butterfly effect

      — Почему Боги любят бабочек?       Сяо Чжань, вопросительно хмыкнув, обращает взор на парня, стоящего напротив. Сегодня тот был слишком «слишком»: слишком растрепанный, слишком уставший, дышал тоже слишком тяжело, из-за чего складывалось впечатление, что тот очень — если не слишком — сюда спешил.       — Что?       — Почему Боги так любят бабочек? Даже ты, — Он подходит к нему, мягко берет его небольшую ладонь в свою и так же аккуратно поднимает рукав свитера, оголяя небольшую тату на запястье, — Ты же не просто так сделал это. Так почему?       Сяо Чжань одергивает чужую руку, быстро закрывает небольшой рисунок и подносит палец к губам: «тсс, нас могут услышать». Люди в этой небольшой кофейне уже начали коситься на него и его слишком возбужденного собеседника, чего Сяо Чжаню уж очень хотелось избежать.       — А еще ты постоянно их рисуешь.        Их первая встреча случилась несколько месяцев назад, именно в этом месте и чуть ли не за этим же столиком: то был дождливый октябрьский день — осень в Пекине выдалась теплой, но не сегодня — поэтому многие, искав укрытие от ливня, решили спрятаться здесь, что и сделал сам Сяо Чжань.        Мест, как и ожидалось, не было, поэтому он, чуть-чуть промешкавшись, решил подсесть к кому-то, кому он не будет слишком мешать, например, к тому парню, что сидит у окна: он не кажется слишком занятым и не кажется тем, кто выгонит его, если он сядет рядом. Он, вежливо спросив разрешения, садится напротив и неловко улыбается; начинает разговор все так же неловко и темы задевает все, какие только можно: от такой «неприятно-дождливой» погоды сегодня и обстановки в этой «небольшой, но уютной» кофейне до какой-то личной информации — на первое собеседник лишь угукал и иногда вежливо улыбался в ответ, на вторые же он не отвечал.        Если бы Сяо Чжань знал, как дорого обойдется его болтливость в этот день.       — Сядь сперва, Ибо, — он указал на стул рядом, — И не говори об этом так просто, для других это звучит странно. Не привлекай внимание.        Сяо Чжань узнает его имя ровно через неделю после их первой встречи, когда снова заходит в ту кофейню, где они вместе ждали когда долгий проливной дождь наконец закончится, садится за тот же самый столик, заказывает кофе, но не притрагивается к нему. Сегодня народу почти нет, лишь в конце зала сидит молодая пара, которая о чем-то шушукается, боясь выдать миру свои секреты. Спустя несколько минут колокольчики на двери издают тихий звон и внутрь заходит тот самый неразговорчивый незнакомец и, даже не спрашивая, садится за один столик к Сяо Чжаню.        Ван Ибо — именно так звали того парня, с которым он сидел в тот день — оказался двадцатидвухлетним (и уже бывшим) студентом лингвистического факультета пекинского университета: на их пятую встречу он сам признался, что бросил учебу на последнем курсе и решил посвятить свою жизнь тому, к чему у него правда лежит душа, а не тому, чем заставили заниматься его родители. Чуть позже он рассказывает, что ему нравится кататься на скейте, а еще он бы с радостью освоил мотоцикл, но пока у него нет возможности и, наверное, времени. «И слава богу», — думает Сяо Чжань и сразу же задается вопросом, почему он так беспокоится о парне.       — Ты так редко рассказываешь...ну, об этом, — Ибо очевидно замялся, надул свои пухлые губы и замолчал, пытаясь подобрать слова, — Я знаю, знаю, мы не должны говорить о таком там, где есть кто-то, кто может услышать, но мы почти не встречаемся вне этого кафе! Чжань-гэ, ну что тебе стоит? Всего один раз!        Сяо Чжань улыбается: Ибо точно как ребенок, особенно когда задает вопросы — он никогда не озвучит эту мысль вслух, ведь младший начинает жутко злиться, когда его гэгэ начинает говорить что-то про их разницу в возрасте.        Он признался Ибо в том, что не совсем человек сразу же, как услышал другое признание в свой адрес: Сяо Чжань надеялся, что таким образом сможет его если не отпугнуть, то хотя бы сделать так, чтобы Ибо перестал чувствовать к нему такое безумное влечение, мол, Ван Ибо, смотри, я не человек, я бог, (на самом деле просто парень, у которого поехала крыша и он возомнил себя кем-то), держись от меня подальше.        Но Ибо не считает его безумцем. Ибо ему верит.        Верит в то, что Сяо Чжань не совсем Сяо Чжань и его «Чжань» не просто так означает войну. Он — Арес, тот самый греческий Бог войны, тот самый ненавистный и нелюбимый другими Бог: обычно он прячет свои покрасневшие уши, когда вспоминает об этом и старается всё спихнуть на ту самую юношескую глупость и незрелость, которая и двигала его на ужасные поступки.        «— Сейчас мы, олимпийские боги, тысячу лет как никому не нужны, поэтому каждый разбрелся кто куда, а на Олимпе никого. Там банально нечего делать. И не спрашивай, я не общаюсь ни с кем из них, даже с Зевсом. Ты когда в последний раз папе звонил? Позавчера? А я еще тогда, когда мобильного телефона не было и в планах.»        Сяо Чжань рассказывает не очень много, но достаточно, чтобы Ибо понял, что тот жил не в одной стране, видел, как не одна эпоха заканчивалась и, должно быть, терял не одного близкого человека.       «— Это, наверное, очень грустно: видеть, как мир стареет на твоих глазах, когда ты не можешь постареть вместе с ним.»        Сяо Чжань не отвечает, зато мрачнеет на глазах и Ибо понимает — правда очень грустно.        Они выходят из кофейни и идут к дому Сяо Чжаня (Ибо клянется, что уже наизусть выучил этот маршрут), Сяо Чжань пытается аккуратно подобрать слова, чтобы ответить на вопрос Ибо, а сам Ван Ибо и думать забыл о нем — он смотрит на лицо своего гэгэ, смотрит на его губы и не может оторвать взгляд, он хочет поцеловать его так, как всегда он это делает, когда они идут тут, что у него почти получается сделать, пока Сяо Чжань не нарушает тишину:       — Бабочки…они не такие как мы, — Сяо Чжань прикусывает губу, а Ибо начинает смотреть ему в глаза, — Они могут то, чего не может никто из нас. Но зато они могут то, чего бы, наоборот, хотели многие. Рождаются, проживают этот небольшой промежуток времени и умирают, будучи свободными. А я заперт здесь навсегда и у меня нет шанса сбежать. Ибо, скажи, разве это не странно, желать смерти будучи бессмертным? Красивые люди не мечтают стать уродливыми, здоровые не хотят быть больными, так почему я?..        Он запинается и его голос дрожит так, будто он вот-вот заплачет.       — Но с тех пор как рядом появился ты, я больше не хочу умереть. Только вот…из-за того, что рядом появился ты, я всё больше ненавижу свое бессмертие, Ибо, понимаешь?        Ибо ничего не говорит, грустная улыбка и глаза в слезах полностью сбивают с толку, он беспомощно берет того за руку, скрепляет их руки в замок, а после аккуратно подносит чужую ладонь к своим губам и нежно целует: «Я буду рядом так долго, как только смогу».        Сяо Чжань понимает его без лишних слов, издает смешок и начинает свободной рукой вытирать слезы.        Сейчас он не сможет сказать ему, что для них люди — тоже своеобразные бабочки.        И самая любимая бабочка Сяо Чжаня — это Ван Ибо.