Майская ночь

      В лазарете институтского корпуса стоял белоснежный гроб, в котором лежала Она - светлая и умиротворенная. Следы изнурительной болезни растаяли, как снег под лучами майского солнца - из-за такого контраста она казалась еще красивее и свежее, будто прямо сейчас откроет глаза, поднимется со своего ложе и улыбнется мне своей притягательной улыбкой. Но ничего подобного не происходило.       Рядом с гробом столпились, заливаясь слезами, девочки-седьмушки и несколько старших, чуть поодаль стояли учителя и дамы, на лицах которых отпечатались боль. Я смотрела на ее сверкающее белизной лицо, вцепившись мертвой хваткой в края гроба. Ни одна слеза не пролилась из моих глаз. Мои губы будто сковало цепями, а рот наполнился свинцом. Я не в силах была произнести ни слова - все они казались лишними и пустыми, ничего не значащими. В груди образовалась пропасть, подобно водовороту затягивающая меня в кромешную тьму. В ушах звенела одна и та же фраза, сказанная всего несколько часов назад ее милым, но ослабленным голосом - ее последние слова.       Шок и всеобъемлющая скорбь, теснившие мою грудь, отразились в цепкой хватке, с которой я сжимала стенки последнего пристанища моей дорогой подруги. Я слышала, как мне что-то говорили, но смысл затерялся в рое судорожных всхлипов, шелесте юбок и словах княжны, повторяющихся в моей голове, будто заевшая пластинка. Сквозь ее обессиленную, но жаркую речь в мое сознание проникали - сначала тихо, но затем всё громче - мои собственные слова: “ее больше нет”.       Вот же она, лежит прямо передо мной, будто спящая царевна в ожидании воскрешающего поцелуя. Если бы все было так просто и можно было бы таким образом вернуть ей силу жизни, она уже давно бы оправилась от своей хвори и вместе со мной радовалась бы приходу теплой, вселяющей надежду весны. Но она покинула меня, испарилась, оставив свое хрупкое худое тельце на серых простынях, край которых я так отчаянно сжимала накануне вечером, слушая ее судорожные хрипы. Трудно было поверить, что душа моей родной Нины вытекла из нее, словно чернила, оставив лишь блеклое пятно ее самой на восковой безжизненной коже.       Еще долго мы не могли отпустить нашу любимицу и вглядывались в ее каменное строгое лицо. Скорбь, подобно яду, медленно проникала в души воспитанниц, но по прошествии нескольких часов я никак не могла смириться с тем, что больше никогда не услышу родной сердцу голос. Мне приходилось сдерживать себя, чтобы невольно не залюбоваться ее посмертной красотой, цветущей пышным цветом в ее неподвижном облике. Иногда мне даже казалось, что она дышит - едва заметно, слегка приподнимая грудную клетку в попытке сделать крошечный вдох, или что ее безукоризненные брови, ярко выделяющиеся на подчеркнуто белом лице, слегка подрагивают от невысказанных слов. Тем не менее, чем больше я всматривалась в неподвижный лик Нины, тем больше списывала прежние сомнения на игру воображения под влиянием моего израненного сердца. Если и нужно было убедить себя, что она покинула меня, преподнеся в подарок вечное одиночество, то на это мне требовалось время. Определенно, сейчас я не могла позволить себе смириться с ее уходом, иначе упала бы навзничь без чувств.       День клонился к обеду, институтки одна за другой покидали палату, обнимая друг другу в утешении. Самой последней покинула помещение я, бросив на подругу долгий пронзительный взгляд. На обеде, как и предполагалось, я не могла взять в рот ни кусочка. Время от времени я чувствовала на себе взгляды, полные неприкрытого утешения, а иногда ко мне подходили товарки, обнимали и целовали, оставляя на моих щеках соленые следы от слез. Мое лицо, казалось, утратило способность выражать эмоции. Воспитанницы поглядывали на меня с некоторой опаской, а преподаватели - с сочувствием и пониманием. Даже m-lle Арно отважилась подойти ко мне и с грустью похлопать меня по плечу в знак ободрения. Мне было известно больше всех, что ничто это не сможет умалить моих страданий и тянущей боли, охватившей каждую клеточку моего тела. Не замечая практически ничего, я провела этот день, совершенно оглушенная, и к вечеру разбитая отправилась в дортуар раньше обычного.       