mirror

      Хосок не знал, как ему придется справляться со всем этим.       Но каждая клетка его тела была готова взорваться. Каждый чертов раз, когда за ними шестерыми снова и снова закрывалась дверь.       Он вечно уезжал после всех: департамент полиции открывался позже, чем ребята уезжали на промоушен.       И тогда он оставался в общежитии один, с кучей разбросанных в спешке шмоток по комнате и горячим следом от руки Минхека на плече. Он был лучшим, кто мог его поддержать — Минхек всегда мог найти нужные слова и улыбнуться, а ещё припомнить, как они вместе с дуру пошли бить татуировки, как будто это самая никчемная вещь на свете — оставить что-то на своем теле навечно.       Но иногда в душе — ещё хуже. Когда все уходят, Хосок чувствует себя так, будто они все ещё на шоу. И он проиграл. Все судьи, смотря ему в глаза, сказали «нет». Причины уже неважны: в какой-то момент, когда никого нет, Хосок просто собирает свои вещи и уходит.       Потом он обязательно позвонит Хену и извинится за то, что ушел молча. Он знал, что Хену его поймет. Что все родное вмиг стало чужим, и каждая минута в одиночестве приносила только тягость. Хену обязательно поймет его. И простит.       Хосок надеялся на это, распахивая чемодан в небольшой квартире на окраине Хондэ. Отсюда было удобно и быстро добираться, а ещё его адвокат жил неподалеку. Вряд ли он был тем, с кем Хосок хотел выпивать кофе каждое утро в милой кофейне, но иногда так случается. Иногда все идёт не так, как хочется.       Он продолжает иногда ездить на съёмки с ребятами, но от жалеющих взглядов уже болит голова. Даже Минхек, обычно искусно притворяющийся, что все просто отлично, выглядел не самым обнадеживающим образом. Хосок просто не знал, что с этим делать.       В какой-то момент он перестает видеться с ними совсем. В полиции его помощь не требуется и он прибегает к жизни затворника: набирает пособий по английскому и делает всё что угодно, чтобы не думать.       Хену продолжает звонить ему каждый день, но к рождеству звонки становятся всё реже. В последний из них Хену приглашал его отпраздновать с ним: все уезжали домой, кроме него. Хосок тогда не осмелился спросить, почему.       Когда они сидят в канун рождества под синим светом телевизора, Хену признается, что он остался из-за мамы.       — Она сказала, что я должен быть с тобой, — говорит Хену негромко, почти в тон с девушкой, что передавала новости. — Сказала, что я сейчас тебе нужнее.       Хосока хватает только на усмешку. Он тяжело сглатывает, но Хену все видит — как тот кривит губы, когда силы улыбаться заканчиваются. Он тогда тянет младшего крепкой рукой, обнимая. Хосок обмякает в его руках, словно ребенок.       И через что бы он не проходил, ему никогда не было так погано, как сейчас. Чужие руки едва-едва удерживают в реальности, которая уже перестает казаться таковой, перестает казаться достоверной. Хосоку бы хотелось проснуться, но чужие руки его в этой псевдореальности удерживают. Он чувствует запах чужого одеколона и то, как старший сжимает его толстовку на спине.       Хену ничего не говорит. Хосоку слов было не нужно.       Они встречают рождество с одной пачкой рамена на двоих и парой бутылок соджу — просто для данности. А потом засыпают на диване от нарочной усталости, едва умещаясь.       После нового года все должно наладиться — так думал Хосок. Но тогда все ложится какой-то грудой на плечи. Мышечная масса перестает казаться такой надёжной. В феврале он чувствует себя несчастным зверьком в контактном зоопарке: репортёр тычет камерой в лицо, а он так и не может поднять взгляд. Адвокат за кадром тщательно следит за его словами, а Хосоку только и хочется сыпать извинениями, как будто это как-то могло загладить его вину.       