Прошлое — это так больно, моя Мари, всё, что нельзя исправить и изменить. Каждое грубое слово, кривой совет, тот утонувший в море цветной браслет. Слёзы на выпускном и последний вальс. Что-то хорошее тоже, но в том и фарс: это есть якорь, что тянет тебя ко дну, в прошлый четверг, в растаявшую весну. Если не сможешь и не шагнешь вперед, то, что давно истлело, тебя сожрёт. Брось его в пламя, гляди, как оно горит, полку освободи для другой любви. Прошлое — это прекрасно, моя Мари, только с собой ни за что его не бери.
Когда Элиза Харрис уходит из кафе, оставляя Данте позади, то искренне верит, что справится с этим, вот только понятия не имеет, как. Брат не делает попыток догнать ее и остановить, даже не возражает и не спорит. Он думает: они это уже проходили, она опомнится и все станет как прежде. Ночью он снова окажется в ее постели, и Элиза не сможет этому помешать. У нее нет силы воли Агаты, которой так гордилась тетушка, выдержки и вообще ничего нет, кроме смазливого личика и красивых глаз. Вцепившись пальцами в руль своего Порше, обтянутый кожей — дорогой, как и все в ее красивой жизни, — Элиза понимает, что вернуться домой выше ее сил. Смотреть на Данте, чувствовать себя голой под его нахальным взглядом — это ловушка, попав в которую, она уже не сможет выбраться. За окном люксового авто меняются один за другим знакомые до боли пейзажи, и вот впереди ворота родного дома открываются перед ней. Элиза еще не решила, что делать, но идти внутрь не хочется. Страх гложет изнутри голодными червяками. Элиза даже представить себе не может, что будет, если все узнают. От одной только мысли все сжимается. Но ее не волнуют все — только Чарльз. Звать его папой она так и не привыкла, но именно это слово отзывается теплотой внутри при одной только мысли о нем. Где бы она сейчас была, не попадись на его пути той ночью, почти десять лет назад? Торговала бы наркотиками или собой, как все ее знакомые из «прошлой» жизни? Пойти в часовню, наверное, самая глупая идея, что могла придти ей в голову. Мелькает даже мысль, что стоит только отворить тяжелую дверь, перешагнуть порог — и земля разверзнется у ее ног, чтобы отправить прямиком в ад, где ей самое место. Элиза ежится от сумрака и слабого света луны, от прохлады в каменных стенах, но заставляет себя войти. В особняке ее ждет широкая и мягкая кровать, а здесь только холодный пол, но даже его она не достойна. Какая ирония: она всегда любила этот дом больше остальных и не могла представить себе жизни где-то еще, а теперь мечтает оказаться где угодно, только бы как можно дальше, именно тогда, когда это возможно меньше всего. — Что вы здесь делаете? — помощник детектива застает врасплох. — Не самое безопасное место, ведь убийца где-то рядом. — Как вы меня здесь нашли? — Видел, как вы парковались, а потом направились в сад. Мне показалось это странным и… — И вы за мной проследили, — Элиза договаривает за него, и помощник детектива вдруг смущается, словно его застали за противоправным действием. Есть в этом что-то трогательное, что невольно вызывает у нее жалкое подобие улыбки. — Вы делали свою работу, я понимаю, Сэмуэль. — Сэм. Зовите меня Сэм. Вам, должно быть, трудно находиться в особняке после случившегося, но это место не самый лучший выбор. — Сэм решил, что в часовню ее привела скорбь. Она не будет переубеждать: пускай так, чем допытывается до истинных причин. За пару дней, прошедших с убийства тетушки, Элиза прекрасно натренировалась ее изображать. Но скорби нет. Аннет отродясь не были близка с ней: прожитые под одной крышей годы и общая фамилия не сделали их родными. Тетушка никогда не давала забыть: крови Харрис в ней, Элизе, нет. — Я выросла в этом доме, думаете, мне будет страшно здесь? — Я хотел сказать, что тут холодно и нет ничего, кроме каменного пола. Вы правда хотите остаться здесь? — Это мое тайное место. Вы понимаете? — Сэм улыбается: он ее понимает. Тянет с плеч дешевый блейзер и накидывает на ее хрупкие, подрагивающие от холода. Ткань приятно мягкая, от нее пахнет свежестью: морем. — Спасибо. — Не сидите здесь долго. — Сэмюэль уходит, и Элиза остается одна. Как ни странно для красивой девушки ее круга, но одиночество привычно. В школе одноклассники сторонились ее, дразнили ведьмой; мальчишки доставали, а девчонки смотрели снисходительно-презрительно. Сложно было винить их: дружить с такой, как она, уличной девчонкой, понятия не имевшей о манерах, хамившей всем вокруг, да еще и не слишком то привлекательной… Она сама не захотела бы дружить с такой. Кто бы мог подумать, что гадкий утенок станет изящным лебедем? Только Данте хотел дружить с ней. Защищал от нападок, всегда был рядом, позволял забираться в его кровать во время грозы и слушал все, что она говорила. Сэм решил, что она пришла в часовню, чтобы побыть какое-то время в одиночестве, и ему и в голову не пришло, что Элиза собралась здесь ночевать. Но в его блейзере теплее и как-то уютнее. Утро будит Элизу теплыми лучами, пробираясь в часовню сквозь цветные витражи. Спать на полу не лучшее из ее решений и теперь все тело болит — это плохая новость. Солнце только взошло, а значит, домашние еще спят, никто в особняке не встает так рано, — и это новость хорошая. Пробравшись в комнату, словно она чужая в родном доме, Элиза без сил падает на мягкую кровать — и удается поспать до полудня. За завтраком никто (кроме Данте) не замечает, что ночью ее не было в доме. Она появляется при параде, в привычном образе: дорогое платье, легкий макияж, каблуки. Она же Элиза Харрис, девочка-конфетка. Данте то и дело бросает вопросительные взгляды: что-то изменилось, пошло не так, но Элиза старается не смотреть на него. Как хорошо, что сегодня у нее дела в городе и не нужно искать предлог, чтобы уехать. Гнетущая атмосфера семейного сбора давит, воздух в столовой становится плотнее, а от взглядов Данте становится еще хуже. — Ой, я же опаздываю! — Элиза взмахивает ресницами — актриса из нее превосходная, — и спешит покинуть дом, но Данте рушит ее планы, поймав на крыльце. — Где ты была? — Голубые глаза — сплошное требование, хочется от них скрыться, но брат не даст ей это сделать. Он не привык слышать отказы. — Какая разница? Мало ли, где я ночевала. Тебя это вообще не касается. Между нами все кончено, — последнюю фразу Элиза почти шипит, понизив голос и приблизившись к Данте. На мгновение кажется, что он ее вот-вот поцелует, но спасение приходит неожиданно. — Мисс Харрис. — Черт, как же она рада слышать голос помощника детектива. — Вы не забыли про нашу встречу? — Данте вынужден отстраниться, и Элиза спешит к Сэму — там безопаснее. — Я думала, что мы встречаемся в городе… — Растерянность изображать нет нужды. Никакой встречи не было и в помине, но Сэмюэль почему-то пришел ей на помощь. Снова. — Мы договорились встретиться здесь, но я могу подвести вас в город.***
— Как вы думаете, кто мог убить вашу тетю? — Не знаю. — У нее были с кем-то конфликты? — Не знаю. — Вы с ней не ладили? — Я, — Сэм готов услышать уже привычный ответ, — не знаю. Элиза Харрис заметно нервничает, хоть и пытается это скрыть, вцепившись руками в бумажный стаканчик, — аромат кофе и ее дорогих духов так непривычен в его старом Форде, но пробирает. Харрис относится к тому типажу женщин, для которых создаются самые дорогие наряды и самые драгоценные украшения, рядом с ними всегда красивые мужчины. Эти женщины никогда не смотрят на простых парней — таких, как он, Сэм. Но сидя в его машине, обворожительная мисс Харрис едва ли может смотреть на него. Ее глаза уставились прямо на стаканчик с кофе, а плечи — светлое кружево дорого платья подчеркивает их хрупкость — едва заметно подрагивают. Элиза вся сжимается, будто зверек, загнанный в угол. Она, определенно, что-то скрывает, и хотел бы он знать, что… — Элиза, что