Ночью мне снился странный сон, очевидно, под влиянием всех этих горестных событий, которые мне довелось пережить за последние несколько дней. Мне виделась княжна, ослепительно белая, будто только сошедшая из гроба. Она сидела напротив моей кровати в своем посмертном одеянии, которое выглядело тусклым по сравнению с ее сияющей кожей; ее густые черные волосы спутавшимися локонами ниспадали на ее худые плечи. Она смотрела на меня, не отрываясь, и время от времени беззвучно вздыхала. Наконец она подошла к самой моей кровати и дотронулась до моей щеки своими тонкими изящными пальцами. Я вздрогнула, почувствовав ее ледяное прикосновение, и открыла полные слез глаза. Седьмушки еще спали, не разбуженные утренним колоколом, оповещающем о подъеме. Образ княжны исчез вместе со сновидением, как и холодное прикосновение ее руки. Я дотронулась до своего лица - кожа была теплой, обожженной дорожками соленых слез.       Все утро я обдумывала ночное сновидение, пытаясь припомнить как можно больше подробностей. Нашла ли покой моя прекрасная Ниночка, переступив порог безвозвратной смерти? Привидевшийся мне образ ее казался преисполненным сухой печали, а вздохи полны сожаления о невосполнимой утрате. О чем горевала моя дорогая подруга? Быть может, о Кавказских горах, милых ее сердцу, к которым она никогда не вернется и не обретет в родных местах смиренный покой? Или об отце, которого не успела увидеть бедная измученная голубка? Сомнение мелькнуло в моей поникшей голове: а если я - причина ее печалей? Одинокая, брошенная и холодная - маленькая Люда, что грела ее сердце в этом насквозь промерзшем городе, вдали от дома?       Меня посетила мысль вновь навестить ее останки в лазарете. От Maman я узнала, что отец Нины прибудет только через несколько дней, до этого срока тело не будут придавать земле, дабы несчастный мог проститься со своей дочерью. Ее незримое присутствие в корпусе одновременно успокаивало и пугало до дрожи. Сидя за скамьей в столовой, я думала о моей Ниночке, неподвижно лежавшей на своем торжественном ложе, устремив навечно закрытые веки к полотку лазарета. По моей коже волной пробежал холодок - я встала, не закончив трапезу, и удалилась под недоумевающие взгляды фрейлейн и товарок. Никто меня не окликнул или попытался остановить. В помещении царило немое согласие с тем, что моя боль несоразмерна ни с чьей другой.       Я торопливо шла по мертвенно пустому коридору, негромкие шаги отдавались эхом от бледно-зеленых стен. Мой путь вел вовсе не в дортуар, как можно было предположить. Мягкой, но уверенной поступью я направлялась в лазарет, отчасти чтобы развеять ночное наваждение, но еще и затем, чтобы полюбоваться на Ниночку еще раз. Никто не смог бы сказать, сколько раз еще представится возможность посетить мою дорогую княжну. Мне очень хотелось перейти на бег, но я сдерживала свою поступь, словно узду разъяренного скакуна. Какая будет польза, если я ворвусь в лазарет вся красная и взъерошенная? Все-таки чужую смерть положено встречать с достоинством и смирением.       Тяжелые деревянные двери отворились с едва уловимым скрипом; просочившись в крохотную щель, я вплыла в продолговатую комнату, заполненную ровным рядом идеально заправленных больничных коек. В помещении никого не было - весна пощадила учениц, и укрыв их от болезней. Всех, кроме моей Нины. Чтобы добраться до места ее временного упокоения, нужно было пройти через перевязочную в самую последнюю палату. Я засеменила мимо пустующих коек, стараясь ступать как можно тише и боясь привлечь внимание фельдшериц. Отчего-то мне не хотелось встречаться с кем бы-то ни было и начинать разговор. Чистая и незапятнанная, с печатью молчания на губах, я проникла в коридор совершенно бесшумно и скользнула по направлению к дальней палате. На мое счастье никто не окликнул и не остановил меня. Остановившись перед дверью палаты, я без колебаний потянула ручку вниз.       