В начале марта они отмечают день рождения Хосока в общежитии. Джухон непривычно много пьет и смеётся, Чангюн стреляет на него глазами, продолжая казаться подростком, пусть они и встретились все в зрелом возрасте. Хенвон больше уделяет внимания телефону или своему бокалу, изредка чуть натянуто улыбаясь остальным, а Кихен вяжет Минхену повязку на голову, нарекая новым Наруто. Ли так и носится по общежитию, пока Хену не начинает ворчать о том, что час уже поздний. И пусть, возможно, все изменилось, но Хосок понимал — он дома. И когда случайно пересекается глазами с Хену, понимает это тоже. Сон улыбается ему уголком губ, как в самые давние времена, словно напоминая, что он лидер, он хен, и все обязательно будет хорошо.       Той ночью он остаётся с ребятами. Его комната до сих пор пустует. Странно, что Чангюн не переехал в нее — он так рвался занять его место. Хосок помнит: когда они заселялись, они с Кихеном выиграли в «камень-ножницы-бумага» проживание в отдельных комнатах, когда Хенвон, Джухон и Хену и вовсе умещались в одной.       Когда Ли укладывается на холодных простынях, эта комната кажется ему самой чужой на свете. Он пытается заснуть, но никакое место на земле сейчас ему не принадлежит, словно отовсюду его должны вот-вот прогнать пинками. Он слышит негромкую ругань Минхека и Чангюна из соседней комнаты, но после начинает дремать.       Хосок разлепляет усталые, больные глаза, когда дверь комнаты приоткрывается, впуская полоску света. Это Хену — наверняка он все это время мыл посуду и убирался. Наверняка сегодня была очередь Чангюна.       — Прости, разбудил? — Сон прикрывает за собой дверь и садится на край кровати. Хосок лохматит волосы и мотает головой.       — Я плохо сплю.       Хену только кивает. Он вздыхает, залезая на кровать полностью и перекидывая руку через чужие плечи. Хосок укладывается рядом с ним, смотря на кромку диодной подсветки у потолка. Ему нравился фиолетовый, но сегодня она не горела.       — Я тоже плохо сплю, Хосок-а, — негромко говорит старший, поворачиваясь на бок так, что они оказываются лицом к лицу. — Каждый день кажется мучением. Для меня и ребят тоже.       — Спасибо, что вы рядом, — благодарит Хосок, цепляя его прохладные пальцы.       Хосоку хочется сказать много: что он смертельно устал, и жизнь больше не кажется для него верной. Что ни одна из выбранных дорог больше не истинная, а на каждый небольшой шаг приходится тонна неисчерпаемого чувства вины и тревоги.       Он не говорит, но уверен, что Хену его слышит. Слышит, и поэтому двигает ближе к себе, заставляя уткнуться носом в грудь. Хосок шумно дышит, приобнимая старшего, все ещё чувствуя себя несуразным, ненужным и лишним. Но с Хену он чувствует опору. Несмотря на разорванный контракт, разорванные надежды и, возможно, будущее, Хену для него все ещё лидер. Тот, за которым Хосок готов идти. Тот, с кем Хосок чувствует себя в безопасности.       С Джухоном они часами висят на видеосвязи, пока тот отдыхает. Ли рассказывает о своей новой подруге, о том, как промочил ноги во время последнего дождя, и обо всем на свете. Хосок слушает, затягивая шнурки толстовки и заливисто смеясь, пока звонок в фейс-тайме не прерывается звонком от адвоката.       После их разговора Хосок ещё долго держит телефон в руках.       Ему хочется написать всем на свете, но почему-то он звонит именно Хену. Как самому надёжному, как лучшему другу.       — Хён, — говорит он, все ещё немигающе смотря в стену.       — Да? Что-то срочное, Хосок-а? — на фоне слышится какой-то шум и разговоры.       — С меня сняли обвинения.       На той стороне провода — гулкая тяжёлая тишина. Но после — резкий вдох.       — Я скоро приеду.       Хену открывает дверь своими ключами — Хосок сделал ему копию после того, как сильно напился в одиночестве и чуть не помер от обезвоживания. Хену тогда долго и укоризненно смотрел на него, но после добро трепал по волосам и говорил, что все будет хорошо. Хосок тогда представлял, как просто выходит в окно, и все его мучения в один миг заканчиваются.       