вы делали в ночь убийства миссис Сильвер-Харрис? — Она чуть вздрагивает и пара капель кофе попадает на платье. — Спала. — Элиза поворачивается к нему, и Сэм видит в зеленых глазах страх. Он понимает, что ее ответ — это ложь, и она, кажется, понимает это тоже. — Вы мне не верите, да? — Я не считаю вас убийцей. — Сэм мимолетно улыбается, чуть приподняв уголки губ, ему хочется успокоить эту девушку, а еще больше — разгадать ее. На первый взгляд Элиза кажется красивой картинкой с обложки глянца, но не все так просто. — Мисс Харрис, Элиза. — Еще один мостик к ней и еще пара капель кофе на подоле дорого платья. Касаясь ее пальцев своими, Сэм не хочет ее напугать. — Расскажите о вашей тете. Какими были ваши отношения с ней? — Никакими. — Она пожимает плечами. — Мы жили в одном доме, но никогда не были близки, как родственники. Вам ведь известно, что мы с Данте приемные. Тетя нами никогда на самом деле не интересовалась, не больше, чем того требовалось для видимости идеальной семьи. Агата всегда была ее любимицей, не удивительно, что Аннет оставила все ей. — А условия завещания вас удивляют? — Сэм осторожничает. Элиза немного расслабилась, и он не хочет разрушить это. — На самом деле нет. Это вполне в ее духе — считать, что судьбы других в ее власти. — голос Элизы звучит жестче, с неприязнью, и Сэм невольно задумывается о том, что образ безобидной миловидной блондинки не такой уж и искренний. — Я не отдала вам блейзер… — внезапно вспоминает она, легко переключившись с воспоминаний о погибшей родственницы на предмет его гардероба. Так легко, что это не может не насторожить. — Пустяки, потом вернете. Отвезти вас домой? — Нет, мне нужно в библиотеку. Я как раз собиралась туда ехать, когда вы. — Мимолетная пауза, и Сэму кажется, что сейчас он услышит нечто важное, но Элиза продолжает как ни в чем не бывало: — Появились, хотела позаниматься. — Сейчас ведь каникулы, — произносит Сэм, подмечая, что Элиза больше не выглядит напуганной. — Где вы учитесь? — На медицинском. У меня очень требовательный куратор, поэтому приходится много заниматься дополнительно. А в библиотеке гораздо спокойнее, чем дома. Еще один клин вбит в образ богатенькой девочки, думает Сэм, провожая Элизу Харрис взглядом, пока та не скрывается за высокими дверьми городской библиотеки. Харрис лжет о том, что делала в ночь убийства, лжет о своей скорби, а теперь еще и скрывает от семьи свое увлечение учебой. Образ типичной блондинки удобен тем, что никто не возьмет тебя в расчет? Или он просто слишком много думает не о той Харрис, ведь не ее застали на месте преступления, но именно она вызывает у Сэма больше всего вопросов.***
Утром — на похоронах — она будет в порядке. Чуть больше макияжа, — но не слишком много, пусть все видят красные после бессонной ночи глаза, — чуть больше кофе, но диетического, без кофеина, и тогда она сможет держаться на ногах. Но до утра еще много часов, а сейчас Элизе просто хочется забыться. Короткое платье, громкая музыка и крепкий алкоголь ее друзья. Алкоголь пьянит, кружит голову, и слишком поздно Элиза замечает рядом знакомый силуэт. Высокий, широкоплечий и голубоглазый, он привлекает женское внимание даже в полумраке и свете софитов, но все его внимание принадлежит только ей одной. И это пьянит не хуже виски. Она так старалась избегать Данте последние дни, что больше не осталось сил. Элиза не противится, когда Данте уводит ее в пустой коридор. Музыка и свет остаются позади. Он толкает ее лицом к стене, и она ощущает прохладную шероховатую поверхность кирпича, упираясь в него руками. Руки Данте, скользя по ее бедрам, бесстыдно задирают черную ткань — такие знакомые ощущения, такие пугающие и желанные одновременно. — Ты правда думала, что можешь уйти от меня? — Горячий шепот обжигает кожу, и сильная дрожь пробивает ноги до самых пяток. Данте — само воплощение порока, и именно это ей в нем