Непонятное слово

Печаль. Да, наверное, то, что отражается сейчас на моем лице, это печаль. Я точно не уверен, давно не испытывал ничего настолько лирического. Некогда, да и незачем. Но вот, вдруг выползло откуда-то. Я прожил здесь почти пять лет и мне печально от того, что я так и не успел понять, хорошие ли это были годы. Наверное, все же неплохие. Но печалиться о них? Да нет, это мне мерещится. Однако большое, от потолка до пола зеркало в тяжелой медной оправе, отражало именно ее. Поникшие плечи, безвольно лежащие на коленях изящные кисти рук, просто скорбящий ангел, только крыльев не хватает! Даже смешно делается. Я должен сейчас собирать вещи, за этим меня отправили в свою комнату и велели поторопиться, не заставлять дорогого гостя ждать, но мне отчего-то плевать. На гостя и на хозяина тоже. Вещей у меня немного и покидать их в сумку оказалось минутным делом, оставалось только окинуть привычную обстановку прощальным взглядом и в последний раз выйти в эту дверь, но что-то держит. Что-то невыраженное, темное скребется в глубине души, принуждает остаться сидеть в потертом кресле. Обида? Разочарование? Но мне ведь ничего не обещали тогда, пять лет назад, когда я сломанной куклой пришел в этот дом. Когда разрешили остаться в обмен на возможность единоличного доступа к моей заднице. Это был взаимовыгодный обмен. Не больше. Тогда чего же я жду? Просто жду. Дождался. В открывшуюся дверь заглядывает мой альфа. Теперь уже бывший мой. Но все еще привычный. Знакомый. - Ну что, любовь моя, не можешь не упрямиться, да? Да что же, черт побери, это значит-то? Любовь? Все говорят, произносят между делом или даже проникновенно, с убийственно-серьезной миной, но вот кто-нибудь объяснил бы, что же оно значит? Любовь моя. Так он назвал меня тогда, увидев на своем пороге. И ничего это не значит. Совсем. Смотрю на него прямо и молчу. Что тут скажешь? Не отдавай меня? Спаси меня? Он бы и не отдал. Но цена слишком хороша. Правда. Я столько не стою. Был бы еще моложе, но мне уже двадцать три, для омеги это уже возраст. И вся моя трижды проклятая неземная красота ничего с этим фактом не поделает. Смотрю молча и не шевелюсь. Он прав. Не могу не упрямиться. Вот просто физически не могу. Хочется сделать больно, мелко отомстить. Заставить себя помнить. Как будто недостаточно пяти лет под одной крышей. В одной постели. На нем мой запах. Сегодня, завтра, послезавтра и… все. Прикупит себе другого сопляка на какой-нибудь распродаже. Или двух. - Ну что ты? – присаживается на подлокотник моего кресла и зарывается пальцами в волосы, оттягивает голову назад, - собрался? Согласно опускаю ресницы. Собрался. Не пойду. Пожалуйста. Не отдавай. Но мыслей Марк не читает, а вслух я ничего подобного не скажу и под пытками. Да и без толку, это я тоже слишком хорошо понимаю. Что ему до моих просьб? Что ему вообще до меня? Но за поцелуем тянусь. Уж в этом-то мне никто отказать не способен и тут мой альфа не исключение. - Ох, любимый, - шепчет и от этого звука становится больно, - как же ты хорош! В ответ хочется ударить, но я продолжаю целовать. На память. На удачу. - Все, иди. Тебя уже ждут. Что ж, значит, будет так. Должно было быть так, давно, еще пять лет назад, когда я ушел, да чего уж там ушел, сбежал из родного дома, спасая остатки гордости. Остатки души, как мне тогда казалось. Марк подвернулся тогда случайно. Один из друзей отца, один из тех, кто… Не хочу вспоминать. До боли сжимаю пальцы на ручке сумки, но этого мало, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Мне было тогда сколько? Шестнадцать? Нет, наверное, все-таки уже семнадцать. Отец что-то праздновал. Он тогда все время что-то праздновал. Чаще всего один, на кухне, молча