Блюз

У Ямазаки в душе — блюз. О блюзе он знает от Хары. Смотри, говорит Хара, дохлая лошадь фермера из Теннесси — блюз, и одноглазая шлюха Молли — тоже блюз, когда все плохо, а ты поешь — и это блюз. Только если ты не благополучный сынок богатых родителей из Кирисаки Дайичи. Если бы я писал про тебя блюз, добавляет Хара, я начал бы его словами: этот рыжий достался мне задешево. Хара спит, отвернувшись к стене, и Ямазаки видит его лопатки, резко очерченные тенями, его локоть. У Ямазаки нежно и вкрадчиво тянет под ребрами. Этот рыжий и правда достался Харе задешево. Ямазаки знает, что в подмышке у Хары шрам. Хара с ним родился. Ямазаки гладит свой шрам в том же месте. Он долго заживал, и Ямазаки прятался целое душное лето, ожидая, пока он заживет. Напридумывал отговорок. А все из-за того, что Хара слил весенний баскетбольный матч — он тогда ходил как пьяный и, когда Ханамия спросил, что за дела, Хара ответил ему, что нашел соулмейта. Это, конечно, сняло все вопросы. Ямазаки видел его — этого соулмейта — низенький, невзрачный, с широким носом и в больших очках. Ямазаки подкараулил его рядом с репетиционным залом Хары и вел потом до Сайтама. Опыта в таких делах у него не было, поэтому он просто накинул капюшон толстовки, чтобы не светить рыжими волосами, старался не попадаться на глаза этому человечку и следить за расположением камер, если их замечал. У Ямазаки много в чем не было опыта — например, в убийствах. Но все, конечно, случается впервые. Человечек умирал долго и трудно. Ямазаки ждал у его дома, пока свет погаснет, а потом тихо вошел: человечек, как и мама Ямазаки, запасной ключ прятал под ковриком, а через ограду Ямазаки просто перемахнул. Он тогда ни о чем не думал — ни о том, что дом слишком большой, и человечек, вполне вероятно, живет в нем не один, ни о том, как именно его убьет — Ямазаки действовал по наитию, и всю дорогу ему безумно везло, кроме последнего момента: человечек отказывался умирать. Он лежал в кровати, Ямазаки душил его, и человечек сучил ногами и хрипел — глаза его выкатились, губы посинели — но он продолжал жить, судорожно царапая Ямазаки по предплечьям. Все закончилось тем, что Ямазаки до смерти забил его тяжелой пепельницей, которую человечек держал на прикроватной тумбочке. «Точно гайдзин», — решил Ямазаки. Какой японец будет курить в спальне? Все же провоняет табаком.Кровь осталась на обоях, на Ямазаки. Голова человечка превратилась в кровавое месиво. Ямазаки сполз с кровати, шатаясь, точно пьяный, надел толстовку кровью внутрь, прошел по дому, сгреб все, что показалось ему ценным и ушел, протерев стянутым полотенцем все, за что брался, спрятав ключ обратно под коврик и разбив снаружи стекло в задней двери. Умылся он в Аракаве на обратном пути. А на следующий день пошел и сделал себе шрам. Хара хвастался, что шрам — его метка, показывал его всем направо и налево. Если бы это был просто шрам, его бы задразнили. Наличие метки, конечно, все меняло. Разумеется, те бывали разными — странными родимыми пятнами, сочетанием родинок, ходили даже слухи про надписи, всплывающие под кожей… Чем необычней, тем почетней. У Ямазаки на внутренней стороне бедра цвело некрасивое бледное пятно размером с каштан, похожее на лишай. Ему нужен был шрам под мышкой. Все душное лето, пока шрам заживал, — мучительно долго, и родители сначала угрожали, что найдут мастера, который его сделал, пусть он будет и якудза, а потом опасались, что начнутся осложнения, — Ямазаки боялся, что сейчас за ним придут. Что сейчас заявятся полицейские и заберут его, точно зная, в чем он виноват. На самом деле он боялся, что придет Хара, и рисовал себе его: широкоплечую тень в черном, бледные руки, глумливую ухмылку. Хара придет и с этой самой ухмылкой скажет, что его сердце сгорело и что никто ему больше не нужен — а потом уйдет навсегда. И Хара действительно пришел, не в черном, а в сиреневом, принес Ямазаки яблок. Все зажило, но он почему-то чувствовал себя удивительно плохо: его познабливало, по ночам ему казалось, что он слышит, как кости в его теле перешептываются; ему снились плохие сны. Хара пришел, сел на кровать Ямазаки и принялся чистить яблоко. — Что твой соулмейт? — спросил Ямазаки. Хара до этого что-то бубнил ему про тренировки, про баскетбол, про команду. Но Ямазаки не мог об этом думать. Хара повернул в его сторону голову, на Ямазаки уставилась челка. — Соулмейт? Какой… Ах, он. Пропал, — последнее слово Хара произнес почему-то с вопросительной интонацией, словно ждал, что Ямазаки сейчас его поправит. Тогда Ямазаки откашлялся и показал ему шрам. Он не знал, как это все должно происходить: может быть, нужно заранее написать письмо? Отвести Хару за угол? Найти посредника? Хара улыбнулся, концом ножа, не прикасаясь, провел вдоль шрама, отложил