***
Три дня Вениамин готовился. Ел только траву, смотрел показы «Victoria's secret» и перечитывал инструкцию к крему. В воскресенье утром провел газонокосильные процедуры, а выйдя из ванны, долго гулял по комнате, привыкая. Необычно. Будто он до этого и голым-то ни разу не был. И на вид совсем другое, и на ощупь острее, приятнее — будто кто-то другой трогает. Яйца вообще бархатные. Обалдеть. От необычных ощущений так завёлся, что пришлось срочно дрочить. Все зеркало забрызгал. Потом принялся открывать коробки. Три дня мысленно примерялся, но дрейфил. Теперь тянуть некуда. Первыми выпали чулки. Тонкие, блестящие, с белым узором вокруг бедра. Вениамин все боялся порвать, но обошлось без эксцессов. Погладил сквозь них ноги — нежно так, аж мурашки по спине пошли. Из следующей коробки выудил трусы. Гм, трусики. Слово-то какое смешное — трусики. А по-другому и не скажешь. Ну не семейники же? Нет, эти хрупкие, кружевные, соблазнительно-прозрачные, а сзади — воздушные оборки. В центре зада — недвусмысленная дырочка. Удобные. Но, сука, узкие. К концу манипуляций член опять уже стоял колом, и трусы натянулись, добавляя перчинку в и без того новое блюдо ощущений. Вениамин покряхтел, затолкнул свою колотушку под кружево и напялил сверху концертное: брюки, рубашку, фрак. Руки дрожали — еле бабочку завязал. Белые туфли на каблуках отправились в пакет «Пятерочка» вместе с пачкой презервативов и смазкой, и тут выяснилось, что на стуле остался маленький свёрток. «Подарок от феи-крестной. Удачи на балу». Внутри был бело-пушистый хвостик, прикрепленный на анальную пробку. Подарочек, значит? От феи-крестной? Лишь бы в полночь не превратился в тыкву…***
Со всеми приготовлениями Вениамин безбожно опоздал. Благо его партия только во второй половине. Пробирался под свирепым взглядом дирижёра Виссарионовича и приветственными ухмылками коллег. Ответить не было сил ни на то, ни на другое, и Вениамин, краснея и явственно ощущая страшную тайну под брюками, встал на свое место. Встал — и прилип глазами к любимому профилю. Вот ведь создал бог не то демона, не то ангела, но смесь такую гремучую, что и душу отдать не жалко. Весь горько-шоколадный — и волосами, и бровями, и ресницами этими, что с каждым взмахом царапали стратосферу. А уж глаза за круглыми линзами — холодные, серо-прозрачные, будто в них напуляли из дым-машины. Широкие скулы, нос с горбинкой, тонкие губы. Ноги такие длинные, что явно рассчитывались на двух людей, но что-то пошло не так, и все досталось Фиму. Ну и как тут смотреть в пюпитр, если от одного взгляда на эту красоту пюпитром ширинку прикрывать хочется? Весь концерт Вениамин думал не о музыке. Играл из рук вон плохо. Пропускал свою очередь, бил невпопад, один раз даже уронил палку. На финальных аплодисментах еле стоял на ногах; мокрая рубашка прилипла к спине, будто он в ней только что из бассейна вышел. — Бетховен не был боксёром, но будь он жив, он набил бы вам морду, Глушков, — орал Виссарионович, гневно натягивая военного вида пальто и становясь от этого еще страшнее. — В следующий раз головой так в свои литавры бейте, чтобы мы сразу санитаров вызвали и дело с концом. — Он сорвал в сердцах шелковый шарф, бросил под ноги и зашагал прочь из зала. За ним потянулись и остальные. — Ты в порядке? — спросил Фим, когда они остались одни в раздевалке. Вениамин прижал пакет к груди, прикрывая руками, будто Фим мог разглядеть тайное содержимое рентгеновским взглядом. — Ага… в полном. — Он качнулся на пятках. Шмыгнул носом. — Ну что, все в силе? Фим переступил своими жирафьими ногами. Поправил очки. Почему-то громко вздохнул, будто решаясь. — Поехали. Путь до Фиминого дома запомнился плохо. Кажется, Фим что-то говорил. Но сидел он слишком близко, дышал слишком жарко и вообще весь был «слишком», так что мозг отключился, а в паху тянуло и напрягалось, сопровождаясь одной мыслью: сегодня решится все. Зайдя в квартиру, Вениамин бросился в ванную. Попрыскал в лицо водой и стал успокаиваться йогическим дыханием, которому его безуспешно учила в свое время Милка. Не помогло. Тогда он открыл пакет и долго смотрел на белый пушок и металлическую каплю, в которой отражалась его собственная перекошенная от нервов рожа. Набрал в рот воздуха, мысленно помолился — не понял, правда, кому — и принялся снимать одежду. Оставшись в чулках и кружеве, влез в туфли. Последним открыл тюбик смазки. Когда все было готово, он оглядел себя в зеркале и решительно кивнул. Он был силен и крепок духом. В полной боевой готовности. Пусть и в рюшах. — Так вот я и думаю, — говорил Фим, когда Вениамин вышел из ванной. Он, похоже, все это время разговаривал, но Вениамин не слышал. — На зарплату музыканта не проживёшь, сам знаешь, вот я и подумал про отца, про наследство, про свадьбу эту… Вениамин, покачиваясь, встал на пороге комнаты, и Фим прервался на полуслове — только очки съехали к самому кончику носа. — Святые маракасы… — он громко сглотнул. — Это… это что? Вениамин положил руку на бедро — чуть