и страшно. Я предпочитал не высовываться из своей комнаты, не нарываться на очередной пьяный скандал, плавно переходящий в вечер воспоминаний о безвременно почившем супруге. Родившего меня омегу я почти не помнил, но очевидно был недостоин его памяти, и отец доказывал мне это неоднократно, буквально вколачивая эту нехитрую истину. Я жив, а его любимого человека больше нет. И это чудовищно несправедливо. Но это полбеды. Настоящей бедой были шумные праздники, с гостями и достойным поводом для веселья. Тогда дверь в комнату уже не казалась достаточно крепкой преградой на пути хмельных альф, вознамерившихся познакомиться со мной поближе. Сначала было просто противно. Их запах, мешавшийся с запахом алкоголя, и их взгляды, значения которых я, к счастью, еще не понимал. Они в общем-то невинно веселились, но меня мутило от их шуточек, от сальных прикосновений, от безмолвного, но страшного обещания. И да, в тот вечер мой отец что-то праздновал. Тихо, с друзьями, картами и виски. Но что-то не то было с их запахами. Слишком сильными, слишком властными. И слишком поздно я понял, что это со мной что-то не так. Конечно, я знал, что так бывает, и что именно так должно было быть. Что в течку обостряются все чувства. Так задумано природой, чтобы я, омега, мог выбрать лучшего альфу для будущего потомства. Вот только что природа не учла, так это покер и весьма неважные способности моего отца к этой игре. Так что ни меня, ни природу никто не спросил, когда та самая дверь вдруг распахнулась и в комнату шагнул победитель. Принюхался, весело ухмыляясь, и молча развел руками. Ты мой, малыш. Сегодня мой. Сопротивляться смысла не было, он был сильнее и старше, и он хорошо понимал, что делал. Но я все равно попробовал. Я выл и отбивался, кажется, даже кусался. Страх и отвращение пересилили боль, и я не чувствовал ударов и не слышал угроз и уговоров. Не знаю, откуда в моем хилом теле взялись тогда силы, но в конце концов альфе все это надоело. Он запрокинул меня на спину, уселся верхом, положил на лицо подушку и просто придерживал, пока я окончательно не перестал трепыхаться, потеряв сознание. А очнулся уже привязанным к кровати и с чужим членом в заднице. С привкусом чужой слюны на губах. И можно было лишь кричать и плакать, но смысла в этом не было уже никакого. Я просто закрыл глаза и мечтал никогда их больше не открывать, а он хвалил меня за смирение и послушание, обещал больше не причинять вреда, и рассказывал о моей красоте. О бездонных черных звездах глаз, о нежных губах о сладкой нежной шее. Толкался все глубже и быстрее, и охал от удовольствия, и обещал, что вот сейчас мне точно станет хорошо. А мне уже было как-то все равно. Я умирал, уверенный, что утра я не увижу. Ну в самом деле, как вообще можно жить после такого? Оказалось, что вполне можно. Что можно встать, каждым движением раздразнивая утихающую боль, доползти до ванной и даже осмотреть-ощупать себя, проверяя, все ли в порядке. И жить дальше оказалось возможным. Еще полгода, до следующей течки. До следующего покерного турнира. И следующего счастливого победителя, и следующего. А четвертым оказался Марк. Он не смеялся, когда входил в пропахшую моим запахом комнату. В его глазах было только властное ничем не замутненное желание. Я принадлежал ему, и спорить с этим вдруг стало невозможно. И он честно попытался хоть что-то сделать для меня. Целовал запястья и плечи, дышал в сведенную судорогой спину, ласкал бедра и разминал застывшие в ожидании боли мышцы. И я отвечал ему, отчасти обреченно, отчасти повинуясь древним инстинктам, отвечал, млея от его прикосновений, принимал его в себя, уже совсем не сопротивляясь, и обдумывал план побега. Простой такой, нехитрый, но, как