Свет, разливающийся по комнате через высокие окна и отражающийся на выбеленных больничных стенах, хлынул мне в лицо. В самой середине палаты, как и днем ранее, стоял гроб, окруженный цветами и тяжелыми церковными подсвечниками. На мгновение я замешкалась, страх волной прокатился по моим конечностям: в комнате больше никого не было, и потусторонний ужас навалился на мои плечи. Однако скорбь моя была столь сильна, что подавила страх и избавила конечности от оцепенения. Я шагнула вперед, к гробу, будто ведомая незримой нитью, тянущейся из самой его середины. Нина встретила меня такой же, какой я застала ее накануне: ослепительно бледной и мертвенно спокойной. Мне было больно смотреть на её лицо, и я стала изучать взглядом её руки, длинные тонкие пальцы, изящные запястья, под которыми больше никогда не забьется пульс. Грусть наполнила мою грудь, мне стало тяжело стоять, и я оперлась рукой о край гроба, чтобы не рухнуть на пол палаты. Воспоминания захлестнули меня и переносили в те моменты, когда я сжимала эту тонкую, такую родную руку, переплетая пальцы, ощущая ладонью тепло её тела. Прикосновение из сна было ледяным - совсем непривычным, незнакомым, пугающим. Я не решилась протянуть руку к ней, слишком яркими были впечатления прошлой ночи. Проглотив ком в иссушенном скорбью горле, я решилась перевести взгляд на покойное личико княжны, чтобы как можно внимательно запомнить дорогие сердцу черты, которые вскоре будут накрыты крышкой и погружены под землю. Губы Нины отмечены печатью вечности: никогда больше из них не польется её нежный голос, никогда не расцветет улыбка, ласковая, будто объятие матери. Бледных щёк больше не коснется лёгкий румянец, когда мимо по коридору проходит компания старших учениц. Глаза не распахнутся, не загорятся внутренним жаром души. Всё это - больше никогда. С безутешной грустью я всё-таки позволила себе взглянуть в лицо моей любимой Нины - безвозвратно покинувшей меня. Все эти “никогда” завертелись волчком и слились в одно роковое “вечно”. Тот лик, которым я любовалась днём ранее, отныне будет точно таким же спустя дни, месяцы, годы. Истина, что загустела в моей голове, почти переросла в смирение. Но что-то не давало мне покоя. Сначала мне подумалось, что боль утраты моей любимицы мешает осознанию, что её конец наступил. В случившееся не хотелось верить, но правда упрямо вгрызалась в мой мозг, уничтожая лазейки для крохотных сомнений. Одно из них, проскользнувшее в крохотную щель, проникло в мой взгляд и остановилось на бровях Нины. Они красиво обрамляли ее закрытые глаза, выгнувшись изящными линиями. Но вчерашним днём они были в другом положении.       Я резко отшатнулась от гроба, вскинув ладони вперед. Лицо покойной изменилось со вчерашнего посещения. Как такое вообще возможно? Пульс застучал в моих висках, от шума заложило уши. Быть может, мне только показалось? Омраченное скорбью сознание легко обмануть, ослепить. Я сделала нерешительный шаг в сторону гроба и вытянула шею, чтобы заглянуть в него и удостовериться. Нет, ошибки быть не может. Вчерашним днём я несколько часов изучала это лицо, каждую линию, каждый изгиб. Оно словно бы отпечаталось в моей памяти, точная, идеальная копия. А сейчас в гробу лежал оригинал, но не такой, как накануне. Ранее её брови выражали абсолютное спокойствие и умиротворение, а сейчас одна из них заведена чуть выше. Сомнений быть не могло.       Попятившись, я двинулась к выходу, пока не уткнулась спиной в ручку двери. Я поспешно распахнула её и в ужасе бросилась прочь из лазарета. Меня совершенно не волновало, что меня могут наказать за неположенное поведение, страх поглотил всё мое тело и нёс его прочь от увиденного.       В дортуар я влетела на совершенно немыслимой скорости и поспешно забралась на свою кровать, укрывшись с головой одеялом. Подогнув колени под себя, я держалась за края одеяла, как бы опасаясь, что кто-то может сорвать его с меня. Дыхание сбилось от быстрого бега, ещё долго мне не удавалось его успокоить. В какой-то момент я почувствовала, что по моему телу прокатываются волны мурашек, накрывая всё моё естество пронизывающим холодом. Такого просто не может быть! Моя Нина - почему? Невозможно!       