Не будет дозволено

Большая рука с голубоватой кожей снова обмакивает едва влажную кисточку в маленькую непрозрачную склянку. Тихий напряженный выдох – и Кисаме, склонившись лицом почти к самым пальцам, проводит еще одну ровную линию. Он больше чувствует, чем слышит, как Итачи слегка усмехается; не отдаляясь от его ноги, Кисаме поднимает глаза и смотрит на его лицо. Этот взгляд, получившийся по-собачьи преданным, почти раболепным, от стоящего на коленях напарника вызывает у Итачи широкую, отдающую плохо скрываемым презрением ухмылку. Будешь ли ты целовать мне ноги, если я прикажу? Конечно, будешь. Я знаю, что для меня ты готов сделать не только это; ты давно забыл про честь, даже не послал ее к черту, а просто оставил. Как ненужную, потасканную шлюху. Кисаме смотрит еще минуту в глаза Итачи, лучащиеся превосходством и самодовольством, а потом осторожно, не отрывая взгляда от лица напарника, безмолвно спрашивая разрешения, обхватывает его щиколотку большими голубоватыми руками и медленно подносит к губам. Кожа Кисаме шершавая и холодная, а тонкая, почти по-женски изящная нога Итачи нежна и бледна, совсем неестественно, как мрамор, и лишь кое-где можно разглядеть мягкие черные волосы – чуть выше, чем касаются сухие губы напарника, и едва ли нарушая нездоровую белизну. В глазах Итачи жжется насмешка, но он не убирает ногу, и Кисаме, смелея, чуть усиливает напор жестких губ. Он хочет, чтобы Итачи застонал, громко, чувственно, как прошлой ночью, когда Дейдара с силой впечатал его спиной в стену, придавливая запястьем горло, и впился ртом в его губы, больше истязая, чем целуя… Кисаме тогда понял, что отчаянно хочет быть на месте подрывника, хочет иметь право прикасаться к своему напарнику; он бы не причинил ему боли, нет, он был бы нежен и срывал бы с его губ такие же яркие стоны, но только легкими, как ночной воздух, сухими поцелуями… Кисаме еще раз смотрит в полуприкрытые насмешливые глаза Итачи, а потом прижимается к тонкой щиколотке щекой; на секунду опустив веки, словно наслаждаясь невиданной доселе дозволенностью, он отстраняется и, чуть помедлив, обхватывает губами большой палец, единственный, на котором еще нет темного пятна лака. Его язык ласкает широкий твердый ноготь, чувствуя каждую полосочку на нем, оглаживая мелкие неровности; если б Итачи дал ему время, он бы, наверное, сделал его гладким, скользким, как покрытая блестящей слюной кожа. Но Итачи неспешно, будто ему наскучило, вытаскивает ногу из его ладоней и медленно опускает обратно на табуретку. Мимолетное прикосновение, которое закончилось. Кисаме знал, что все будет так. – Продолжай, – бросает с отвращением Итачи, слегка кивая в сторону склянки с лаком, и Кисаме, подавив вздох, снова берется за кисточку. Он точно знает, что ему никогда – никогда – не будет дозволено то, что можно Дейдаре.