мне тогда казалось, очень неплохой план. Мой отец – плохой игрок. И такой же плохой делец. Он был должен всем и вся и я по сути являлся его единственным капиталом. И он собирался, это я точно знал, продать меня подороже, ведь разве не для этого нужны омеги? Чтобы радовать глаз и самолюбие своего альфы? Чтобы ублажать его долгими ночами и рожать ему детей, желательно тоже альф. Я просто выбрал того, кто слаще меня трахал. И чей запах не вызывал желания немедленно вернуть обратно все съеденное накануне. На следующее же утро я пришел к нему домой и нагло заявил, что хочу остаться. Что ту сумму, которую Марку должен мой отец, он все равно не отдаст, просто нечем. И что, если Марк не подсуетится первым, то такой замечательный я уйдет кому-нибудь другому. Играть пришлось в открытую. Этот альфа не был похож на влюбленного идиота, сходящего с ума от лицезрения моих прекрасных глаз, и прекрасно понимал, чего именно я хочу. -Что ж, моя любовь, - сказал он мне тогда, - оставайся. На нежность и душевный трепет не надейся. Я не ищу пару, но кто же откажется от такой волшебной попки? И до сих пор я не понимаю, что же такое эта самая любовь. Пьяные слезы моего отца о погибшем супруге? Пять лет вместе? Но нет, все честно. Лестница кончилась, и я увидел, как раздражен долгим ожиданием мой новый хозяин. В прошлый раз я был красивым трофеем. В этот раз я взятка. Подарок сыну крайне важного для бизнеса Марка человека. Подарок желанный и беззастенчиво испрошенный. Так просто. Столкнулись в офисе. Быстрый хищный взгляд, мгновенно оценивающий, открытый, и не важно, что смотрит на чужое. Папа, хочу. И весьма лестное предложение. И горящие радостью глаза Марка, уже прощавшегося с половиной состояния для этой взятки. И все. Совсем. Смотрит раздраженно, явно планирует, как будет мстить непокорному омеге и радуется своим планам. А мне дурно только от одного этого взгляда. На вид ему лет девятнадцать. Красивый, крепкий, хищный. Кажется, будто он способен голыми руками разорвать меня пополам. И кажется, примерно это он и собирается сделать. - Патрик? – мое имя звучит как ругательство, как нечто едва ли не пакостное, гадкое, - ты долго собирался. Молчу и продолжаю рассматривать, судорожно пытаюсь найти хоть что-нибудь, что не пугало бы меня до дрожи. Что же тебе надо от меня, мальчик? Поиграть и выбросить, это очевидно, но как сильно ты готов поломать свою игрушку? И где потом я окажусь? На помойке или сразу на кладбище? До течки еще около двух недель, так что на собственное возбуждение надеяться не приходится. Что бы альфа ни сделал, мне снова будет больно. И в этот раз бежать некуда. - Как тебя зовут? – спрашиваю тихо, уже в его машине, пока он хозяйски ощупывает мое тело. Нас представляли, конечно, но я попросту забыл. - Питер. И больше не говори, пока я не разрешу. Ему кажется, это звучит круто. Ему хочется, чтобы его боялись. Чтобы подчинялись. И я боюсь. Но совсем не уверен, что смогу стать для него безвольным рабом. А пахнет он чисто. Чуть терпкий с легкой горчинкой запах пробирается в легкие, окутывает собой. Хороший запах. Как будто неуловимо знакомый. И я расслабляюсь. Пока ведь все хорошо? Это просто машина, и он просто лапает меня. А потом просто поимеет. Не страшно. Не смертельно, во всяком случае. - Ты будешь кричать, - в самое ухо, чтобы не слышал водитель, - я разрешу тебе кричать. В его доме тепло и светло. Обстановка безликая, сдержанная, явно подобранная не им. Наверняка, как купил дом, вместе с мебелью, так ничего и не менял. Да и зачем? Весь положенный набор столов-стульев-диванов-кресел-шкафов имеется в наличии. Впрочем, особенно осмотреться мне не дают. Сразу тащат в кабинет и усаживают на широкий, тяжелый