Это твоё?

      Сэм помнит, когда это началось. То есть, это. До этого на его теле появлялись и другие слова: глухой, инвалид, стрёмный, урод, братец этого психа, ёбнутый.       Педик.       Сэм, на самом деле, ничего плохого не делал. Никому. И людям, которые думали все эти плохие вещи о нём, очевидно, тоже.       Он всегда общался лишь с Беккой и Кэмпбеллом; иногда — реже — с Кассандрой и Элли — кузины даже знали язык жестов; изредка — с Горди. Сэм всегда думал, что парень выучил жестовый лишь для саморазвития. Может, потому что ему было интересно. Но Горди был хорошим и всегда относился к нему с заботой и участием, хотя, может, и не хотел быть его другом.       До того, как началось это, на его запястьях, и груди, и плечах, и где попало, появлялись слова «я так люблю его», «замечательный друг», «без него бы я не справилась», но он знал, кто так думал. Бекка. Она всегда говорила ему это безо всякой скрытности и стеснения и улыбалась каждой новой мысли, написанной на его коже. Своей мысли.       До того, как произошло это, ровно за три дня, слово «педик» появилось на его лбу. Он расплакался перед родителями и смеющимся гадко братом, Кэмпбеллом, прося взрослых разрешить ему не идти в школу.       Но надпись не исчезла на следующий день. И на следующий. И Сэму пришлось идти.       Да, он смотрел на мальчиков. Иногда. Но он был обычным пятнадцатилеткой. Ему нравилось на них смотреть. Это не было необычным или плохим — сексуальный интерес. Просто люди не понимали этого.       Ему не хотелось называться педиком. Ему хотелось называться человеком. Просто человеком. И чувствовать себя нормальным.       Если Сэм смог полюбить себя, несмотря на глухоту, то все эти надписи... Они не делали легче его принятие себя, как гея.       А в тот день... Он просто зачесал чёлку так, чтобы она спадала на лоб и закрывала надпись. Хотя крайние буквы виднелись. Но, может быть, никто и не обратил бы на него внимание, если бы Кэмпбелл не взял его за эту же чёлку и не потянул волосы наверх; если бы не закричал: «Смотрите!»       На него смотрели все. А Сэм рвался из рук брата, глядя на Бекку, стоящую возле её шкафчика.       Он не видел рвущуюся Элли, которую обнимала и держала в руках слишком крепко Кассандра, что-то настойчиво шепча о том, чтобы та не подходила к его старшему брату. И не видел парня, который едва сдерживался, чтобы не подойти к Кэмпбеллу и не остановить его.       Когда Кэмпбелл всё же отпустил его, Сэм убежал в мужской туалет. Закрылся в кабинке и начал плакать. Потому что позорно. Потому что больно.       А потом стал наблюдать за словами, медленно, но ощутимо расползавшимся по запястью: «Он ведь глухой?»       Этот вопрос не злил Сэма. Практически ничего не злило. Иногда он думал, что почти вся злость, которая должна была достаться ему, оказалась внутри Кэмпбелла. В довесок к его собственной.       Он просто продолжил плакать. А через несколько минут заметил, что в отверстие под дверью кабинки просунули записку и свёрток.       На бумаге Сэм прочитал (фраза была написала тем же почерком, что и слова на его запястье): «Единственное зло в нашей жизни — это вина, а вины не бывает там, где случившееся не зависит от человека.

Цицерон, кажется»

