь не хочешь, чтобы у нас здесь было два стигматика вместо одного?       Библиарий слабо улыбнулся.       — Может быть, если я сегодня дам Делио шанс, кто-то другой однажды даст его мне? — проговорил он.       — Пусть попробует, — повторил Асторат. — Если ничего не получится... Мой топор давно не срубал головы библиариев.       Брат Корбуло тяжело вздохнул и бросил последний взгляд на закованного в адамантий Кровавого Ангела.       — Хорошо, — произнёс он наконец. — Попробуй. Но, если что-то пойдёт не так... — он выразительно поднял нартециум.       Калистарий кивнул.       — Я понимаю. Делайте, что считаете нужным.       Он прошёл вдоль плиты и опустился на колени. Потом снял керамитовые перчатки и осторожно взял обеими руками безвольную ладонь брата Фиделио.       — Это обязательно? — холодно поинтересовался Асторат, наблюдавший за действом.       — Нет, — признался лексиканий. — Но мне кажется, ему так будет спокойнее.       Верховный капеллан пожал плечами, но промолчал. Калистарий закрыл глаза.       Первое время ничего не происходило. Все невольные зрители, за исключением безразличного ко всему сервитора, напряжённо следили за библиарием. Аэрати показалось, что в камере стало холоднее.       Потом расслабившееся было тело брата Фиделио выгнулось дугой. Он закричал, словно терзаемый одновременно всеми демонами варпа вместе взятыми. Широко распахнутые глаза вспыхнули голубоватым потусторонним светом.       — Я никогда не буду служить тебе! — закричал он. — Умри, предатель! УМРИ!       Библиарий рванулся из своих оков, из-под сбившихся повязок брызнула кровь. На глазах изумлённого Аэрати адамантиевые скобы начали изгибаться и трескаться под напором чудовищной силы. Безумцу удалось высвободить ногу, но Асторат одним прыжком бросился к нему и прижал к гранитной плите. Аэрати навалился всем весом на вторую ногу, удерживая бьющегося в оковах десантника. Брат Корбуло снова пустил в ход нартециум, и сопротивление немного ослабло.       — Продолжайте держать, — велел он.       Аэрати покосился на брата Калистария, всё так же стоявшего на коленях, зажмурившись. В молчании, нарушаемом только тяжёлым дыханием, прошло ещё несколько минут.       Потом Калистарий открыл глаза, горящие таким же голубоватым светом. Из ноздрей, разъёмов для пси-капюшона на висках и из уголков глаз у него по капле сочилась кровь.       — Пойдём, брат, — позвал он неожиданно низким и хриплым голосом. — Пойдём отсюда. Пусть они уходят с примархом без нас. Мы останемся защищать Дворец до последней капли крови.       Что-то произошло. Раздался оглушительный грохот, откуда-то сбоку ударил разряд, напоминающий молнию. Ярко вспыхнули защитные контуры на стенах и потолке. Аэрати отбросило от плиты, и он отлетел далеко назад, ударившись затылком о стену. Из глаз посыпались искры, однако он тут же вскочил на ноги, готовый к бою.       Драться, впрочем, было не с кем.       Асторат, отброшенный в противоположный угол камеры, уже успел подняться. Сервитор медикэ, не отличавшийся таким проворством, кучей лежал у стены, облитый раствором из разорванной капельницы. Брат Корбуло, которого, по-видимому, не задело, склонился над Калистарием, неподвижно распростёртым на полу. Аэрати подошёл к ним.       — Со мной всё в порядке, — заверил он, встретив обеспокоенный взгляд сангвинарного жреца.       Тот кивнул и снова сосредоточился на лексикании, не спешившем подавать признаки жизни. Правда, он дышал, что внушало некоторую надежду.       Аэрати повернулся к брату Фиделио, переставшему биться в своих оковах. Тот ровно дышал, хотя по лицу изредка пробегала судорога, искажавшая красивые черты. Повязки, которыми были закрыты раны на его груди, оплавились, как от удара молнии. Аэрати аккуратно снял их и обнаружил, что четыре кровавых следа от когтя покрыты ровным ярко-красным струпом из клеток Ларрамана и больше не кровоточат. Обрадованный, он вернулся к брату Корбуло.       — Получилось! — воскликнул он, ожидая, что сангвинарный жрец обрадуется успеху.       Но тот лишь сухо кивнул.       — Хорошо.       Аэрати заглянул ему через плечо. Корбуло быстро отсоединял контур пси-капюшона от разъёмов на висках библиария.       — Подержи вот здесь, — велел он, не оборачиваясь. — Осторожно, они горячие.       Скаут присел на корточки рядом и аккуратно придержал оплавленные кабели. Пахло горелым. Приглядевшись, он заметил, что волосы Калистария опалены в тех местах, где они касались контура. Бледное лицо библиария было запачкано свернувшейся кровью.       — Что с ним? — тихо спросил Аэрати.       Брат Корбуло осторожно отсоединил пси-капюшон и отложил его в сторону.       — Психический шок, — пояснил он.       Лексиканий слабо застонал и открыл глаза, не без труда разлепив склеившиеся от крови ресницы. Голубоватого пламени больше не было, радужкам вернулась их прежняя синева, но белки глаз покраснели от крови из лопнувших сосудов.       — Калистарий, — позвал брат Корбуло, — как ты себя чувствуешь?       Библиарий поморщился.       — Нормально, — отозвался он. — Получилось?       — Да, — послышался сверху голос Астората. — Тебе это удалось.       — Но сейчас ты пойдёшь со мной в апотекарион, — добавил брат Корбуло тоном, не допускающим возражений. — Брата Фиделио мы поместим в стазис-камеру во избежание рецидивов, где он и пробудет до своего последнего боя.       Калистарий кивнул и снова поморщился, словно это движение причиняло ему боль.       — Ладно.       — Что ты видел? — верховный капеллан навис над лексиканием зловещей тенью. — Когда ты был в его разуме, накрытом тенью «ярости», что ты увидел?       Лексиканий с трудом сел, поддерживаемый братом Корбуло.       — Я не помню, — сказал он. — Помню только, как очнулся здесь, на полу.       У Аэрати возникло странное чувство, что Калистарий лжёт, однако он счёл за лучшее промолчать.        942.M41, Армагеддон Высокая орбита                     — Он предвидел это, — твёрдо произнёс Ламентарио.       Воспоминания, в долю секунды промелькнувшие в его разуме, поблекли и утратили краски, но всё ещё не исчезли до конца. Он позволил им задержаться ещё на мгновение, прежде чем померкнуть окончательно, после чего поднял взгляд на Квирина.       — Калистарий знал, что настанет момент, когда будет решаться его судьба. И знал, что я буду при этом присутствовать.       Ламентарио нелегко далось это решение, однако он чувствовал, что отступиться сейчас — значит предать доверие своего друга. Предать память о лексикании со смеющимися синими глазами, о том, кем он был, пока «ярость» не забрала его.       — Что ты от меня скрываешь? — подозрительно поинтересовался капеллан.       Ламентарио пожал плечами.       — Ничего такого, что сейчас имело бы значение. Но ты прав, брат. Мы уже включали библиариев в роту смерти.       Квирин недоверчиво покачал головой.       — Это было давно. Ты в те времена должен был ещё ходить в скаутах.       — Так и было, — ничуть не обиделся Аэрати. — Если мы пришли к решению, то я исполню свой долг — а ты исполняй свой.       «Калистарий заслужил это», — подумал он, осторожно приблизившись к безумцу. Лексиканий, впрочем, не оказал никакого сопротивления. Ламентарио опустил руку в латной перчатке ему на плечо.       Калистарий вздрогнул от этого прикосновения, сведённые судорогой мышцы вздулись буграми, и на мгновение показалось, что он готов разорвать кандалы.       — Всё будет хорошо, брат, — прошептал Аэрати. — Скоро ты наконец отправишься в бой.       