Немного успокоив свой разум, я вспомнила вчерашний сон: Нина, бледнее смерти, стоящая напротив моей кровати, будто живая, вздыхает, касается моего лица. Новая волна гнетущего ужаса ужалила меня, и я бросилась прочь из дортуара, опрометчиво отбросив одеяло на соседнюю кровать. Ноги сами несли меня в церковь - единственное место, которое могло защитить мою израненную душу от пережитого кошмара. Миновав двор, я стремглав вскочила по каменным ступеням, превосходящим мой естественный шаг, и со всей силы дернула двери на себя. Церквушка пустовала, лишь несколько догорающих свечей стояли, покосившись в разные стороны, оставляя липкие восковые следы на кандилах. Сердце отбивало бешеный ритм, но, несмотря на это, я нарочито медленно двинулась в глубь священной обители. Я прошагала к одной из колонн и остановилась напротив иконы с изображением Николая Чудотворца. Его строгий лик ободрил меня; я вспомнила о чуде, ниспосланному мне святым после отчаянной молитвы накануне экзамена. Вновь я ждала поддержки у Угодника, искала в его мудром взгляде ответ на множество вопросов, которые жужжащим роем вились в моей голове. Я опустилась на колени и просила, просила о помощи, о защите от ужаса, охватившего каждую частичку моего тела. Вспомнила о маме, и горячие слезинки скользнули из уголков моих глаз и покатились вниз по щекам. Ах, маменька, как же я скучаю! Удушливая уверенность в том, что мне больше не доведется взглянуть в эти родные глаза, надломила меня, и я встала на колени, сжав ладони в умоляющем жесте.       Подумала о Нине. Моя бедная голубка! Почему же госпожа Жизнь так несправедливо отнеслась к этой крохотной, но сильной девочке, ставшую для меня источником света среди угрюмых монотонных институтских стен? Лишь только в воображении всплыла ее улыбка, спокойствие легло на мою душу, освободив грудную клетку от незримого груза. И с каких пор я стала бояться ее? В этом одиноком месте она всегда спасала меня от угнетения. Я думала о дорогой подруге, закрыв глаза и благоговейно улыбаясь. Страх плавно отступал, по телу теплой волной разливался покой. Поднявшись с колен и поблагодарив святого, я уверенно покинула церковь, сохранив вымоленные дары: блаженное спокойствие и уверенность. Я больше не боялась.       Остаток дня я провела, словно окутанная туманом. На лице моем не отражалось ни боли, ни сожаления. Товарки и m-lle Арно поглядывали на меня с опаской, будто неразорвавшийся снаряд моей скорби может в любой момент взорваться и нанести урон всему окружающему. Если со мной заговаривали, я охотно отзывалась и также исправно отвечала на уроках, но все равно мои мысли были за пределами классов и коридоров. День в целом прошел размеренно, плавно, без ярких потрясений. Такой же умиротворенной я к вечеру отправилась в дортуар, не проронив ни слова, легла в свою постель и без усилий погрузилась в сон.       Какое-то время я спала без сновидений, но затем разум начал рисовать красочные картинки: мы с Ниной сидим на уроке, она толкает меня в плечо, указывая на карандашный рисунок, нацарапанный ею на краю тетрадного листа. Изображение содержит горный пейзаж с несущимся по дороге всадником - картины ее родного Кавказа. Я улыбаюсь и принимаюсь вырисовывать на своем листе подобие кошки, которая жила по соседству с моим домом. Показываю Нине набросок, она смеется - уж очень забавной вышла кошка. Я тоже принимаюсь смеяться, не обращая внимания на преподавателя, ведущего урок. И вот мы уже перемещаемся в горную долину, сидим на траве друг напротив друга в прелестных светлых платьицах. Из-за гор дует свежий ветер, волнуя мои кудри. Смотрю в ее блестящие, улыбающиеся мне глаза. Как же хорошо, как прекрасно! Вот бы так было всегда!       Из сновидений меня плавно вывели тихие, но настойчивые шорохи и звук, напоминающий обреченный вздох. Я не сразу открыла глаза и прислушалась. Через несколько мгновений звуки повторились, и стало очевидно, что они доносились с противоположной кровати, буквально в паре шагов от меня. Я открыла глаза - на краю соседней кушетки сидела Нина - все в том же одеянии, что и в лазарете, с распушившимися волосами. Она смотрела на меня взглядом, полным печали. Как только наши глаза нашли друг друга, ее хорошенькое личико исказил испуг. Она бесшумно выпорхнула из дортуара, оставляя за собой едва уловимый цветочный аромат. Бесстрашно я бросилась