      Сэм подумал, что это очень мудро. Случившееся ведь действительно от него не зависело. В этом не было его вины.       Но кто из их школы может знать высказывания Цицерона?       Кто вдруг решил поддержать его?       В свёртке обнаружилась морковь. Свежая, помытая и почищенная, рыжая-рыжая.       Сэм провёл рукой по своим волосам и вытер слёзы. Бережно убрал записку в рюкзак, надел его и вышел в коридор, грызя морковку.       Бекка сидела возле двери и тут же подорвалась и его обняла — Сэм едва не подавился. Когда она отпустила его и показала жестами «я люблю тебя», он увидел, что подруга, кажется, плакала. И сам чуть снова не заплакал.       Они вышли в коридор вместе, держась за руки.       А потом Кэмпбелл снова снёс его и долбанул об шкафчики.       — Ты мелкий уёбок!       На лбу брата красовалось «ГОМОФОБ». Крупными печатными буквами.       Кэмпбелл вырвал кусочек морковки из руки Сэма и швырнул в пол. Тот снова весь нахохлился, готовый заплакать, и попытался вырваться из его рук.       А потом вспомнил записку. И уже решил подождать, перетерпеть, как брат тряхнул и отпустил его.       И начал надвигаться на Бекку.       «Она что-то сказала ему? — подумал Сэм, — Боже мой».       Сэм вовремя ухватил её ладонь, и они побежали. Побежали прочь.       А ровно на следующий день утром Сэм обнаружил на своём плече, усыпанном веснушками: «Такой же, как я».       Тем же почерком.       А потом началось это.       «Быстро общается на жестовом».       «Не слышит от рождения?»       «Рыжий».       «Почему мало друзей?»       «Глаза сегодня грустные».       «Его не любит брат».       «Ласковый с подругой».       «Улыбчивый».       «Приветливый».       «Ему бы понравился мой голос?»       «Как солнце».       «Мне нравится его улыбка».       «Глаза светятся».       «На самом деле гей?»       «Я боюсь влюбиться в него».       После этого фразы начинают возникать редко и быстро пропадать. Сэм скучает по ним. Они заставляли его улыбаться каждый день, рассматривать своё тело и сильнее любить самого себя.       «Боюсь подойти».       «Может, дружить?»       «Хочу обнять».       Эти три фразы появляются в тот день, когда они с Кэмпбеллом снова ссорятся в школе, и тот едва не доводит Сэма до слёз.       Сэм яснее осознаёт, что кто-то борется с тем, что к нему чувствует.

