Неспящие в Шанхае

Шанхай не спит никогда, в Шанхае всегда происходит что-то. Что-то страшное, что-то красивое, что-то обыденное. Жизнь течёт широким потоком по неоновым венам автострад, пульсирует в окнах многоглазых небоскребов, призывно блестит в витринах и фальшивых улыбках проституток, ждущих своих клиентов. Сколько бы ни таилось смертей в цементных джунглях, жизни тут всегда будет больше ... Оставив машину на парковке за квартал от дома любовника, Дзинь Дун вливается в поток спешащих горожан и старается не оглядываться назад, но чувство, что за ним следят, свербит между лопаток. Словно в позвоночник кто-то целится из пистолета с глушителем. Не очень-то он нужен, глушитель. Шанхай не спит никогда, Шанхай шумит до утра —никто ничего не услышит... Подавив нервный смешок, Дун подтягивает воротник плаща повыше — серая ткань чиновничей униформы в этой стране неплохая защита — и входит в подъезд. Именно входит, не вбегает, хотя сказать по правде — он напуган. И нет, ему не стыдно за это. Еще месяца не прошло, как видный оперный певец H был застрелен неизвестными на пороге элитного жилого комплекса в самом центре города. Это произошло душным весенним вечерком, который предвещал одни лишь удовольствия — тем, у кого совесть чиста. У Н она была весьма грязной — закрутил роман с женой вице-мэра. В театре ходил красивый слух — что кровь Н смешалась с французским вином из разбитой бутылки, которую тот привез любимой из командировки. Жизнь оперного премьера окончилась прямо как в его любимой опере — картинно. Гоня прочь идеи, как бы мог умереть он сам, и какие интересные вещества мешались бы на асфальте с его кровью, Дун вдавливает квадратную кнопку до упора, и лифт начинает свой плавный ход. Вверх физически, но метафорически — несомненно вниз, в самый ад, к запретным удовольствиям, которые однажды сгубят их всех... Что ж, бессмертны и безгрешны только вожди. Дун не видит проблемы в том, чтобы принимать себя таким, каков есть, и свою внезапную, весьма проблемную влюбленность в Ху Гэ рассматривает немного со стороны, с любопытством. Самое забавное, что влюблен только он сам. Гэ никогда не говорит ему о чувствах. Когда ему охота потрахаться, легко находит Дуна — может прикатить посреди ночи на мотоцикле или даже прилететь в другой конец страны. В Шанхае ласково зазывает к себе, обставляет свидания с большим вкусом, хлопочет, чтобы любовнику было вкусно и красиво до, удобно после. Но оба понимают, что количеству приятных ужинов и бурных оргазмов никогда не перевести эти отношения в новое качество, нет. Они никогда не были парой. Хорошие друзья с benefits... Лифт почти донёс Дуна до цели, остаётся пара этажей. Сквозь прозрачную стену город простирается, словно на ладони, и он невольно задаётся вопросом: какой из этих бесчисленных огней горит по его душу? У театра на глаза ему попался велосипедист, которого он позже видел в другой части города, и даже, кажется, с минуту назад этот наглец проскочил мимо, светя лед-лампочкой прямо в лицо. От театра до дома любовника, на минуточку, сорок минут на машине. Как так? Слежка? За что? Партия не одобряет его деятельности на посту куратора, или?.. — Привет. Наконец-то. Заходи... Ху Гэ одаривает вошедшего невесомым поцелуем и такой же улыбкой. Покачивая бедрами, удаляется в гостиную. Следом вразвалочку трусят два кота, серый в полоску и рыжий. Свита. Дуну уже веселее, и серый плащ он не вешает на вешалку, а злобно скомкав, пихает в шкаф. Улыбка Ху Гэ — единственное, что может отвлечь от всего этого дерьма. И даже излечить на время от страха. В его любовнике всё — не от мира сего, он словно луч света в сером царстве несвободной страны. Даже странно, откуда в нем столько болезненной цепкой жажды жизни. Другой бы давно сдался, сломался, прогнулся. А Ху Гэ слово нравится ходить по краю, заигрывать с огнем. Его обжигает, а он вновь и вновь тянется к опасной красоте, к самовыражению. И лечит ожоги вином и наркотиками. Под дурью он сначала улыбчив и расслаблен, а потом мрачен, как туча. Любопытно, какой момент сейчас? Очень скоро становится ясно, что момент переходный. Ху Гэ уже не в духе, но ещё не зол. Появление Дуна в комнате он словно бы и не замечает — продолжает недвижно валяться на диване, обложенный котами, и пялится в книгу. Плеснув охлаждённой водки в стопку, Дун садится на ковер у дивана. Один из кошаков — черно-белый Цик — тотчас укладывается рядом и начинает мурчать. Под кошачье мурчание водка идет хорошо, можно не закусывать. — Что читаешь? — Верлена, — нехотя отзывается Гэ. И шмякнув книгу на живот, декламирует с закрытыми глазами.