стол. И пока Питер раздевает меня чуть подрагивающими от возбуждения руками, я успеваю подумать, что место это по назначению никогда и не использовалось. Не хватает мелочей: карандаша, стикеров, забытой чашки, всего того, что неизбежно скапливается на столе, за которым приходится работать. А это все тоже наверняка от прежних владельцев. Но альфе здесь нравится, это видно. Декорации власти и силы. Так он кажется себе взрослым. И это было бы трогательно, если бы не по моим лопаткам он сейчас прошелся выдернутым из моих же брюк ремнем. Бежать некуда. Дверь заперта, да и не добраться до нее. Остановит, и совсем неясно, что тогда сделает. И что сделает сейчас тоже неизвестно. Пожалуйста, не надо. Я буду хорошим омегой, я сделаю все, что ты захочешь. Вместо слов вдруг отвечаю на поцелуй. Просто потому, что хочется сделать что-нибудь, хоть немного вернуть себе контроль над ситуацией. И, кажется, ему это нравится. Мычит что-то, сжимает сильнее руки на моих плечах. Больно, но я продолжаю в глупой надежде, что он увлечется, расслабится и уже возьмет все, что хотел, без особых изысков. Альфа отстраняется. Тяжело дышит, но взгляд еще ясный, не затуманенный страстью. Жадный и злой. Он явно не настроен на нежности, ему хочется поиграть. Но я просто сдаюсь, не желая распалять его воображение. Пусть сам себя мной удовлетворяет, раз такой затейник. Кажется, Питеру все равно. Укладывает меня на спину, не переставая ощупывать-оглаживать и хорошо, что хотя бы молчит. И без того унизительно. Даже удивительно, но я все еще могу испытывать стыд. А он притягивает мои запястья к лодыжкам, стягивает тонкими шнурами, разводит колени в стороны. Неудобно, болезненно, и жесткий стол совсем не облегчает положение. Уже не откинуться назад, не остаться безучастным. Но я стараюсь. Знаю, что это его злит, но по-другому не могу. Не сейчас. Если прорвется наружу все, что сам того не подозревая взбаламутил в моем мозгу этот злой мальчишка, то не избежать позорной истерики. А позора мне сейчас и без того хватает. Его пальцы внутри. Ощупывают, проверяют. Вижу довольную улыбку, и становится противно. А ты чего ждал? - Шлюха. Шлюха и есть. А если сравнивать с тобой, то еще и старая шлюха. Я не девственник и если ты надеялся на что потеснее и потуже, то ты явно ошибся дверью. К тому же, спасибо Марку, научившему понимать свое тело, судорожно сжиматься от страха я уже давно отвык. - Мне нравится, - заявляет Питер и отвешивает пощечину, без замаха, коротко, - мне все в тебе нравится. Хочется взвыть и начать отбиваться, как тогда, в мой самый первый раз, но понимаю, что делать такое надо было раньше. Теперь-то кричи не кричи, а даже ноги вместе не свести и не оттолкнуть ни отползти не удастся. Или уже не делать совсем. И я стараюсь хоть как-то поудобнее устроиться, немного облегчить напряжение в спине, плечах, расслабить шею. Альфа не дает сделать и этого. Перекатывает, как куль с опилками, приподнимает, пристраивается, смеется. Мне кажется, что стоит ему дернуть посильнее и он попросту сломает мне позвоночник. Сам себе я кажусь совсем маленьким и хрупким. Нежная омежка, только вот с душевным трепетом сильный недобор. А этот лось наваливается сверху, того и гляди раздавит, сжимает руку на моем горле, радостно наблюдая за безнадежными попытками вдохнуть, и обцеловывает лицо. Пока я, не в силах даже дернуться, хриплю, слизывает мои слезы и снова смеется. Пожалуйста, прекрати это. Он уже внутри. Но мне все равно, потому что я снова могу дышать. Он двигается легко, значит позаботился о лубриканте, но благодарность отчего-то испытывать не хочется. Ничего не хочется, но я заставляю себя смотреть. Заглядывать в его лицо, пытаться хоть как-то понять