за ней, стараясь не поднимать шума и ненароком не разбудить спящих воспитанниц. В коридорах, в отличии от дортуара с большими окнами, было темнее, поэтому мне приходилось прищуриваться, чтобы различить фигуру, беззвучно удаляющуюся от меня все дальше и дальше. Я шепотом окликнула Нину - та сбавила шаг, но все же не остановилась. Мы бежали по направлению в западный корпус, туда, где проводились занятия для институток. Тень Нины впорхнула в одну из аудиторий, и я успела протиснуться в дверь и плотно захлопнуть ее за собой. Наступила такая тишина, что ее возможно было разрезать ножом для масла. Фигура Нины застыла спиной ко мне, будто страшась обернуться и посмотреть на мое лицо. Вновь я произнесла ее имя - хрупкие плечи вздрогнули.       Я не боюсь тебя, Нина, - четко сказала я, и в этой фразе не было ни капли лжи. Плечи моей подруги опустились как бы с облегчением, но больше она не двинулась, выжидающе молча. Ну же, посмотри на меня, - не оставляла я свои попытки. - Я ведь так скучала по тебе, Нина. Моя Нина.       Спустя долгие мгновения колебаний, фигура медленно повернулась ко мне и остановилась, когда наши взгляды встретились. Нина была бледнее лунного диска на небосводе, который украдкой наблюдал за нами через окно класса. Вернувшаяся из-за порога неизведанного, она казалась ненастоящей, сотворенной из воска. С одной стороны, незнакомая и пугающая, но в ее облике проглядывались знакомые и любимые мною черты. На ее лице читался отпечаток боли, она жалостливо приподняла свои черные брови, будто прося у меня прощения. Вина ее была для меня непонятна. Проглотив комок, сковывающий горло, я сделала шаг навстречу подруге, но та опасливо отступила.       Подойди же ко мне, дай тебя разглядеть, - ласково обратилась я к Нине, и Бог свидетель, мое желание было искренним. Нина не ответила, но ее личико смягчилось, слабая улыбка тронула ее уста.       - Я так скучала, - промолвила Нина. Ее голос, тронутый хрипотцой, звучал так, словно она не говорила несколько дней. В действительности так и было.       - Так безумно скучала, - она слегка задрожала, но взгляд ее упорно не желал меня отпускать. - Как же там холодно, Люда! Очень холодно.       Я не выдержала и приблизилась к ней так, что могла коснуться ее, лишь протянув руку. На удивление она не отпрянула, лишь отвела виноватый взгляд в сторону. Вблизи она была еще прекрасней, лунный свет серебрил ее кожу - я не смогла сдержать восхищенного вздоха. Все черты ее стали резче и четче, она будто бы повзрослела на пару лет, и красота ее расцвела холодной торжественностью. Дрожащей рукой я коснулась ее щеки, та оказалась не теплее льда, закаленного крещенскими морозами. Нина не дрогнула - почувствовала ли она вообще мое прикосновение? Проводя пальцами по ее мягкой коже, я осознала, что под моей ладонью упругая, гладкая, мертвая плоть. Волна мурашек прокатилась по моему телу, и Нина печально вздохнула, так и не удостоив меня взглядом.       - Скажи мне, Нина, - тихо вымолвила я, - ты вновь покинешь меня? Она замялась, ее взгляд блуждал по стенам класса, словно в поисках поддержки.       - В скором времени я уйду, - отозвалась она после небольшой паузы.       - Куда уйдешь? Туда? - я опасливо наклонила голову, указывая вниз. Впервые за несколько долгих дней, показавшихся мне вечностью, Нина улыбнулась.       - Вероятно мне придется там побывать, если церемония погребения состоится. Но я все равно проснусь, и у меня будет целая вечность. Возможно, мое ложе, в котором я лежала эти несколько дней, станет моим последним пристанищем.       Из моих глаз полились слезы. Обжигающие, они скользили по щекам вниз, и вместе со мной плакало мое сердце. Я схватила ее ладони и настойчиво сжала в своих.       - Я не допущу этого! - мой голос перешел на хрип. Нина будто бы не слышала моего протеста и продолжала с прежней обреченностью.       - А может, мне удастся выбраться, и тогда я буду скитаться по свету в поисках пропитания и крова, не ощущая тепла - только пронизывающий холод. Буду наблюдать, как увядают мои близкие, а затем - уходят от меня навсегда. Смотреть, как ты, моя дорогая, взрослеешь, превращаешься в прекрасную девушку, как найдешь себе суженого, у вас появятся дети с такими же симпатичными кудряшками, как у тебя, а потом…       Она не договорила - мне и так было понятно, что она имела в виду. Я тоже уйду, как и все уходят.       