***

      О Гриззе думают много. Чаще всего — хорошего. Или что хотят хорошо с ним потрахаться. Большой ли у него член.       Гриззу всё равно. Он знает, что Сэм Элиот о нём не думает, а девушки...       На этом моменте стоит глубоко вздохнуть и опустить глаза. Гризз пробовал. И старался. Очень-очень старался. Хотя знал прекрасно, что ничего уже не изменить. Быть другим — страшно.       Каково тогда Сэму?       У Гризза надписи по всему телу — в основном, на руках и торсе. Поэтому, в один из дней, когда он переодевается на физкультуру, Кэмпбелл оглядывает его тело и начинает ржать.       Гризз любит своё тело, и знает, что оно хорошо. Может, оно не в точности такое, как остальных футболистов, — он, как бы это сказать, шире, крепче, ему бы в хоккей, — но его это устраивает. Очень даже.       Гризз не любит Кэмпбелла. Не только за Сэма, естественно (но Гризз ненавидит вспоминать, как тот плакал из-за брата. Из-за этой гадкой надписи на лбу. Если бы Гризз мог, он бы стёр её. Тогда, в семнадцать, он впервые обратил на Сэма внимание), но и это сыграло роль, как понимаете. Кэмпбелл в принципе был ублюдком, и Гризз слышал о нём такие истории, от которых в горле застывал ком. О том, что Кэмпбелл насиловал девушек, подсаживал своих друзей на наркоту только затем, чтоб те ему угождали. Ему однажды скидывали голосовое, где Сэм рассказывает, прерываясь и стараясь говорить максимально чётко (окей, он переслушал сообщение несколько раз только поэтому. Чтобы послушать его голос), что Кэмпбелл в детстве отрезал крылья птичке, а потом родители отвели его к врачу и узнали, что он психопат.       Гризз заплакал, слушая это. Просто от ужаса и непонимания.       В общем, Гризз его просто на дух не переносит. И не без причины.       Он оглядывает себя и спокойно спрашивает:       — Что?       — Да ты ведь весь в надписях, — усмехается Элиот-старший, — блять, ты прямо как мой братишка-педик.       Он нагло улыбается и пытается провоцировать. Гризз пожимает плечами. Сэм весь в надписях?       — «Солнце», «Я любуюсь тобой каждый день», «Как ты можешь настолько отличаться от Кэмпбелла», — цитирует он, выделяя конец фразы, — «Я хочу целовать тебя», «Хочу заняться с тобой сексом».       Кэмпбелл цитирует для всех. «Кэмпбелл ничего не знает», — думает Гризз. Но ему всё равно становится жарко, и его будто прижимают к стенке.       — Зато его кто-то любит, да, Кэмпбелл? — спрашивает Гризз тихо, подходя к нему и задирая парню футболку.       Пусто. И на руках пусто. Только пара неприятных слов.       Гризз знает, что сделал это зря. Парень усмехается мерзко и смотрит на него.       — А может, это на твои слова он уже два года дрочит?       Гризз чуть не начинает задыхаться. Блять. Он любит Сэма, он любит его уже очень сильно. И Гризз хочет просто дотянуть до конца школы. А потом забыть к чертям.       — Я гетеро. Ты прекрасно знаешь, Кэмпбелл, — говорит он серьезно и уверенно в ответ.       — Может, тогда разведёшь его? Он ведь влюбится в тебя, если подумает, что это твои слова. Поиграешь с моим братиком чуть-чуть? — Кэмпбелл улыбается почти ласково. И это пугающе.       — Я не играю, Кэмпбелл, — отвечает Гризз резко, натягивает футболку и выходит из раздевалки.       Его не покидает чувство, будто Кэмпбелл всё знает.       А вечером этого дня Кэмпбелл делится с Сэмом тем, как унизил его при старшеклассниках.       Когда тот замолкает, и Сэму больше не нужно смотреть на его губы, он вглядывается в надписи на своем запястье и тыльной стороне ладони и сидит тихо, не двигаясь, опустив голову как можно ниже.       «Твоя солнечная улыбка».       «Я люблю тебя».       Вторая будто заклеймила его. Она не исчезает. И Сэм чувствует внутри себя какую-то ненависть и непонимание к тому, кто делает это. Не целенаправленно, но...       Брат касается его плеча, чтобы Сэм обратил на него внимание.       — Знаешь Гарета Виззера? — спрашивает Кэмпбелл как-то сразу гаденько, Сэм буквально видит это по его лицу.       — Гризза? — переспрашивает младший.       — Да, его. Вот он за тебя заступился, — Кэмпбелл опускается перед сидящим Сэмом на корточки. Тот вздыхает.       — И что? Он натурал, — говорит Сэм и показывает на жестовом.       — Да, я знаю, — брат улыбается еще шире и отвечает на жестах тоже, — поэтому я и попросил его поиздеваться над тобой. Влюбить в себя, а потом кинуть.       Господи. В этот момент Сэм чувствует, будто почти все надписи на его теле прошибает ударом тока. Будто они начинают жечь все разом.       — Гризз не станет, — Сэм мотает головой и опускает её. Даже не показывает жестами. Руки жжёт.       Кэмпбелл поднимает его голову за подбородок.       — Посмотрим. Но я же забочусь, братишка. Поэтому рассказал тебе, — улыбается он. А потом быстро выходит из комнаты.       Сэм ложится на кровать, и боль вскоре отступает. Но надпись «Я люблю тебя» будто становится ярче, чем остальные татуировки.       Сэм возвращается к своим мыслям. Кто-то любит его, но... Сэм давно хочет чувствовать это в жизни. Хочет, чтобы этот человек его обнял. Чтобы сказал все те слова, чтобы они... чтобы они занялись сексом, Сэм хочет этого, потому что это парень. Это точно парень, и он славный. Умный и заботливый. И он действительно любит Сэма. Очень. И тоже хочет всего этого.       Но не может признаться!       Сэм осознаёт, что то чувство — это обида, не ненависть. И разочарование, и отчаяние.       Сэм не знает, кто это. И он чувствует боль. потому что Сэм, кажется, влюблён. Хотя сам не знает, в кого.       Он плачет и в порыве целует тыльную сторону своей ладони, потому что хочет быть рядом.       «Я люблю тебя», — лепечет он, и его слова едва ли можно разобрать.       Но они появляются на груди Гризза. Под сердцем.

