Нежность

Wrap my wings around your body… Гэвин не был нежным. Даже когда смотрел видео со смешными котятами, он не был нежным. Гэвин был жестким, уверенным в себе и целеустремленным. Он был пробивным, сильным во всех смыслах этого слова. Кулак Рида жестко бил в «солнышко» зазевавшегося на спарринге партнера, а ухмылка за кофе жестко била прямо в душу тем, кто находил его после ночной смены в участке. Потертая куртка, щетина, каждый год одни и те же джинсы и ни капли нежности подо всем этим. — Что это? — Коннор ткнул пальцем на небольшой бугорок на теле Рида: кость выпирала под ключицами, чуть с левой стороны. — Это часть грудины, Коннор, — мигание диода означало быстрый поиск по сети нескольких сотен изображений строения скелета, дабы говорить с детективом на одном языке, — Просто у меня она такой формы. С кожаными мешками такое случается, — Гэвин протянул руку и простым бесхитростным движением растрепал волосы андроида. Но тот не долго стоял истуканом. Наоборот, неожиданно андроид перехватил его руку за запястье одной своей, а второй точно так же схватил вторую руку мужчины, разворачивая его к себе. — Хочу поцеловать, — произнес он, тут же наклоняясь и касаясь губами выпирающей части кости, прикрыв глаза. Тело Гэвина словно пробил разряд. И, хоть он и не шелохнулся, внутри по ощущениям знатно перетряхнуло все органы и кости, включая ту самую виновницу торжества. Гэвин Рид не был нежным. И его всегда поражало, как его может обставить в этом какое-то ведро с гайками. А Коннор всегда обставлял его, потому что Коннор был нежным. Даже когда они вместе оставались на ночную смену и Рид безжалостно зажимал его по всем углам, облапывая бедра, зад и талию андроида, яростно целуя его губы, стараясь прокусить податливый материал, пометить, показать это свое собственничество, даже в такие моменты Коннор был нежным. Нежно обнимал его за шею, скользил руками по плечам, нежно касался своими губами губ детектива, даже когда понимал, что в следующий миг его укусят, больно. А после того, как его кусали, RK лишь нежнее зацеловывал губы возлюбленного, его шею, ключицы. Вот и сейчас такие простые слова показались Риду настолько нежными, словно до этого он и не знал истинного смысла этого слова. Хочу поцеловать И Коннор поцеловал, потому что мог, потому что хотел. Потому что знал, что ему можно, и это поражало детектива не меньше. С каких пор ему стало можно? Когда он приоткрыл эти двери в свою квартиру, в свою жизнь, в свое сердце? Как впустил в них того, кто не должен был появляться и на пороге? Чертова жестянка. Что Гэвина добивало, так это то, что он был единственным в списке тех, к кому андроид проявлял такую нежность. Ни его «папа» Хэнк, ни умница Тина, ни сотни других андроидов и людей в участке и вокруг него не могли знать об этой нежности, уж тем более не могли видеть или чувствовать. Почему я? Почему такой, как я? Почему никто, кроме меня? Вопросы всегда крутились у детектива в голове, но иногда они слетали с его губ и доходили до тонкого слуха андроида. Иногда он кричал их, иногда тихо шептал, но Коннор всегда слышал. Всегда брал за руку. Всегда начинал с того, что он понятия не имеет, что значит «эта ваша человеческая любовь». А заканчивал тем, что Рид замечательный. Потому что не так уж много людей считали его, Коннора, работу чем-то достойным похвалы. Не многие поддерживали его в моменты перегрузок, которые испытывали машины при слишком большом входном потоке данных. Не многие с таким трепетом относились к тому, какой он: искренне добрый, нежный, желающий помогать людям и в процессе этой помощи никого не разочаровать. И Гэвин смущается каждый раз, когда вспоминает, как он все это разглядел. Как пара слов похвалы превратилась в нежные поцелуи, которые оставлял на его лице андроид, когда свет в их спальне гас. — Позволишь мне? Закрой глаза, — просит он, а Рид не может отказать. Не может ни отказать, ни привыкнуть к тем сюрпризам, которые происходят каждый раз, когда Коннор просит его закрыть глаза. Но в этот раз не звучит заветное «открывай», не происходит какой-то магии, нет. Но он чувствует. Как мягкие губы касаются самого века, под которым по инерции двигается глаз. И Гэвин тает от того, с какой осторожностью тяжелая и, казалось бы, не самая изящная куча пластика, целует его веко. Он никогда не спросит «Почему ты решил