В трактирах пьяный гул, на тротуарах грязь, В промозглом воздухе платанов голых вязь, Скрипучий омнибус, чьи грязные колеса Враждуют с кузовом, сидящим как-то косо И в ночь вперяющим два тусклых фонаря, Рабочие, гурьбой бредущие, куря У полицейского под носом носогрейки, Дырявых крыш капель, осклизлые скамейки, Канавы, полные навозом через край, — Вот какова она, моя дорога в рай!

— Говорят, он написал это, когда шёл на свою свадьбу... — всё так же, не размыкая век, говорит Гэ. Голос звучит насмешливо, но улыбка вымученная и в каждой черточке лица тоска. Любовник выглядит до того заебаным, что Дуну на минутку становится стыдно лезть к нему со своими желаниями. Но припомнив липкий страх, с которым входил в подъезд, он принимает волевое решение пожалеть Гэ потом. После секса. "Если уж валяться в луже крови на шанхайской мостовой, так хоть за дело." — Знаешь, когда ты вот такой, — задумчиво говорит Дун и, подобравшись поближе, начинает гладить бедро любовника, — я напоминаю себе музыканта. Пытаюсь извлечь что-то путное из своего инструмента... — Но инструмент дохрена устал... — Возможно, я должен поухаживать за инструментом, чтобы он зазвучал? — вкрадчиво интересуется Дун, забираясь пальцами под полу дизайнерского халата. Кожа любовника горит огнем; возможно, у него жар, но пофиг, всё равно они этим займутся. — И смазать какие-то детали... — Ну попробуй, — равнодушно отзывается Ху Гэ. И, нечаянно махнув рукой, роняет томик Верлена на пол. — Минуту! Метнувшись в холл, Дун возвращается со скомканным пальто и вытряхивает из кармана пакетик с кокаином. — Небольшой сувенир из Тайваня. — Вот так вот просто? — прекрасные глаза сяо Гэ слегка округляются, и Дуну чудятся неоновые искорки в них. Или не чудятся, и надо срочно задёрнуть шторы. — Ты бы его хотя бы бантиком перевязал... — Кое-кому надо язык перевязать, — ворчит он, приводя в движение жалюзи на гигантском окне. — Самые тайные вещи не станут явными, если соблюдать элементарную безопасность. Гэ грустно усмехается. — Мне нечего скрывать, кроме тебя, веришь? Дун верит. От кокаина он отказывается и просто ждёт, когда любовник взбодрится. Это происходит довольно скоро. Отряхнувшись от свежих ощущений, он широко разводит бёдра и зовёт Дуна взгядом. Тот встает на колени и запускает ладони под халат, а там — та-дам! — ничего лишнего, только слегка возбуждённые причиндалы. Подтянув бёдра любовника поближе, он ласковыми кружащими движениями не спеша растягивает сфинктер. Вскоре Гэ начинает сам насаживаться на палец. Тугие мышцы плотно обхватывают фалангу, пульсируя вокруг нее. Скоро эти восхитительные сокращения ощутит член, но не так скоро, как хотелось бы — Дун всем собой ощущает, что сегодня любовник нуждается в длиной прелюдии. То ли устал от съёмок в тупом сериале, то ли вызов к партийному начальству прошел хреново — сяо Гэ нипочём не скажет, что именно стряслось, но Дун и так знает: кто-то заколачивал его скрипкой гвозди. Не вынимая пальца, он принимается нежно проводить языком вокруг него, щекочет и разглаживает, слегка проникает внутрь. Ху Гэ сладко стонет и подаётся бёдрами навстречу. Это бесстыдная ласка всегда ему нравилась, а под кокаином тем более должна зайти. — Трахни меня, трахни меня, — стонет Гэ после недолгого молчания, и быстро тяжело дышит между словами. — Трахни меня... Дун делает вид, что не слышит, и продолжает дразнить любовника. Только когда тот начинает умолять в голос, он раскатывает по изнывающему члену презерватив