происходящее. Он не старается покалечить, просто делает больно. И не слишком на самом-то деле. Стоит ему сейчас просто посильнее сжать пальцы, потянуть и мне не избежать вывихов и растяжений, но он просто развлекается. Быстро и зло кусает шею, шлепает ладонями по бедрам. От этого хочется зарычать или зашипеть, ощущения выдергивают, выворачивают наизнанку сознание. И злят. Этого ты хочешь? Питер закрывает глаза. Будто прислушивается к чему-то, ищет что-то такое, одному ему понятное, что-то важное. Он двигается быстро беспорядочно, явно долго не продержится, но все равно продолжает играть. Впивается ногтями в тонкую кожу, ловит мои невольные всхлипы. Я нужен тебе? Не хочешь отпустить меня с миром и просто трахать мое тело? Хочешь, чтобы я был с тобой? Так ты не там ищешь. И никогда не найдешь. О боги, да сколько ж еще?! И все заканчивается. Альфа вскрикивает и стонет, делает последние судорожные рывки и отстраняется наконец от своей законной добычи. Отходит на шаг, опираясь одной рукой о стол, другой стягивает презерватив. На сегодня это все. Я вижу это по его сытому взгляду, слышу по выравнивающемуся дыханию. Все. Больше он ничего от меня не хочет. Он освобождает меня от своих дурацких веревок и даже помогает спуститься со стола, аккуратно ставит на дрожащие от напряжения ноги. - Идем, я покажу, где душ. Киваю и иду следом, подхватив по дороге сброшенную на пол одежду. Мне интересно, заставит ли он меня спать на коврике у двери или все-таки положит в постель? Оказывается, у меня будет своя комната. Такая же безлико-уютная как и все, что я видел в этом доме. И без замка на двери. Разумеется. Незачем собственности закрываться от хозяина. Остаток вечера я провожу в одиночестве. Выхожу на кухню, где мне благородно позволили брать все, что я захочу и брожу по коридору не решаясь заглядывать в закрытые двери. Питера в доме нет, он ушел, пока я принимал душ, но есть его запах. Повсюду. На мне. Кажется, что и во мне тоже, и такого не было со мной раньше, но что это может значить, я предпочитаю не думать. Вместо этого пытаюсь найти телевизор, но его нигде нет. Может, только в спальне у этого звереныша? Но идти туда без разрешения глупо. Я не привык подчиняться, не знаю, что можно, а что нельзя в этом доме. У Марка мне нельзя было ничего ломать, а так, никаких запретов, и я понятия не имею, как должен вести себя благовоспитанный омега. Что я должен делать? Уборкой тут явно занимается кто-то специально обученный. Может, я должен готовить? Стричь газон? Или должен целыми днями валяться в кровати в полной боевой готовности? И не плевать ли мне вообще на все эти правила? Но в спальню к альфе я все же не смею войти. Слишком уж отчетливо стоит в памяти ощущение сильных рук, сжимающих горло. Питер возвращается глубокой ночью. Я чувствую его еще от двери, а через пару минут он уже забирается ко мне под одеяло, прижимает к себе, жарко выдыхает в затылок и слюнявит ухо. Он берет меня молча, лишь слегка поскуливает от удовольствия. Придерживает поперек груди, сжимает тесно, душно, не дает пошевелить руками, плотно притискивая их к груди, прижимается щекой к моей щеке, вдавливая в подушку. Двигается плавно и так долго, что мне уже кажется, не остановится никогда. Кончая, он придавливает меня к постели, сжимает так, что кажется, сейчас услышу хруст собственных костей и замирает на какое-то мгновенье. Он большой, горячий и твердый, будто меня трахает нагретая солнцем бронзовая статуя, и я надеюсь только, что он не окаменеет так с первыми лучами солнца и все-таки позволит мне дышать и двигаться. А утром хмурый и не выспавшийся Питер буквально вползает в кухню, очевидно привлеченный запахом кофе. Я всегда встаю рано, а этой ночью мне