всегда нравилось. Он чувственно поглаживает ее через гладкую ткань шелкового белья, и Элизе кажется, словно она проходит все круги ада. Все ее старания рушатся к его ногам под сладкие стоны. — Придется наказать тебя… Ты очень плохая девочка, Лиз, ты знаешь это? Поток ледяной воды обрушивается на их головы, заставляя отскочить друг от друга. Элиза не сразу понимает, что это сработала система пожаротушения — сработала на отлично, отрезвляет мгновенно. Данте зовет ее, но вокруг вода, и Элиза теряется в темноте. Удается взять себя в руки, оказавшись на улице, но там снова вода — она попала прямиком под ливень. Мокрые волосы липнут к лицу, макияж наверняка размазан, но ей плевать. Хочется убежать как можно дальше от себя, и Элиза уходит прочь от клуба, пока Данте не нашел ее среди остальных гостей, вынужденных оказаться под дождем из-за пожарной системы. Она спешит, ступает на проезжую часть, но каблук неожиданно ломается, и свет фар приближающейся машины ослепляет ее. — Вы в порядке? — Странная мысль мелькает, когда Элиза узнает голос Сэма, но она к нему, кажется, уже привыкла. Макото спасает ее в третий раз, и это уже система. В его номере — простом и лаконичном, не сравнить с люксом, что держат здесь для нее — тепло, а главное сухо, и далеко от особняка. Помощник детектива уступает ей кровать, занимает неудобное кресло. Это так странно — ночевать в комнате с мужчиной, которого заботит ее целомудрие. Знай он правду, стал бы помогать ей? Конечно, нет. Зная правду, Элиза сама бы от себя отвернулась. — Кейт, моему племяннику так повезло с вами. — Тетушка Аннет сегодня настроена добродушно. Еще бы, ведь новая пассия Данте самая настоящая ее копия, только намного лет моложе. Тот же безупречный стиль, цепкий взгляд и деловая хватка. Будущая миссис Харрис младшая уже давно пересчитала все кубики пресса на идеальном теле Данте и все деньги на его счетах. Она не просто пассия — невеста, о чем наглядно говорит огромный бриллиант в фамильном кольце. Будущая миссис Харрис не успевает ответить, и тишину разрезает скрип вилки по тарелке — Элиза выплескивает свою ярость на еду. Тетушка Аннет мимолетно морщится. Эта племянница — в отличие от родной — немного не удалась. Недостаточно манер и недостаточно покорности. Но Элизе плевать. Она на зло тетушке приходит на ужин в рваных джинсах (непозволительный наряд) и на зло красит пряди светлых волос в нежно-розовый. Выражение лица тетушки бесценно — провокация удалась. — Элиза, милая, — Аннет с ней так фальшиво ласкова, что несуществующий сахар скрипит на зубах, — покажешь Кейт наш сад? — Нет! — Слишком поспешно и грубо даже для ее бунтующих восемнадцати лет, но Элизе плевать. С нее хватит. От идеальной мины невесты Данте тошнит хуже некуда. Эту змею Элиза уже ненавидит. — Я устала и собираюсь идти спать. — Накрахмаленная салфетка летит на стол, а стул скрипит, когда Элиза отодвигает его. Она отказывается верить, что Данте достанется этой вашингтонской выскочке, нет! Из столовой Элиза почти убегает, но все же выдержки хватает убавить шаг. Еще рано и спать совсем не хочется, а бушующие эмоции не дают успокоиться. Она пытается читать, немного переписывается с Агатой, жалуясь на Кейт, — так жаль, что сестры нет рядом — и едва дождавшись полуночи забирается в мягкую кровать. Сна нет. Внутри все кипит и бурлит, пытаясь вырваться наружу. Проходит около часа — ужасно медленного — когда вдруг ниша в стене приходит в движение. Элиза замирает. По всему телу бегут мурашки. Она слишком хорошо знает, что это значит. Тетушка Аннет пребывает в уверенности, что о тайных ходах никто не знает, но они с Данте уже пару лет пользуются одним из них. Данте появляется в ее девичьей спальне не спрашивая разрешения — ему и не нужно. Садится на край кровати, матрас прогибается под его весом. На Данте только пижамные штаны, и в лунном свете он кажется еще красивее. Хотя куда уж