Нартециум зажужжал, вводя выбранную иглу в ярёмную вену на шее лексикания. Тот судорожно дёрнулся, но это были последние рывки, перед тем как транквилизатор разнёсся с кровью по организму и преодолел гематоэнцефалический барьер. Учащённый пульс начал замедляться, напряжённые мышцы немного расслабились. Голова Калистария качнулась в сторону, словно у смертельно уставшего человека, пытающегося заснуть сидя.       Скорость метаболизма Астартес делала эффект многих препаратов почти мгновенным — и таким же быстротечным. Ламентарио посмотрел в расширенные зрачки библиария и кивнул своим невесёлым мыслям.       — У тебя будет от получаса до сорока стандартных минут, — сказал он Квирину, прежде чем покинуть святилище. — Этого должно хватить.       — Этого хватит, брат, — заверил его реклюзиарх. — Возвращайся к своим обязанностям. Увидимся, когда освободим Гадес.       — Увидимся, — ответил ему Аэрати, уходя.       Он ошибался, хотя тогда ещё не знал об этом. В тот день он видел Квирина в последний раз.        942.M41, Армагеддон Улей Гадес                     Его цепной меч оказался заблокирован. Всего на мгновение, но этого было достаточно. Ламентарио ещё пытался высвободить клинок, а кулак орка уже поднимался, чтобы снести его голову. Он видел это словно в замедленной съёмке и даже успел отрешённо, как будто это происходило с кем-то другим, подумать, что ситуация вышла довольно глупой.       Затем он поднял правую руку и закрылся нартециумом как щитом. Усиленный адамантием кожух под слоем керамита заскрипел, но выдержал удар, отбросив кулак зеленокожего в сторону. Ламентарио с мрачной решимостью устремился вперёд, метя нависающему над ним врагу в челюсть.       Медицинская пила взвыла, когда полотно из мономолекулярных лезвий врезалось в грубо сработанную броню на морде орка и рассекло её, погрузившись в плоть и кости. Ламентарио мог бы двинуть рукой вверх, чтобы цепное лезвие превратило содержимое орочьего черепа в кашу, но вместо этого повёл его вниз. Пила развалила челюсть орка на две не слишком ровные половины и погрузилась в мясистую плоть гортани, затем скользнула ниже, вырывая своими лезвиями куски трахеи и вскрывая крупные шейные сосуды. Горячий фонтан крови вырвался наружу и окатил Ламентарио, забрызгав визор шлема. На сетчатке вспыхнули и погасли предупреждающие руны.       Через мгновение фонтан несколько ослаб, и орк повалился назад. Ламентарио поднял освобождённый теперь цепной меч и отсёк ещё дёргающемуся ксеносу голову окончательно.       Визор всё ещё был залит липкой чужацкой кровью, не улучшавшей качество изображения, так что всё казалось подёрнутым кровавой пеленой. Аэрати машинально попытался стереть кровь тыльной стороной ладони, но латная перчатка плохо подходила для этого, так что он не добился ничего, кроме противного скрежета керамита.       — Сними и оближи, — посоветовал ему брат-сержант Равини, подходя ближе. Своего шлема он уже лишился, причём вместе с частью скальпа и ушной раковиной с левой стороны, что придавало его лицу некоторую асимметрию. А может быть, дело было в струпе из запекшейся крови, покрывавшем половину лица и шеи.       — Почему бы тебе самому не облизать? — усмехнулся Ламентарио. — Я наклонюсь.       В уголках линз начала по капле сочиться влага, постепенно смывая мешающую обзору кровь. Стекающий вниз омыватель оставлял на личине шлема кровавые разводы, напоминающие слёзы.       — Сыт по горло этим добром, — хмыкнул Равини.       Но в лихорадочном блеске его глаз Ламентарио прочитал ровно противоположное.       Он машинально проверил жизненные показатели сержанта, и, убедившись, что всё в норме, перешёл к тем членам отряда, чьи руны горели тревожным янтарным цветом. Доспех брата Витриана был пробит в трёх местах, но герметизирующая паста уже закрыла повреждения. Что же до брата Амуто…       — Со мной всё в порядке, я не знаю, почему этот датчик всё время показывает опасность!       — Он её показывает, потому что у тебя пульс под триста, — отозвался Ламентарио.       — Значит, врёт. Я себя прекрасно чувствую.       — Тогда ты, конечно, поможешь мне сдвинуть это, — не смутился сангвинарный жрец, кивая на лежащий ничком труп орка. Из спины ксеноса торчал кончик цепного клинка.       Вдвоём они с Амуто оттащили труп в сторону, открыв обезображенное тело своего брата. Люциан отказался умирать, не забрав противника с собой, так что его заглохший цепной меч наглухо застрял в мёртвой плоти ксеноса.       Ламентарио опустился на колени, чтобы осмотреть тело. Правая рука была косо обрублена ниже локтя, из раны, успевшей закрыться красной коркой из клеток Ларрамана, торчали острые обломки двух костей. Люциана убила не она, а удар цепного топора, вскрывший торс от плеча до левого бедра, где топор и застрял, когда полотно заклинило о тазовую кость. Эти повреждения организм космодесантника компенсировать не сумел. В ране вперемешку с осколками керамита и обломками раздробленных рёбер виднелись перемолотые внутренние органы. Ламентарио заглянул в рану мельком, только чтобы определить причину смерти. Острые зубья, проломив нагрудник и рёберный панцирь, разворотили правое лёгкое, прошли сквозь второе сердце, рассекли брюшную аорту и, видимо, нижнюю полую вену, вытащив под конец наружу несколько синюшных петель кишечника. Достаточно, чтобы убить космодесантника — но не сразу. Ламентарио удовлетворённо кивнул, обнаружив, что топор проломил грудину достаточно низко, и запустил встроенное в нартециум сверло.       — Братья, у нас новые сигналы в секторах четыре и шесть, — объявил Витриан. — Полторы минуты до контакта. Сержант?       — Ламентарио, — позвал Равини, — это надолго?       — Сейчас узнаю точно, — отозвался тот. Он приподнял павшего брата так, чтобы голова свободно запрокинулась назад и легла затылком на энергоранец, открывая гибкий уплотнитель на шее. — Развлеките их там, пока я не закончу.       Равини фыркнул и вернул свой клинок в магнитный замок на бедре, вместо него подняв болтер.       — Только не увлекайся. Не нравится мне наша позиция.       Ламентарио не ответил. Эндоскопический щуп редуктора скользнул в рассечённые ткани у основания шеи и наткнулся на прогеноидную железу. Как у всех созревших прогеноидов, нити, фиксирующие железу в фиброзной капсуле, легко отделялись. Некогда крупные сосуды, снабжавшие железу кровью, пока она росла, созревала и развивалась, уже истончились. Ламентарио запустил вакуумный отсос, легко втянувший отделившийся прогеноид в предназначенную для него капсулу.       Где-то за его плечом воинственно залаяли, стреляя одиночными, болтеры, и раздался весёлый смех Равини. Что бы там сержант ни бурчал, он явно наслаждался процессом. В ответ донёсся грохот тяжёлого оружия зеленокожих.       — Три минуты, — произнёс Ламентарио в вокс.       — А быстрее нельзя? — возмутился Равини.       — Нет, нельзя.       Сержант демонстративно вздохнул, но Ламентарио такие вещи не трогали. Он снова запустил сверло.       Извечный предмет конфликта сангвинарных жрецов с технодесантниками разворачивался вокруг извлечения грудных прогеноидов. Технодесантники, которым приходилось потом заделывать образовавшиеся дыры в керамите, никогда не понимали, что не позволяет сангвинарным жрецам просто снять нагрудник — ведь они же, в конце концов, не сверлят дырки в моторном отсеке, чтобы починить двигатель. Сангвинарные жрецы, в свою очередь, не желали понять, почему они должны выполнять лишние движения, когда нагрудник можно просто просверлить, и небезосновательно подозревали своих обученных на Марсе братьев в тривиальной лени.       