так и не удалось заснуть. Нахохлившись, сижу на стуле над только что налитой чашкой и совершенно точно знаю, что выгляжу сейчас как изрядно потрепанный помоечный кот, загнанный в угол соседским мальчишкой. Смотрю наверняка затравленно и устало. Выпустить когти – верная смерть, а не выпустить не позволят инстинкты, если он подойдет еще хоть на шаг. Но он не подходит. Садится напротив и странно смотрит, как будто пытается подобрать слова, но отчего-то не может. Взгляд его скользит по моим рукам, синякам на запястьях, царапинам на шее, останавливается на цветущей всеми оттенками синего и красного скуле. В глазах как будто недоумение. Я же просто играл. Почему оно сломалось? Нечасто видишь своих партнеров по утрам? Или вообще не видишь? Что ж, любуйся. Молчу и наливаю ему кофе. Сварил больше, чем нужно было, никогда не умел правильно рассчитывать. Так не пропадать же добру. - Ты… тебе нужно что-нибудь? Удивленно вскидываю бровь? Что например? О чем ты? - Не знаю, - голос странно стихает, удивляет совсем обычной человеческой интонацией, - пластырь? От этих слов все скопившееся за прошедшие сутки напряжение вдруг вскипает и пробивает все барьеры плескаясь наружу совершенно истерическим смехом. Я закрываю лицо руками и самым идиотским образом ржу и не могу остановиться. Пластырь! О, боги! Какая невыразимая забота! И какая своевременная! Вчера-то ты о чем думал?! - Я не хотел так с тобой. Понял это утром. Я все еще смеюсь, но киваю. Говори, я слушаю. - Хочешь, я куплю тебе что-нибудь? Что угодно? Ты такой красивый, - в его голосе не вина, только недоумение, но я все равно принимаю его слова за просьбу о прощении, так легче, - такой… не знаю. С тобой так нельзя. А я этого не понял. - Ни с кем так нельзя, - с того вопроса в машине это первое, что я ему говорю и опять без разрешения, но, что поделать, хорошего омеги из меня не вышло все равно. Он кивает медленно, явно раздумывая и сомневаясь, но кивает. Соглашается и смотрит едва ли не испуганно. Ждет. Чего, спрашивается? Что я зарыдаю от умиления и брошусь ему на шею? Что стану обзывать его чудовищем и пообещаю сбежать? Я только пожимаю плечами и еще раз нервно хихикаю. Умиления я не испытываю, а бежать мне некуда. Я – его собственность, как захочет, так и будет. И если сейчас альфа решил вдруг поиграть в раскаяние и благородство, то мешать ему совсем не в моих интересах. Продолжай, Питер. Расскажи мне о своих утренних озарениях. - Я не хотел, чтобы тебе было больно. Вообще о тебе не думал. - А это и не обязательно. Ты – мой хозяин и не должен заботиться о моем комфорте. Он вздохнул еще горше, ну, ни дать ни взять, нашкодивший подросток. - Я хочу. Я буду думать. Просто не знаю, как. Раньше, мне всегда было достаточно заплатить. А своего омеги у меня никогда не было. Вот только таких откровений мне и не хватало с утра пораньше! Мне что его теперь пожалеть? Не раньше, чем сойдут синяки! - Тебе же нравится мой запах! Я вижу! – он снова начинает злиться, но одергивает себя, вызвав даже некоторое уважение, - тогда почему тебе не было хорошо? - А что, должно было?! Тебя когда-нибудь били? Сильно тебя это возбудило? Нет, бывает и такое, конечно, и даже часто бывает. И вполне может статься, если бы кто-нибудь поинтересовался моим мнением, я бы согласился попробовать. Даже наверняка. По крайней мере, у Марка как-то получалось доставить мне удовольствие и таким экстравагантным способом. Только вот вчера, это был не секс, а какая-то кабацкая драка, и радоваться такому выходит только у порноактеров, да и то не слишком натурально. - Меня никто никогда не бил. Хочешь, ударь ты? Предложение я оцениваю еще одним нервным смешком. - Послушай, да что ты хочешь-то от меня? Чтобы я