Но вместе с этими мыслями приходили и другие. О семье. О группе. О фанатах О Хену, который был рядом в любую свободную секунду, по первому требованию. Он не мог поступить так ни с кем из них.       Хосок не двигается с места, когда тот заходит, шурша пакетами.       — Я купил шампанское и угря, давая пожарим. Вечером пойдем в кафе, я предупредил ребят, — говорит Сон, по-хозяйски раскладывая продукты в полки на кухне. Хосока хватает только кивнуть — Хену и не донимает его расспросами. Они обязательно поговорят позже, сейчас Хосока стоило отвлечь.       И готовка с этой задачей отлично справляется. В общежитии они иногда готовили вместе. И пусть Кихен редко пускал их на кухню, сотворить что-то вместе было одновременно и блаженством, и шалостью. Угорь выходит вкусным, и Хосок даже улыбается, пока они сидят на диване в гостиной.       — Это только начало пути, но все обязательно наладится, — обещает Хену, когда они чокаются бокалами. Хосок делает пару глотков и утыкается носом в чужую шею, будто бы желая спрятаться от всего мира.       — Когда ты говоришь что-то, это обязательно сбывается, — говорит Ли задумчиво.       — Тогда я золотая рыбка, верно? — он слабо улыбается, прикрывая глаза. — Хочешь, я поеду вечером с тобой сегодня?       — Да. Не хочу оставаться один, — просит Хосок, смотря, как пузырьки в шампанском стремительно всплывают вверх, а затем лопаются.       В кафе Хосок пьет только кофе, пока остальные чокаются бутылками. Джухон шипит от того, как лайм щипет язык, Чангюн заливисто смеётся над ним. Они едят, обсуждая. Тогда Хосок и рассказывает все, как есть: про звонок от адвоката и все сопутствующие факты. Ребята радуются за него, а Джухон говорит, что Хосок всегда будет частью их семьи, их жизни.       После того, как Хосок с Хену захлопывают такси за остальными, то садятся в свое. В машине Хосок перебирает пальцы старшего, ощущая маленькую дрожь. Раньше ему было слишком все равно на свое будущее, на чувства. Хотелось просто исчезнуть или провалиться, чтобы не больно и без последствий.       Но сейчас самоощущение постепенно возвращается к нему. Он начинает чувствовать. Чувствовать порой странные вещи, какие-то звёздочки под ребрами и гулкое биение сердца в груди.       В квартире темно и пусто. Хосок немного устал, но скорее морально, чем физически. Он надеялся, что со временем он обретёт прежнюю силу, сможет быть наставником и для других. Но пока ему самому нужна помощь.       И Хену это знает. Знает, когда помогает стащить ему джинсовку. Когда маски летят на пол во всех смыслах, а те самые звёздочки искрами бьются глубоко внутри, пробивая корочку безразличия. Хену заглядывает в глаза — достаточно глубоко, чтобы вывернуть всего Хосока наизнанку, прочитать каждое из его неприметных примечаний, словно инструкцию по применению.       Хосок почти беспомощно хватается за его руки, когда они нелепо вжимаются друг в друга губами. То ли от какой-то неразрешнной страсти, то ли от всеобъемлющей грусти. Хосоку, по большому счету, просто-напросто плевать, когда мурашки по спине заставляют чувствовать хоть что-то.       Хену не спрашивает, когда тащит вверх чужую футболку. Просто он знает. Он крепко обнимает Хосока, у которого под спиной давно уже мягкая кровать. Все тряпки кажутся слишком лишними. Хосок слишком устал прятаться, слишком устал быть один, и каждое из чужих касаний ощущается тысячью разрядов. Они целуются и кусаются, скорее играясь.       Хену собирает с чужих губ тяжёлое дыхание. Хосок и правда смертельно устал. Сон тогда гладит его волосы и помогает лечь удобнее, чтобы продолжить беспорядочно целовать щеки, лоб и губы. Настолько нежно, что Хосок про себя лишь задаётся вопросом, почему они раньше не пробовали это. Но вслух он только тихо смеется и говорит, что вот-вот уснет. Хену негромко говорит что-то вроде «ну вот и хорошо», а потом накрывает их обоих одеялом. С Хену тепло, как с печкой, и Хосок засыпает в его руках, чувствуя себя самым причастным, самым нужным и любимым на свете.