Нина проглотила ком в горле, который не давал ей продолжить, и высвободила руки из моей хватки, не встретив сопротивления с моей стороны. Мне были понятны ее чувства: ту же самую тоску я ощущала все это время, когда думала, что моя дорогая подруга покинула меня навсегда. Увидела, как дрожат ее губы - ей холодно, но возможно не буквально, а от тех леденящих чувств, что сковали ее душу. Не хочу для нее такой судьбы. Не хочу и своей, без нее. Вновь обретя Нину, я вынуждена буду распрощаться с ней? Этот исход кажется самым страшным кошмаром.       - Нина, - твердо сказала я. - Я не позволю, чтобы тебя похоронили. Я приложу все усилия, чтобы этого не случилось. Будь спокойна - ты не окажешься в подземном плену.       Моя подруга посмотрела на меня и уверенно кивнула. В ее взгляде читалась вера в то, что нам без сомнений удастся осуществить задуманное. Первый шаг был сделан, и я облегченно вздохнула. Улыбка Нины исказилась горечью, она присела на подоконник и уставилась на сияющую луну на чистом ночном небосводе.       - И все-таки меня ждет жалкое существование, - подала она голос, - без семьи, родного дома, без будущего, без тебя.       Она резко обернулась, и ее глаза - глаза хищника - впились в мою кожу. На мгновение я запаниковала, почувствовав себя добычей, загнанной в угол.       - Я буду следить за каждым твоим шагом, - не мигая, сказала Нина, - каждое твое движение отпечатаю в памяти, чтобы никогда не забыть, даже спустя вечность. Позволь мне это, Нина, большего я и просить не смею. Хотя очевидно, что я не буду дожидаться твоего ответа, все равно поддамся этому желанию быть свидетельницей каждого твоего вдоха. Подари мне свою жизнь, Людочка. Знаю, что прошу очень многого, но это мое единственное последнее желание.       В классе воцарилась тишина, нарушаемая лишь судорожными завываниями ветра и стуком веток об оконное стекло. Мое тело пылало. Грусть за Нину тяжелым камнем навалилась на грудную клетку, я явственно представляла, какое существование ей придется влачить, лишь наблюдая привычный мир, в котором она родилась и выросла, смотреть на то, как любимые люди уходят, но что казалось мне еще хуже - как они обретают счастье без нее.       Я приблизилась и присела напротив нее. Луна и правда этой ночью была необычайно больших размеров - одинокий фонарь на темно-синем полотне. Такой же одинокой будет и Нина, одна в целом свете. Моя Нина.       Она взяла мои ладони в свои, а я положила голову ей на плечо, игнорируя холод ее кожи. Мы обе тихонько заплакали, обездвижимые безысходностью нашего положения. Какое-то время мы говорили обо всем, что приходило в голову, вспоминали нашу жизнь в институте, грустные и забавные случаи. Я не поднимала головы с плеча Нины, и мне хотелось заморозить время, чтобы утро никогда не наступало.       - Что насчет твоего отца? - подняла я не самую приятную тему.       - Он должен приехать через два дня, - сухой ответ, но я знала, что за ним скрывается боль, не поддающаяся утешению. - После того, как он простится со мной, должна пройти церемония погребения. Сложнее всего мне будет не подавать признаков жизни, когда он придет навестить меня, - я почувствовала, как ее губы задрожали.       - Значит, у нас есть еще одна ночь. Я не буду спать, ни сегодняшней, ни завтрашней ночью. Все равно, если я буду клевать носом на уроках. Теперь каждая минута с тобой драгоценна.       Я не знала, что сказать ей в утешение. Мы обе молчали. Воздух в комнате будто застыл в напряжении. До рассвета еще оставалось время, но мне хотелось оттянуть его как можно сильнее. Как же горько осознавать, что мы не в силах что-либо изменить.       - Жаль, что не могу остаться с тобой навсегда, - произнесла я так, что сама едва услышала свой голос. - Стать такой же, как ты.       Плечо Нины пробила крупная дрожь. Я подняла голову и удивленно посмотрела на нее. В глазах моей подруги читался ужас. Ей определенно было, что сказать.       - Это возможно? - поинтересовалась я. - Что мне сделать, чтобы стать такой же?       - Даже не смей говорить об этом, Люда, - холодно ответила она. - У тебя впереди целая жизнь, большое будущее! Я знаю, что судьба уготовила тебе хорошую жизнь, чувствую это. Ни единой мысли не допускай о том, чтобы лишиться этого ради меня!       - Но я хочу! - запротестовала я. - Хочу просто быть рядом с тобой! Как мне быть счастливой, зная, что ты страдаешь где-то, совершенно одна? Скажи, что я должна сделать, или тебе придется ежедневно смотреть, как я проливаю слезы.       Мои слова заставили Нину задуматься. На ее лбу проступила морщинка - признак тяжелых дум. Я с тревогой наблюдала ее, ловя каждый жест и страшась вердикта, который изменит мою жизнь. Наконец ее лицо расслабилось, и она произнесла:       - Есть способ, при котором мы можем быть вместе навсегда, - я широко улыбнулась и захлопала в ладоши, забыв, что сейчас глубокая ночь. - Однако тогда тебе придется пойти на серьезные жертвы.       Ее лицо выражало крайнюю серьезность.       - Что это за жертвы? Назови мне их, и я решу, готова ли на них пойти.       - Твоя матушка.       Эти два слова пронзили меня в самое сердце. Занятая мыслями о Нине, я совершенно забыла о любимой маменьке, такой родной и хорошей, с самого моего рождения окутывающей меня искренней любовью. Вспомнила я и родной хутор, маленького братца, домашних - мысль о расставании с ними прожигала мое сердце в пепел. Я чуть не заплакала из-за чувства удушливой тоски, охватившей меня. Нет, не хочу лишаться этого, ни за что!       Наши с Ниной взгляды встретились. В ее печальных глазах читалось бесконечное одиночество, которое невозможно исчерпать. Она всего этого уже лишилась - возможно, даже большего, в отличие от меня. И в эту самую минуту я почувствовала укол несправедливости, порожденный этим положением. Судьба-злодейка сначала разлучила нас, обрекла Нину на вечные муки наедине с самой собой, без надежды на доброе слово, ласковый взгляд. Сомнения покинули меня.       - Ты заплатила за вечность свою цену, - строго сказала я. - Теперь пришло время и мне заплатить свою.       Нина открыла было рот, чтобы запротестовать, но я жестом остановила ее. В моей голове бушевал ураган, чувства сменяли одно другое. Огонь вспыхнул у меня внутри, хотелось куда-то бежать, далеко-далеко, изо всех сил. Казалось, в это мгновение я даже горы могла бы свернуть. Я просто не могла оставить все, как есть, бездействовать. Днем ранее я была уверена, что потеряла Нину навсегда, а сейчас она стоит передо мной, я могу коснуться ее и получить в ответ улыбку. Грех упустить такую возможность, которая, я уверена, больше никогда не повторится. Нина вздохнула. Мой взгляд сказал ей все.       - Ах, моя дорогая Люда, - нарушила она застоявшуюся тишину. - Как может ты утверждать, что хочешь последовать со мной в пучину бездны? Передо мною неизвестность, мне безумно страшно. Я не знаю, как мне теперь....быть. Это все похоже на какой-то страшный кошмарный сон. И теперь ты просишь столкнуть тебя за грань жизни, лишить всего светлого, что ты имеешь? Как можешь быть уверена, что не пожалеешь об этом?       Конечно, я не была готова, но слепая уверенность отбивала пульс в моих висках. Мой детский разум был полон решимости, казавшейся мне в этот момент единственно правильным чувством. Грусть по прежней жизни съедала изнутри, но в конечном счете выгорала под натиском импульсивно принятого решения. Я была уверена, что все обдумала.       - Так же, как и уверена, что не раз пожалею о своем выборе. Но страх потерять Нину был сильнее сто крат.       - Я уже приняла решение и не отступлю от него. Прошу тебя, сделай это, - на ощупь я нашла руку Нины и цепко схватила ее. - Раздели со мной вечность.       По щекам подруги полились слезы. Она прижала мою ладонь к своей щеке, и я ощутила легкое покалывание на коже. В этот миг, длившийся вечность, я была уверена лишь в одном: все так, как и должно быть.       Наутро я проснулась совершенно разбитая, с опухшим личиком и темными кругами под глазами. Товарки шептались, глядя на меня. Пожалуй, они считали, я проплакала всю ночь. Не сказать, что они сильно ошиблись.       