тебе грехи отпустил? Так полномочий таких не имею. Не будешь больше распускать руки? Хорошо, я рад. Потом передумаешь? Я не удивлюсь. Тебе вчера было плевать, хорошо мне или плохо. Иначе ты бы, я не знаю, попытался бы меня хоть как-нибудь возбудить. Или мне руки освободил, я бы, может и сам справился. Ты же видел, что я тебя не хочу, несмотря на расчудесный запах! Он кивает. Отпивает кофе и замолкает, давая мне время успокоиться. Его взгляд больше не пугает, но светится в нем природное упрямство настоящего альфы. Питер принял решение и теперь собирается ему следовать, нравится это мне или нет. Остается только надеяться, что лично на мне это его загадочное решение ничем таким поганым не отразится. Может, вернет меня Марку? Не хотелось бы. Зачем ему использованный товар? Это еще в восемнадцать я мог на что-то рассчитывать, но не сейчас же! Только бы не продал вообще неизвестно кому. - Я голову потерял, когда тебя увидел. Думал, хочу тебя поиметь. Как голодный был, с ума сходил без тебя, - он говорит спокойно, ровно, будто рассказывая старую сказку, - поимел. Мне хорошо с тобой было, правда, ни с кем так не было. Но я все еще голодный. Лег в свою кровать, а она пустая. Там нет тебя. Я мог бы вернуться, но… ты понимаешь, да? Могу не продолжать? Хочешь, побей меня. Я должен тебе два оргазма, хочешь, верну? Я не умею ртом, но я уверен, что это не должно быть слишком сложно. Не знаю, что еще. Если знаешь, скажи. Сделаю. Я все еще не верю в его раскаяние. То есть, говорит он искренне, такое не подделать, но ведь совсем не факт, что завтра он еще что-нибудь не надумает. Только завтра это будет завтра. А сегодня мне отчего-то хочется оценить смелость этого глупого звереныша. Наверное ведь, непросто для молодого альфы, который так выпячивает свою маскулинность, признаваться в подобном. И да, мне на самом деле нравится его запах. - Давай так. Сейчас мне все равно не до оргазмов. Просто не трогай меня пока, хорошо? У меня течка через две недели. Тогда и обсудим этот вопрос. Он смотрит на меня, как на ожившее божество, как будто я пообещал ему любовь до гроба и личный вертолет в подарок. Он благодарен? За что?! За то, что прикупленный им по случаю омега согласился не кочевряжиться, а честно отрабатывать свое проживание и еду? И то только через две недели? А может, в самом деле, не передумает? Эпилог - Патрик! - Ммм? – закрываю дверцу холодильника и чуть смущенно прячу глаза, я опять умудрился схомячить все сливы, а мой разлюбезный альфа их тоже любит, как выяснилось. - Ты дома? Дома. Где же мне еще быть. Я уже даже не уверен, что с таким животом вообще в дверь пройду! Вчера еще проходил, конечно, но сегодня ведь не пробовал. - А, вот ты где. Вы оба. Тут. Он снова смотрит своим щенячьим взглядом, а я опять молчу и по старой привычке думаю то, что никогда не будет сказано. Конечно, мы тут. Конечно оба. Еще два месяца, как я и наш ребенок расстаться не сможем гарантированно. - Что нового? Это он у меня спрашивает? Что, интересно, могло произойти за девять часов его рабочего дня? - Прекращай уже молчать, я не умею читать мысли! Да, мой господин. Слушаю и повинуюсь. - У нас кончились сливы. - Это, как раз, не новость. Смотрю, как он улыбается и устало плюхается на стул, и понимаю, что с момента той самой течки, с того момента когда захлебываясь стонами и всхлипами я все-таки получил свои обещанные оргазмы, да и много чего еще в придачу, с момента, когда мы с альфой лежали, прижавшись друг к другу, соединенные, проросшие друг в друга, когда я выслушивал весь тот сентиментальный бред, что Питер нашел уместным шептать мне в ухо, и до сих пор я ни разу не пытался все же понять значение непонятного слова «любовь». Незачем уже.