Этот спор восходил к временам, когда Император ещё ходил среди людей, и не Ламентарио было ставить в нём точку.       Он всё ещё искал в грудной клетке второй прогеноид, когда земля содрогнулась, и грохот, намного превосходящий шум перестрелок, заглушил все остальные звуки.       В первое мгновение Ламентарио показалось, что весь улей обрушился ему на голову. Он инстинктивно упал на тело Люциана, отворачиваясь от ударной волны, которая прокатилась над ним, сотрясая многострадальный Гадес до основания. Многокилометровые здания стонали и выли под нагрузкой, что-то ещё обрушилось неподалёку, но улей устоял. Ламентарио понял это, когда амплитуда колебаний стала уменьшаться, так что он смог поднять голову и оглянуться.       — За Императора! — закричал Равини, выскакивая из укрытия и кидаясь навстречу оглушённым оркам. — За Сангвиния!       Остальное отделение кинулось следом. Ламентарио понял, что рискует остаться не у дел. Дочитав приличествующую случаю литанию, чтобы отдать последние почести павшему брату, он убрал капсулы с геносеменем и присоединился к остальным.       — …ление …ини, статус, — протрещал вокс, голос с трудом пробивался сквозь забившие эфир помехи в общем канале.       — Сержант Равини, братья Витриан, Амуто, Леонид и Рубио полностью боеспособны, — доложил Ламентарио, выждав пару секунд. — Брат Люциан пал, исполняя свой долг.       Несколько секунд в эфире был слышен только треск помех. Ламентарио не прислушивался к нему, слишком увлечённый разрубанием мясистых тел зеленокожих. Сражаться пусть не на переднем краю атаки, но всё же сражаться в полную силу, было приятно. К сожалению, долг сангвинарного жреца слишком часто навязывал ему другие, не такие радостные обязанности.       — Аэрати! — рявкнул наконец вокс голосом Арофана. — Что ты там делаешь?!       — Ты не поверишь, — хмыкнул Ламентарио. — Убиваю орков.       — Ты что, мечом махать сюда пришёл?       — Ты не поверишь, — повторил сангвинарный жрец. — Нет, в самом деле. У меня был приказ оставаться в арьергарде.       Ещё несколько секунд в эфире трещали помехи. Ламентарио воспользовался этим затишьем, чтобы крутануться и перерубить некрупного орка пополам, используя всё тело как рычаг — иначе его не слишком длинный клинок рисковал застрять на середине. Вновь хлынула кровь и желчь, окрашивая белые доспехи сангвинарного жреца в совершенно непотребные цвета. Однако удар вышел красивым. Орк ещё ревел, разваливаясь пополам — это тоже было весьма эффектно.       — Подбирай свой арьергард и как можно быстрее продвигайся вперёд, — вернулся голос Арофана. — Где Равини? Почему он не отвечает?       — Я думаю, он временно оглох, — признался Ламентарио. — Не могу его винить. Я думал, улей сейчас рухнет нам на головы.       — Весь не рухнет, — мрачно уточнил Арофан. — Дворец Экклезиархии обрушился прямо в разгар штурма.       Аэрати резко выдохнул.       — Ты нужен здесь, — подвёл итог Арофан. — Выдвигайся.       — Понял тебя, — отозвался Ламентарио. — Иду. Сколько под завалами?       — Выясняем. Но скажу тебе одно… — Арофан сделал паузу, словно сомневаясь, стоит ли вообще говорить, но всё же продолжил: — Роту смерти мы, похоже, потеряли полностью.       Аэрати кивнул, хоть собеседник и не мог его видеть. В груди что-то тоскливо сжалось и теперь не хотело разжиматься обратно.       — На то она и рота смерти, — произнёс он тихо. — Император знает их имена.       «Ангел зовёт нас. Ведь он там совсем один», — прозвучали в его памяти слова Калистария. Ламентарио поёжился при мысли о том, что его потерянный брат мог иметь в виду, произнося их.       Что ж, теперь, по крайней мере, он и правда был с Великим Ангелом, к которому так стремился.