это сделать?». Это не в стиле Рида. Он будет молчать, потому что понимает, что нет таких слов, чтобы выразить все, что он чувствует, прямо здесь и сейчас. — Я люблю тебя, — слышится шепот на ухо, нежный поцелуй опускается на самый край брови, потом на висок, а после и на второе веко, слабо дрогнувшее от неожиданного прикосновения. И Гэвин не смеет двинуться. Будто это не он хрупкий кожаный мешок, а существо над ним — нечто особенное, созданное не иначе, как из стекла, или хрусталя, или льда, что так легко разбить, сломать, уничтожить, никогда не суметь вернуть к первозданному состоянию. Детектив Гэвин Рид не нежный ни капли, но испытывает столько трепета, столько любви по отношению к чертовой жестянке, что они оба готовы звать это нежностью. И притягивает к себе, и целует нежно, не смея выпустить того зверя, который сидит внутри и хочет кусать шею андроида, пока на пластике, на изображении, да на чем угодно не появятся яркие метки, пока любой, кто не взглянет на андроида, не начнет понимать, что тот уже занят, что тот принадлежит и навсегда связан с нахер не нежным Гэвином Ридом. Который не нежно врежет любому, кто решит покуситься на его. Тем более на его андроида. Андроиды ведь боролись за свободу. И ты вместе с ними. Ты ведь свободен, Коннор. — Я твой. Принадлежу тебе, детектив, — снова шепот в темноте, чья-то ладонь ползет вверх по бедру Гэвина и удобно устраивает на чужой талии. Рука Рида укладывается на щеку андроида, но тот тут же обхватывает ее, притягивает к себе и касается губами каждого пальца. И это не глупые слова. И не банальные действия. Это спасение для Рида. Для Рида, которого мучают кошмары после очередного убийства. Для Рида, который не может быть любимым. Который не смеет просить никаких доказательств, но всегда благодарен, когда Коннор показывает свои любовь и привязанность. В его словах нет и тени пошлости или липкой лести, нет. Эти слова о другом. О том, что он тут, здесь, рядом. Что он в сердце детектива всегда, даже если их разделяют километры города. Что когда он упадет, андроид подхватит, даже одной рукой, даже без рук. Это об этом. О бескорыстной поддержке. Об искренней любви. — Черт, Коннор, я так стану долбанным собственником, ты понимаешь? — обычным образом ворчит в ответ, стараясь скрыть смущение, все еще влюбленность (36 лет, а она будто первая, подростковая), желание прижать к себе и впиться в губы, в шею, в ключицы. — И что тогда? — столько невинности в этом вопросе, будто он не понимает. Что он дороже жизни, дороже всех остальных. Что ему не позволено жертвовать собой ради Гэвина, потому что без одного второго никак не будет. Что если кто посмотрит — минус глаз, а кто тронет — копайте могилу. Гэвин не лейтенант и не капитан, Гэвин не богат и не известен, но если ему будет нужно — он без тени нежности уничтожит того, что посмеет хоть испортить Коннору настроение. Кто посмеет хотя бы намеком на тучу закрыть его солнечного, улыбчивого андроида. Немного наивного после всей этой удачной революции, но такого же аккуратного и внимательного в своей работе, как и до нее. Никто не назовет Коннора нежным, если этот никто не Гэвин, мать его, Рид. Никто не посмеет обидеть Коннора, потому что тот ударит больнее, обездвижит быстрее и позорно для проигравшего вызовет скорую пострадавшему человеку. Но разве ж это объяснить тому, чье сердце забилось в такт с тириумным насосом и с этого ритма его собьет только сама смерть? — Тогда я буду еще больше привязан к тебе. Буду больше приставать, — усмешка, такая, что на оба рта, — Буду напрашиваться в твои дела. Достану тебя своим присутствием и дома, и на работе. — Знаешь же, что не достанешь, ну, — Коннор закатил глаза. Этому андроид точно научился у самого Рида, будь проклято машинное обучение. Ведь оно научило Коннора и ехидничать, и отвечать на колкости Гэвина его же колкостями. Только из уст андроида это все равно зачастую звучало так нежно, что некоторые устойчивые выражения, кажется, потеряли смысл. Я люблю тебя. Я поражаюсь тому, какой ты нежный и аккуратный. — Что же в этом поразительного, детектив? — Коннор приподнялся, вновь открывая глаза и отпуская руки мужчины. Одну руку он уложил на его грудь, кончиками пальцев задевая выпирающий край кости, который пару мгновений назад целовал, — Я просто люблю тебя. И не знаю, как еще это выразить.