больше… У Элизы захватывает дух. — Ты никак ревновала, малышка? — Данте наклоняется к ней, приподнимая за подбородок. От него пахнет дорогой туалетной водой, виски и табаком — такая привычная смесь ароматов. Ноздри приятно щекочет, и Элизе хочется отвернуться, но он не позволяет. — Почему бы тебе не пойти к своей Кейт? — Тебе не нужно ревновать, малышка, я весь твой… — Горячие губы повторяют линию ее ключиц, и дыхание сбивается. Тело наполняет сладкая истома, Элиза падает в порочную пучину, падает и… Открывает глаза. Вокруг все еще номер отеля, окутанный полумраком. Сэм спит в кресле, она слышит его ровное дыхание. Мерещится присутствие Данте. Элиза знает: его здесь нет, но брат добрался до нее даже во сне. Прошлое похоронено глубоко в памяти, но не забыто. Она избавилась от его невесты так же, как и от остальных: никакая девушка не простит своему парню случайно найденное в его спальне чужое белье. И никакой девушке не придет в голову, что белье принадлежит его собственной сестре. Она проворачивала этот трюк не один раз — всегда срабатывало. Лучше бы позволила ему жениться на той американке. Тогда Элизе казалось, что Данте — единственное, что имеет значение, она не могла делить его ни с кем. Если бы она тогда понимала, что лишает себя свободы.***
Даже похороны Аннет не вызывают у Элизы ни капли сожаления. Ее последнее воспоминание о тетушке: злые глаза, плотно сжатые губы и едкий, проникающий в душу отравляющим ядом низкий голос. «Я всегда знала, что ты чудовище, монстр… Я немедленно расскажу все Чарльзу: он должен знать, какую змею пригрел на груди!» Она умоляла, даже упала на колени, готовая на все, что угодно, только бы тетя не пошла к отцу, но Аннет оставалась непреклонна, как всегда — железная леди. Только вот рассказать ничего не успела — той же ночью ее убили. Кто-то воплотил в жизни мысли Элизы и от этого голова шла кругом. Вереницу гостей взяли на себя Чарльз и Агата; Данте держится возле них, даже не пытаясь говорить с ней. Такое поведение ему не присуще, но не может не радовать. Даже дышится как-то легче. Длинный день, наконец, заканчивается, гости уходят, а молчаливая семья собирается в гостиной. Появление детектива Гудмана и его помощника никто не ждал, только не в день похорон. — Господа, нам не хотелось бы омрачать этот день еще больше, но правосудие ждать не может. Полиции стало известно имя убийцы миссис Сильвер-Харрис. — И кто же он? — Агата подается вперед, ей сложно сдерживаться, но сестра становится все больше похожей на тетю Аннет, и эта мысль не нравится Элизе. Иногда Агата смотрит на нее, будто все знает, и эта мысль не нравится еще больше. — Мистер Харрис, вы арестованы. — Что-то происходит. Воздух в гостиной в одно мгновение накаляется, а потом раздается взрыв. Взрыв Элизе мерещится — это грохот от отлетевшей в сторону напольной вазы. Элиза пытается понять, о ком говорил детектив, но Данте столкнулся с помощником Макото, внезапно легко справившимся с беглецом. Воздух вокруг нагревается до предела и плавится, становится трудно дышать. Обрывки мыслей на задворках сознания, но Элиза уловить их не может, и ее накрывает темнота. «Она спит! Вам нельзя сюда! Да что же это такое! У вас есть хоть капля человечности? Вначале арестовываете Данте, а теперь…» Агата почти сорвалась на крик: ее голос проникает через дубовую дверь и вынуждает открыть глаза. Помощник Макото спорит с ней, требуя встречи с Элизой, но заботливая сестра стоит каменной стеной. Данте… От боли становится нечем дышать и хочется снова лишиться сознания, но Элиза заставляет себя выбраться из мягкой кровати и на дрожащих ногах дойти до двери. Каждый шаг достижение, но шестое чувство подсказывает: лучше поговорить с Сэмом сейчас. — Агата, все хорошо. Сэмюэль, проходите. — Вы в порядке? — Он вглядывается в ее лицо, отмечая бледный отпечаток слабости, заходит в комнату, провожаемый тяжелым взглядом