нервно, но кокетливо. — Это, Фим, чтобы ты знал, что у тебя еще есть опции. — Опции? — Фим вдавил очки в глаза. — Ты о чем? — О бабах твоих, Фима! Знай, что не только феечки в кружевах ходить могут. Я, если что, ради тебя тоже готов. Фим остолбенело смотрел, а потом, кажется, до него начало доходить. Он откинул голову и рассмеялся. — Это ты у меня в телефоне, что ли, увидел? — Он покачал головой, все еще улыбаясь: — Так ведь это я бизнес свой открыть хочу. Я ж об этом тебе пытаюсь рассказать. — Бизнес? Какой бизнес? — только и смог спросить Вениамин. — Онлайн магазин по продаже нижнего белья. Я же говорю: музыкой, сам знаешь, не прокормишься. Хочу параллельно бизнесом заняться. А от отцовского наследства я отказался. Как и от свадьбы. — Отказался? — охнул Вениамин, опасно покачнувшись на каблуках. — Почему? Фим шагнул, прижал ладонь к щеке и погладил по губам большим пальцем. — Потому что нет у меня опций, Венька. Люблю-то я только тебя. У Вениамина что-то булькнуло в груди, и он не нашёлся, что сказать. Только и смог, что сграбастать в охапку. Ткнулся носом в шею, счастливо чмокнул в висок и прижался губами к горбинке носа. Фим шумно выдохнул. Обнял в ответ, холодя пуговицами кожу. Губы у него, как и тогда после концерта, теплые и вкусные. Не в текиле было дело. — Так что с этим? — Вениамин многозначительно вильнул кружевной задницей. — Снимать? Фим посмотрел пьяными дымными глазами. Прошелся языком по губам. — Еще чего. Он скользнул рукой вниз по спине, добрался до кружев и как следует сжал половинку. Вениамин вздрогнул, когда пальцы пригладили хвостик. — Покажись, — шепнул Фим, отступая. Вениамин покачнулся, переступил и сделал неуклюжий поворот. Щеки горели от стыда. Но Фим глядел, будто это был самый жаркий стриптиз в его жизни, и сомнения ушли. Повернувшись спиной, Вениамин расставил ноги, показывая, что пушистый хвостик — отдельный аксессуар. — Святые маракасы, — прошептал Фим завороженно. Он опустился на колени, провел пальцами по чулкам вверх и коснулся губами кружева. Кожу заискрило от контакта. Вениамин шумно втянул воздух. — На кровать, — скомандовал Фим, сдирая бабочку, и уже в следующее мгновение они лежали на одеяле. Мягко и тепло. Кремовые простыни. И запах Фима. И снова губы в губы. Жесткий фрак царапал соски. Сверху Фим давил так, что еле вдохнешь. Хорошо. Теплые пальцы гуляли от лодыжек вверх, до самого паха, то гладя, то царапая сквозь чулки. Ноги дрожали и сгибались в коленях. Бедра сами двигались навстречу. Фимины губы были везде — на шее, на груди, вдоль живота, а потом и ниже. Язык жарил даже через кружево. Фим игрался: приспускал ткань, целовал кожу и прятал снова. Постукивал по возбуждению пальцами, ласкал между рюшами, нежно дёргал хвостик. Как на клавишах своих играл, гад, а Вениамин слушал каждый удар, отзываясь громкими вдохами. А потом и вскриками. А потом откровенным нытьём. Между ног все горело и взрывалось, а еще эта чёртова пробка цеплялась за трусы и ерзала под разными углами. Вениамин то выгибался, раздвигая ноги сильнее, то сжимал колени, стискивая руки за головой. Пятками давил в кровать — аж простынь каблуками продрал. Ну будь человеком, Фимочка, ну пожалей. И Фим не вытерпел. Перекинул на живот, вздернул на колени, забренчал пряжкой. Вжикнул упаковкой презерватива, хлюпнул смазкой, погладил предоставленный на его милость зад. Вениамин застонал. Пробка вышла мягко, и на ее место немедленно вжался теплый крепкий член. Двигался быстро, гладко, продирал до спазмов и красных точек перед глазами. Вениамин подавался назад, насаживался и подмахивал. Фим рычал, хватался за плечи и давил на поясницу. Вбивался с нарастанием силы, быстро двигался к финальному крещендо. Всего пара движений кулаком — и полное бесповоротное фортиссимо, а потом овации, «Браво!», «Бис!». Вениамин застонал, зажмурился, замер. Фим ломано вскрикнул и затих. Они не двигались, наслаждаясь тем, как мягкой шалью накрывает нежное счастливое диминуэндо. Отдышавшись, повалились на кровать. Фим ткнулся губами — сухими и горячими. В комнате было очень тихо, только у соседей работал телевизор. Вениамин думал, как же хорошо иногда идти на риск, и что Милке все-таки надо будет подарить в благодарность коробку ее любимого малинового «Рафаэлло». А о чем думал Фим, стало ясно очень скоро. — Думаю, отдельной страничкой на моем сайте нужно будет разместить моделей-мужчин в женском белье. — Он лег Вениамину на плечо, но тут же поднялся, заглядывая в глаза: — Ты можешь быть первым клиентом, хочешь? Закажешь что-нибудь для меня? Он игриво подмигнул. Вот ведь, не то ангел, не то демон, но смесь такая гремучая, что и душу отдать не жалко. Вениамин улыбнулся, укладывая пианиста-бизнесмена Бабочкина обратно себе на плечо. — Я подумаю, — он запустил пальцы в горько-шоколадные волосы. А сам уже представлял длинноногого Фима в розовых гетрах и корсете. Видел как раз такое в сохраненках. А что? Раз уж литавры сошлись с кружевом, то почему пианино не сойтись с корсетом?