и, наскоро размазав смазку, вставляет в разласканое отверстие. Гэ зажмуривается и беззвучно ловит ртом воздух. Он все ещё слегка не в себя, неуловимо напряжен, и Дун отвешивает любовнику звонкую пощёчину. И ещё одну. — Не сдерживайся, выражай свой восторг от того, что я ебу тебя. Гэ послушно начинает стонать. О, эти сладкие звуки! О, он неспроста напоминает Дуну инструмент! Или песню. И наконец-то она ничем не стеснена... Дун всё быстрее двигает бёдрами, все больше сила удара — он словно хочет вколотить Ху Гэ в диван намертво. А тот и рад — стоит хоть немного замедлиться, и умоляет трахать его быстрее и сильнее. Дун не против идти на поводу, но за каждую просьбу любовник получает от него пощёчину или хлёсткий шлепок по заду. Гэ любит, когда его пиздят — и морально, и физически. После очередного удара он кончает, выгнувшись дугой. Дун терпеливо ждёт, поглаживая любовника по раскрасневшимся щекам и шее. Кончающий Гэ — дивное зрелище, никогда он не бывает столь откровенным вне постели, таким беззащитным. Надеясь, что любовник не против продолжения, Дун целует его, притихшего, в шею и вновь начинает двигаться. Но это уже не тот способ — Гэ предпочитает, когда его трахают поочередно то в зад, то в рот. Хочет взять от жизни по максимуму, как он сам это объясняет. — Я могу тебе отсосать? — шепчет он, лихорадочно блестя глазами. Тонкие пальцы деликатно скользят по взмокшей пояснице. Дун весело усмехается. — Можешь, разрешаю. Ему нравится эта игра — Гэ на кураже любит строить из себя покорную секс-игрушку, этакую наложницу императора. Дун не имеет ничего против подыграть и побыть этим императором. На этом они с Ху Гэ когда-то и сошлись — хорошо импровизируют в паре. Сначала такая слаженность наблюдалась только на съёмках, а потом... Дун никогда бы ни подумал, что его потянет разделить постель с мужиком. Но Ху Гэ для него никогда и не был мужиком в полном смысле слова — напоминал то эльфа из параллельного мира, то лунного оборотня, то принцессу, приговоренную к рождению в грубом мужском теле... Особенно последнее. Гэ нравится переодеваться в женщину для ролей, но всем видно, что для него это больше, чем игра. Он слишком наслаждается этими перевоплощениями. Будучи человеком прямым, Дун как-то озвучил это своё наблюдение — без тени осуждения, но с намеком, мол, не хочешь ли ты со мной чем-то поделиться, Ху Гэ? Чем-то, чего я не знаю. И Ху Гэ охотно поделился... всем собой. Ну то есть как... Он посмотрел на Дуна так, как не смотрел никогда прежде. Глубоко, открыто. И что-то внутри в тот миг раскололось. То ли предубеждение против пидоров, которых он, было дело, даже открыто высмеивал. То ли предубеждение против Ху Гэ, которого он хоть и считал другом, но не понимал. А тут вдруг всё стало так ясно... Как в анекдоте. Мужика спрашивают: — Вы гей? — В смысле? — Ну вы сексуальное большинство или сексуальное меньшинство? — Я сексуальное одиночество. Один в один про сяо Гэ. Родился не в то время, не в той стране, не при том режиме. Все его чудачества, вегетарианство, пять кошек, побеги в США за корочкой режиссера — он во всем этом был и будет безмерно одинок. Это его карма, его путь, но ведь таким путем идти очень сложно. На него не позовешь кого попало, даже если очень хочется. Дун-гэ позвал — взглядом. Одним только взглядом — раз, и втянул... На свою дерьмовую дорогу к раю. — Я что-то делаю не так? Приятные ощущения ниже пояса резко сменяются унылым ничем, и Дун, вынырнув из морока воспоминаний, опускает