Агаты, но Элиза закрывает перед сестрой дверь, бросив мимолетное и лживое: «Все хорошо». — Вы хотите поговорить о Данте. — Она не спрашивает, в тихом голосе утверждение. Элиза уже все поняла, возможно, раньше остальных. А может, они все уже знают… — Вы всерьез думаете, что это он? — Элиза тянется к чашке давно остывшего чая, в жалкой попытке занять руки. — Ваш брат сразу сознался в преступлении. — Пальцы разжимаются: чашка разбивается, но мягкий ковер глушит звук, и она невольно смотрит на дверь. Ничего не происходит, никто не врывается в комнату, Агата ушла. — Но он отказывается говорить о мотиве. Твердит только одно. — И что же он говорит? — Ее голос вдруг слабеет и становится похож на детский лепет. Элиза опускается на мягкую кровать, не уверенная, что ноги удержат ее. — Что защищал вас. Честно говоря, это путает нам все карты. Что такого могло произойти между вами и вашей тетей? — Элиза молчит, сверлит глазами собственные руки, потом переводит взгляд на мокрое пятно и осколки изящного фарфора, не в силах взглянуть на Макото, а он вдруг опускается на корточки перед ней, чтобы увидеть зеленые глаза. — Элиза, доверьтесь мне, вы ведь хотите помочь брату? Сэмуэль вызывает доверие. Но рассказать… Это как сорвать пластырь со свежей раны. Или прыгнуть в пропасть. Разрушить свою жизнь, поставить крест на будущем в семье Харрис и уничтожить эту семью, навсегда запятнав репутацию. Семью, что подарила жизнь, о которой Элиза и мечтать не могла. И поставить на кон все это… Лучше бы она прыгнула в пропасть. — Мне было тринадцать лет. Хэкни*, где даже днем можно поймать пулю в лоб. Вечно пьющий отчим с неконтролируемой агрессией. Пустой холодильник, и желудок сводило от голода. Однажды я задержалась на улице, пытаясь найти хоть немного денег на еду, — я была попрошайкой, да, можете меня такой представить? — и задержалась на улице. Какой-то парень прицепился ко мне, но вдруг откуда ни возьмись появилась машина и зацепила его. Дверь распахнулась, и я решила, что хуже быть уже не может. На заднем сиденье сидел парень на пару лет постарше меня. Красивый; я не встречала раньше таких, только по телевизору. Его водитель заблудился по пути из Бруклина, и я показала им дорогу. Меня отвезли домой, пытались дать денег. А потом спустя какое-то время появился Чарльз и сказал, что больше я никогда не вернусь в эту дыру. Я узнала, что Данте — тот мальчик, его приемный сын. Мы с ним сблизились. Стали не разлей вода, лучшие друзья. А потом мне исполнилось шестнадцать, и все изменилось. — Изменилось? О чем вы говорите? — Сэмюэль совсем не понял ее, он даже мысли о чем-то порочном в отношениях брата и сестры не мог допустить, и Элизе вдруг становится стыдно. — Мы были не просто близки — мы стали любовниками. Вначале все казалось игрой двух подростков, но потом все зашло дальше… Это была болезнь. Я делала много вещей, о которых теперь сожалею. Потом я пыталась все это прекратить, но… — Она запнулась, заметив, как Сэм изменился в лице. — Вы считаете меня чудовищем? — Нет, Элиза. Так я не считаю. — Он так отменно лжет или же… Думать об этом совсем не хочется. Хочется лишь одного: чтобы все поскорее закончилось. — Тетя Аннет узнала о нас за пару дней до своей смерти. Она была в ужасе и ярости. Хотела рассказать все Чарльзу, но не успела. Это разбило бы ему сердце. Данте, очевидно узнал об этом и… — говорить становится труднее, но она находит в себе силы закончить. — И помешал. Помощник Макото больше не говорит с ней. На какое-то время в комнате повисает тишина. Он не сразу оставляет ее, но когда собирается уходить, дрожащий голос Элизы настигает у дверей: — Что вы будете делать? Расскажете всем? — Макото не отвечает. Бросает на нее быстрый взгляд и уходит, оставляя одну. Наедине с фарфоровыми осколками — такими же, как ее жизнь. Все кончено. Рано или поздно это должно было случиться. Элиза, кажется, даже готова.