нож в сторону и яблоко тоже. — Надо же, — сказал он нежно, — выходит, с соулмейтом я ошибся. После этого Хара наклонился и поцеловал Ямазаки. Спустя некоторое время — трахнул. * * * Ямазаки смотрит на Хару, и они вместе, но в душе у него — блюз. Полиция продолжает искать убийцу скромного заместителя управляющего департамента развития компании «Такеда». Хара спит, отвернувшись к стене так, словно не имеет к Ямазаки никакого отношения. Тогда Ямазаки наклоняется и целует его в основание шеи, обнимает поперек груди. Хара говорит трезвым голосом: — Кажется, кого-то недостаточно трахнули. Ямазаки сглатывает комок в горле и отвечает: — Может быть. Блюз — это когда тебе одиноко. Хара поворачивается. У него острая улыбка на длинных, узких губах. Он запускает ладонь под одеяло и, когда понимает, что Ямазаки не возбужден, просто плюет на ладонь и принимается жестко ему дрочить. Ямазаки шипит, морщится. Тогда Хара, в полумраке комнаты почему-то слишком бледный и слишком большой, ныряет вниз. Ямазаки чувствует на члене теплое дыхание, а потом его засасывает рот Хары. Но даже так у него встает не сразу. — Ноги раздвинь, — командует Хара. Ямазаки хотел бы огрызнуться, но почему-то чувствует себя слишком усталым. Он сгибает ноги в коленях и раздвигает их. Хара деловито и привычно шуршит, Ямазаки чувствует холодное, влажное прикосновение. — Мудак, холодно. — Терпи, — безжалостно говорит Хара. — Это же не я разбудил тебя ночью из-за недоебита. И потом он тоже безжалостный: резко вставляет в Ямазаки два пальца, делает ножницы. Ямазаки шипит: — Давай лучше я отсосу по-быстрому… — Ну уж нет, мой избранный, — Хара всегда ехиден, Ямазаки чаще всего не понимает, всерьез он или глумится. Поэтому, глядя в потолок, он спрашивает: — Поцелуешь меня? Потолок серый из-за сумерек. Хара отстраняется. Тишина. Пустота. Потом над Ямазаки всплывает его лицо — тоже серое, тоже в сумерках. Ямазаки чудится в нем обеспокоенность. — Хироши, — мягко зовет его Хара, — ну ты чего? Он ложится на Ямазаки, жилистый, худой и теплый, целует его — почему-то в уголок глаза, подсовывает руки под поясницу. Ямазаки смотрит на него — у них у обоих в подмышках одинаковый шрам, и это значит, что они предназначены друг другу. Хара, погладив его по бедру, устраивает его ногу у себя на пояснице, а потом входит в Ямазаки одним медленным, тугим скольжением. В самом начале это почти больно, хотя вечером они тоже трахались. Ямазаки шипит, Хара смеется нежным коротеньким смешком и целует его в ухо, начинает двигаться мягкими, размашистыми движениями. Только недавно Ямазаки никак не мог возбудиться, но теперь ему хорошо. В солнечном сплетении теплеет. Ему вдруг кажется, как будто Хара такой светлый, что выжигает сумерки вокруг, и они отступают. Ямазаки стонет. Хара прижимает его к себе, и возбужденный член Ямазаки трется о его живот. — Подрочи мне, — шепчет Ямазаки. — Не буду, — отвечает Хара и целует его, широко лизнув в губы. Они целуются и трахаются, сумерки сожжены. У Ямазаки сладко тянет поясницу. — Сейчас, — Хара так вспотел, что челка кажется влажной. Он усиливает хватку. Ямазаки вжимает его в себя. Потолок белый, как вспышка. Ямазаки, на мгновение ослепшему от оргазма, кажется, что его вдоль рассекает трещина. У трещины форма шрама — такого же, как у Хары, такого же, как у него. * * * Полицейские так и не приходят к Ямазаки — его вызывают в управление, и это он приходит к ним. Вместе с ним приходят родители и их адвокат. — Поймите, — говорит им немолодой полицейский с усталым, измученным лицом. — Мы предполагаем, что ваш сын может нам помочь, не более того. Родители что-то говорят, адвокат что-то говорит, Ямазаки пялится на фотографии. На фотографиях человечек — при жизни. И почему Ямазаки думал, что он некрасивый? На фотографиях человечек улыбается — и он просто человек, и рядом с ним какие-то другие люди, которые тоже улыбаются. И вот он где-то на пикнике, а вот — в юкате, а вот — в мантии выпускника и с дипломом в руках… А вот — всего одна фотография для освидетельствования. По цвету кожи понятно, что человек неживой — ну или Ямазаки так кажется. В фокусе бледное пятно размером с каштан, похожее на лишай. — Вы же знаете, что в больницах новорожденных осматривают на предмет меток и записывают все похожее в историю болезни? — интимно спрашивает полицейский. — По нашим сведениям господин Хидео искал вас, — добавляет он, не дождавшись ответа. Теперь у человека есть имя, которое Ямазаки не хочет знать. — А что насчет шрамов? - спрашивает он, откашлявшись. Ему кажется, тон выдаст его с головой. Все смотрят на него. — У господина Хидео не было шрамов,— говорит полицейский, потом добавляет: — Быть может, вы могли бы ответить на несколько вопросов? Ямазаки молча смотрит в ответ. В душе у него блюз.