***

      Когда они садятся в школьные автобусы, чтобы поехать на экскурсию, ничего не предвещает беды. Но высаживают их почему-то не там, где должны.       Они попадают в Нью-Хэм.       И всё же сближаются. Сэм, наконец, хоть как-то узнаёт Гризза — он много о нём думает в последнее время.       Сначала — из-за страха. Он почти не сомневается, ведь Гризз умный и очень добрый, и слышал о нём Сэм только хорошие вещи, но всё же... вдруг он послушает Кэмпбелла? Вдруг начнёт запланированную тем издевательскую игру..? Кэмпбеллу легко манипулировать людьми.       А потом, когда Гризз ничего не начинает, Сэм просто... просто очаровывается им, наверное. Хотя он не знает. Может быть, это произошло раньше, но он был поглощён мыслями о том человеке... Но до того, как они попали сюда, он иногда смотрел на Гризза в школе, и тот даже чуть улыбался ему. И Сэм обожал и обожает его хвостик, когда Гризз делает хвостик, это же просто потрясающе. А ещё он умный. Очень. Сэм убеждается в этом снова и снова, потому что Гризз знает многое о походах и земледелии, строит теории о том, почему они оказались в этом месте, а ещё он старается помочь другим, он ласковый и внимательный, и все его любят и уважают.       И Гризз не послушался Кэмпбелла. Гриззу все равно. Он ведь не пытается подкатить к Сэму.       Глупые мысли. Никто бы никогда не стал. Даже в шутку. Даже тот, кто влюблён в Сэма, не стал.       Иногда он думает о том, что никогда никого не найдет.       Первое время они вообще не общаются напрямую. А потом Гризз садится к нему на «выпускном». Сначала он не понимает, что говорит Сэм, а потом пытается уверить его, что это из-за музыки. (Причём Сэм уверен: музыка не такая уж громкая. Он ведь чувствует вибрации). Просто со стороны Гризза это мило. Очень. Даже благородно.       Гризз показывает ему жест «херня», и выглядит в этот момент таким забавным ребёнком, что Сэм просто не может перестать улыбаться.       Гриззу удаётся отвлечь Сэма от печали и мыслей о Бекке.       Сэм уже почти не рассматривает надписи на своём теле. Только изредка. Например, в этот вечер.       Над его пупком красуется: «он забавный в официальной одежде». Почерк тот же. Неизменно.       Сэм нежно улыбается и проводит по надписи пальцами. Тот, кто любит его, здесь.       Он неосознанно ассоциирует это с Гриззом. Прядями его волос, которые он убирал за ухо, глядя куда-то в сторону, его поджатыми губами и их движениями, когда он говорит. Неловким языком жестов и желанием его изучить.       Но это просто глупость. Он бы хотел этого, но как такое может быть? Тем более, после просьбы Кэмпбелла (до боли обидно иметь такого брата, но Сэм не признается в этом).       Долго думать об этом не приходится. Убивают Кассандру, и начинается водоворот. Страшный, утягивающий вглубь. Но Сэм просто старается не вмешиваться. Он заботится о Бекке, которая места себе не находит, и чаще всего проводит время именно с ней.       А потом, в один из дней, когда он ищет что-то в библиотеке, к нему подходит Гризз.       Сэм надеется, что в этом нет никакого подвоха. И улыбается. И внутри у него так теплеет, когда он осознаёт, что почти не знакомый ему выпускник всё-таки серьёзно пытался выучить жестовый ради него. Пытался впечатлить его.       Это не может быть какой-то подставой. Нет. Сэм отказывается в это верить.       Они выкапывают морковку, и это будто что-то значит. Сэм невольно вспоминает тот свёрток. И старается не думать об этом, не придавать значение. Просто совпадение.       А потом звучит это «почти».       И когда они сидят в комнате Гризза, тот спрашивает:       — Как сказать «поцелуй меня»?       И выглядит таким смущённым, таким напуганным и настоящим, что Сэм едва не сдаётся.       Сначала улыбается ласково, а потом вдруг вспоминает слова Кэмпбелла. И вскакивает, будто взвинченный.       И тут же чувствует слёзы, жгущие глаза.       Гризз вскакивает вслед за ним.       — Сэм? — он пытается заглянуть ему в лицо, — Я обидел тебя? Сэм, я... — Гризз нервно показывает жестами, как может, и беспомощно гладит его по плечу.       Но Элиот не смотрит на него. Закрывает глаза руками. Ужасно. Ужасно. Ужасно.       А Гризз замирает, когда видит надпись на его руке.       «Я люблю тебя». Его собственным почерком.       Сэм плачет, и Гризз ненавидит себя за то, что это из-за него. В его голове лихорадочно проносятся воспоминания о том разговоре с Кэмпбеллом в школьной раздевалке. О, нет. Мог ли Кэмпбелл... Конечно! Конечно, блять, он мог.       Гризз бросается к столу, берёт ручку и пишет на каком-то клочке бумаги то же самое. «Я люблю тебя».       А потом суёт в его ладонь.       Сэм, наконец, подуспокаивается. Смотрит на листочек мокрыми глазами, пока Гризз со страхом смущенно поджимает губы, а потом поднимает на него глаза.       И Сэм делает шаг к Гриззу, встаёт на носочки, берёт его лицо в свои руки и целует. Сам.       Поцелуй переходит в объятия, и Сэм просто хочет всегда обнимать его. Сэм знает, что это то, о чём Гризз мечтал, и верит, бесконечно верит.       Гризз неловкий и напуганный, донельзя притягательный и очаровательный, и настоящий. И Сэм влюбляется в него снова, влюбляется не в абстрактный образ, а в то, что у него перед глазами. На его губах. В его руках.       А потом Гризз отстраняет его, поднимает свою толстовку и указывает на слова под сердцем. И спрашивает:       — Это твоё?