Ворон и его верховный человек

      Лунная тропинка разрезает тьму перед старой одинокой башней, заползает на стволы деревьев вокруг, мнётся под сапогами идущего. Мерно звенят падающие звёзды, отражаясь искрами в блестящих глазах-бусинах, сияя на иссиня-чёрных перьях золотой пыльцой.       Просыпается вóрон, дремлющий в ночи, встрепыхается. Что снилось ему? Острые верхушки рифов, пронзающие корабли? Серебряная, позеленевшая от старости монетка, застрявшая в щели меж камней? А может, бледноликая лесная дева, поросшая мхом и ароматными травами?       Когти вонзаются в плечо, тревожа старые раны, запутываются в длинных седых прядях и серебряных нитях, украшенных нефритовыми бусинами.       В такт плачущим звёздам цокают подковы на каблуках о каменную дорожку.       — Карр!       — Не кличь беду, окаянный! Кыш, Со, кыш!       Ворон распахивает крылья, успев перед этим впиться крепким клювом в костлявый палец, и взмывает во тьму ночного леса, мрачной кляксой растекаясь по небу. Кружит вокруг башни, заглядывая в чёрные провалы смотровых окон и роняя перья, как роняют листья умирающие деревья. Рассвет нескоро, но полночь уже давно миновала.       Скрюченный старик достигает своей обители, наступает на первую ступеньку, что зазвенит под ногами стеклом, поблёскивая хрупким хрусталём. Под весом тела она хочет рассыпаться в пыль, проломиться весенним подтаявшим льдом, но выдерживает. Вторая разливается переменчивой зеркальной ртутью, а третья — жидкой всесжигающей магмой. Безразлично миновав иллюзорные барьеры, верховный маг поднимается выше, в сердце спиралью закрученной башни, чья верхушка теряется в звёздах, почёсывает небо, пронзая его острыми шпилями.       С каждой ступенью спина распрямляется, и чем ближе к небу, тем легче становится шаг. Времени река меняет своё направление, развевающиеся седые патлы, запутанные ветром, буйными крыльями и острыми когтями укорачиваются и темнеют, обретают цвета и наливаются красками. Яркие рыжие пряди играют с ветром, залетающим в щели каменных стен, будто языки пламени.       Рядом пролетает ворон и садится на плечо, перья вспыхивают золотым факелом.       — Горрячо! Горрячо!       Ловкими пальцами обуздав огоньки, молодой маг прячет пламень в кармане — совсем скоро он пригодится.       Дверь на верхушке неприязненно супит кованые брови-вензеля. Снова открываться, скрипеть несмазанными петлями, звенеть засовами. Работа несложная, но за века надоевшая до глубины изъеденных шашелем досок.       Внутри всё знакомо. От поседевшей за долгие времена пыли до последней заплесневелой поганки, что трусливо прячется у камина.       Маг гонит ворона на шест, роняет пламень в очаг и бросает в котёл пригоршню звёзд. Те шипят, извиваются, будто морские, но потом затихают, в немом крике разевая зубастые рты, выпрашивая проклятия на ужин.       — Скорро ли ррассвет? Скорро, Ли?       Нахохлившись, ворон надрывно кричит, выкашливая слова между створок клюва, теряя седые перья вялыми лепестками грязного снега.       — Скоро. Скоро, мой старый друг. Ещё немного нам осталось ждать. Ночь стóит больше, чем день.       Маг режет деревья, которые растут уже давно без прежней стихии, бездушные и гнилые. Собирает травы, что не травы давно, а сонные человеческие души. Смешивает с тенями, что прежде прятались по углам, и кидает в котёл на пожирание звёздам.       Красная прядь, отсечённая заточенной костью, и чёрное перо ложатся рядышком, сплетаясь причудливой яркой спиралью и истаивая в бурлящем зелье. Звёзды кричат, в экстазе пожирая древнее проклятие и источая миазмы, светящиеся мутным человеческим разложением и скорбью. Две капли крови нечеловека и невóрона превращают их в маленькие солнца, опаляя стены и рисуя на них морозные узоры.       Время песчаной капелью уходит сквозь пальцы, разжигая рассвет. Утренняя свежесть проникает под кожу, гася огонь, сгущая кровь, приглушая краски. Маг давит зевок, спешит, помешивая звёзды, и они, насытившись, умолкают, становятся прозрачными, кристально-чистыми, будто слёзы девственницы. Зелье удаётся на славу, освобождая реальность от банального смысла.       Жадно выпив половину, верховный спешит. Светлеет небо, очерчивая верхушки елей, гаснут ночные светила и луна давно спрятала свой лик. Последние шаги даются уже с трудом, он падает на лавку. Свесив ногу и руку, он смотрит, как лижут пальцы тени, как падают последние перья с ворона, как щуплое птичье тело ломается, растёт ввысь, ширится в плечах, пока не обретает истинную форму.       — Чувства мои сильны как смерть.       Сквозь дрёму сковывающего сна-проклятия он шепчет непослушными губами то, что не дано услышать никому, и снова умирает, так и не услышав ответ.       — Я знаю.       Зелье тает в руках ворона, не успевая даже коснуться губ. Он опускается перед магом на колени, ведёт кончиками пальцев по потерявшим огонь волосам, уже тронутым седой изморозью, трепетно касается скулы, очерчивает губы, смахивая золотую пыль, и тянется к ладони, но пальцы проходят сквозь. Тело перед ним лёгкое: газовая ткань, воздушное воплощение, такое близкое и веками недостижимое.       — Спи, Ли. День стóит больше, чем ночь. А я сохраню твой сон.