Этим же вечером прибыл отец Нины, хотя его ожидали не ранее, чем завтрашним утром. Он выглядел крайне обеспокоенным, на лбу зияла глубокая морщина - свидетельство безутешного горя. Я особо не интересовалась, как он простился с Ниной. От сверстниц слышала, что он долго сидел в лазарете и время от времени плакал, а вышел из палаты только глубокой ночью. По рассказам воспитанниц, держался он хорошо, но по его ссутулившейся фигуре можно было прочитать степень его отчаяния.       Похороны были запланированы на следующий день. С самого утра я была бледнее, чем обычно, и этот факт крайне обеспокоил учителей и воспитателей. Они справлялись о моем здоровье, но я успокаивала их с едва наметившейся улыбкой. Во время церемонии, которая проходила на ближайшем кладбище, мы с девочками стояли в ряд и наблюдали, как маленький гроб опускают в глубокое отверстие, вырытое накануне вечером. Я даже не удосужилась подойти к могиле, когда следовало бросить в яму горсть земли. Мой взгляд не дрогнул и тогда, когда продолговатый черный ящик окончательно скрылся под земляной насыпью.       По завершении траурной церемонии, Maman позвала воспитанниц, чтобы покинуть кладбище, но я не двинулась с места. Она тактично промолчала и позволила мне остаться наедине со своим горем. Я знала, что у меня не так много времени и воспитательница вскоре вернется за мной, поэтому лишь коротко огляделась и без промедления достала из кармана пальто заранее подготовленный и тщательно сложенный лист бумаги и огрызок карандаша. Рядом с могилой Ниночки раскинуло свои голые ветви стройное деревце - я примостилась под его кронами, уперевшись спиной в ствол, и развернула перед собой листок. Чистый лист бумаги на мгновение ввел меня в ступор, я почувствовала укол сомнения, который, подобно яду, начал разливаться по моему телу до дрожи в конечностях. Титанических усилий для меня стоило подавить эти спасительные мысли, я сделала глубокий вдох, наполнив легкие еще не прогревшимся весенним воздухом, и занесла карандаш над девственно чистым листом. Никогда мне не приходилось выводить буквы с такой тщательностью: все силы уходили на то, чтобы унять мелкую дрожь, охватившую мое ослабленное тело - ни на одном экзамене я не чувствовала такого сковывающего волнения, как здесь, у кладбищенского дерева, среди могил. На этом самом моменте, как мне казалось, сосредоточилась вся моя жизнь. Пальцы выводили неровные строчки одну за другой, наполняя лист смыслом, выливая на него всю свою горечь и сожаление. Наконец, я кончила писать, облегченно уронив руку с карандашом на влажную землю. Усталость накатила внезапно и забрала остаток физических сил. Я почувствовала головокружение и судорожно втянула воздух. У меня оставалось все меньше времени.       Собрав волю в кулак, я выпрямилась и заставила себя перечитать написанное:       “Дорогая моя маменька! Больше всего на свете сейчас мне бы хотелось обнять тебя, прижать к себе крепко-крепко! Мыслями о тебе я жила последний год и только благодаря им смогла выдержать все превратности жизни в институте. Как бы ни было горько говорить это, но больше мы не свидимся с тобой, моя родная. Мысль о том, что больше не увижу твоих добрых глаз, заставляет мое сердце сжиматься в муках скорби и отчаяния. Но не стоит горевать по мне безутешно, милая маменька. Я ухожу с улыбкой на устах и искренним смирением. Пожалуйста, вспоминай меня с теплотой. Возможно, я буду являться к тебе во снах, в такие дни молись за меня и упокоение души моей. Поцелуй за меня братца и береги его, ни на секунду не сомневаюсь, что вас ждет светлое и счастливое будущее. Прости, что не смогла остаться. Навечно твоя, Люда”.       Смахнув подступившие слезы, я встала, отряхнула весеннее пальто от частичек кладбищенской земли и медленно направилась прочь. Напоследок я оглянулась на скромную могильную плиту, на которой были аккуратно выведены скорбные слова: “Любимая дочь и подруга, достойнейшая ученица Павловского института”. Улыбка тронула мои побелевшие губы, я убрала письмо в карман и зашагала прочь, прикрывая воротником область шеи, на которой виднелись две крошечные, едва заметные точки.