взгляд вниз. Гэ сидит между его ног на корточках и смотрит недовольно. Мгновение назад он обрабатывал член любовника, и тому было охуенно приятно, но так как их первый раз случился именно в формате минета и именно в такой позе, Дуна нечаянно вынесло в ностальгию. А Гэ это заметил, хоть и под кайфом. Ну упс. — Всё так, всё супер, — он старается загладить неловкость, поглаживая Гэ по затылку и ненавязчиво подталкивает его обратно, к недососаному члену. Гэ ни в какую. Мнительный, вечно на измене, что «сделал что-то не так». — Мне просто... ну... ты только не сердись, мне ОНИ мешают. Кошки... — Ох! — обречённый вздох и лукавая улыбка. Боги, как же славно, когда Ху Гэ улыбается! — И дались тебе кошки, как будто они расскажут кому-то... Вывернувшись из-под ласкающей руки и отринув все возражения любовника, Гэ встаёт и как есть, голый, с покрасневшими от контакта с ковром коленками, начинает перетаскивать кошачье стадо прочь из спальни. Ленивые туши не собираются помогать хозяину, и Дун добрых пять минут любуется дивной фигурой любовника во всевозможных ракурсах и позах. — Готово, — Гэ насмешливо кланяется и возвращается на исходную позицию, к ногам любовника. — Я могу продолжать, или тебя опять что-то смущает, мой трепетный Дун-гэ? Ну что на такое ответить? Когда этот человек называет его «мой» — друг, коллега, придурок, — Дун невольно преисполняется гордости, словно ему выдали какую-то почетную грамоту. Вроде бы ненужная бесполезная хрень, а как приятно! Смущённый этим неуместным чувством, Дун говорит с любовником грубее, чем тот заслуживает. — Ничего меня не смущает, трепло ты этакое, соси давай. Запустив пальцы в короткие волосы на затылке, Дун задаёт ритм, и Гэ покорно его повторяет. Всё, можно расставить ноги пошире, откинуться на диванную спинку и кайфовать. Умелые губы и ловкий язык знают всё, что нравится Дзинь Дуну, и отдельное удовольствие видеть их за работой. Когда он с женой, секс обычно происходит в темноте — Ли Цзя не стыдлива, но против ничего не имеет. А вот с Гэ всегда хочется света, обзора — смотреть в его глаза, видеть, как заостряются скулы, когда он всасывает член, как красиво напрягаются мышцы спины и ритмично оттопыривается зад... — О да, сяо Гэ, о да!.. — чтобы удовольствие было острее, он сползает на самый край дивана, наклоняется вперёд и начинает лупить ладонью по поджарому заду, стараясь задевать пальцами самую дырочку и даже проникая в нее. Гэ благодарно стонет и сосёт ещё старательнее. Дзинь Дун всовывает палец внутрь, начинает быстро-быстро вращать им. И наконец кончает, сил сдерживаться уже нет. Член выталкивает семя в гостеприимный рот. Вынув палец, Дун откидывается на спинку дивана, сам отнимает лицо любовника от паха. Сладкий момент — увидеть залитое спермой лицо. — Теперь я чувствую себя художником, — ухмыляется он, размазывая по щеке любовника только что вытекшее семя. — Грёбаный Поллок. — Глаза Гэ светятся нежностью. Пусть он никогда не говорит о своих чувствах, но они есть, Дун уверен в этом. И от этого становится очень тепло на душе. Они слишком хорошо понимают друг друга, такую драгоценность нельзя не замечать. Но очень важно заботиться, чтобы она не была заметна окружающим. За себя Дун не так уж и волнуется, он счастливо и крепко женат, партия и общественность не имеют к нему претензий. Или имеют, но совсем чуть-чуть. А вот сяо Гэ, этому экзотическому причудливому созданию, однажды придется сломаться, стать как все... И от этого на душе холодно.