Наизнанку

Всё в особняке, на время предоставленном им Густангом, не нравится Юре. Кажется чужеродным и враждебным, неправильным и таящим в себе опасность, будто в каждой фарфоровой вазе сидит по голодному Шинхэо. Когда Юра идёт здесь по коридору, открывает дверь, ложится спать, инстинкты так и кричат: что ты делаешь, беги! Беги, глупая, быстрее прежнего, как не бегала никогда, и не смей оглядываться! Вся жизнь Юры – бег и погоня, ни вздохнуть спокойно, ни расслабиться, ни забыться. Нервы напряжены, и это чувство привычно настолько, что кажется до омерзительного въевшимся под кожу. Иногда, когда она нервничает пуще обычного, и никто не смотрит, Юра прикрывает глаза и трёт предплечья, пытаясь успокоиться. Заставляя себя оставаться на месте и встречать грядущее событие лицом к лицу. Точно так же она остаётся в чертовом особняке Густанга. Бросить Рахиль Юра попросту не может. Это всё равно что предать самого близкого, оставив его на съедение стальному угрю. И неважно, что Густанг человек и не появляется в особняке лично – это мелочи и метафора, взгляд у него всё ещё остаётся пронзительно-жутким, пригвождающим к земле. Такие люди точно не исполнят заветные желания как положено. Переврут, вывернут суть наизнанку и сделают по-своему, Юра знает, Юра уже учёная. Рахиль тоже не первый год живёт – но продолжает верить. – Он сам сказал, что я принесла ему три важных подарка, – поджала она губы, стоило Юре намекнуть, что что-то нечисто. – Не думаю, что глава Семьи По Бидоу будет столь низок, что опустится до обмана. А если и опустится – я всё равно надеюсь выгадать своё. Сколько можно оставаться с носом! – Ты уверена? – У меня всё под контролем. Сейчас – точно. Юра не знает, что Рахиль тогда имела ввиду. Рахиль была зла после неудач, преследовавших её на экспрессе, в бешенстве – после того, как Принцесса Андросси спасла своих и бросила их обеих в когтях армии Захарда. Рахиль, это заметно по взгляду, жестам, даже интонациям, жаждет мести – и триумфа, и Юра понятия не имеет, как её переубедить. Только следует за ней, а дурное предчувствие змеиными кольцами оборачивается вокруг сердца. «Всё будет хорошо», – мантрой твердит она про себя, разглядывая причудливую резьбу на стенах особняка. Снова и снова, не находя в ней ничего зловещего, но ощущая, как иррациональный и эфемерный ужас день за днём идёт за ней попятам. Ему нет никакого логического объяснения – он порождён всё теми же инстинктами, как у какого-то мелкого Шинхэо, попавшего в западню. Душит Юру, заставляет осторожно оглядываться вокруг и хмуриться-хмуриться-хмуриться, ожидая внезапного удара в спину. Щелчка окончательно захлопывающейся ловушки. Но ничего, как назло, не происходит. Особняк тих, даже никакое фамильное привидение не стучит по ночам оконными створками и не звенит цепями. Абсолютная, почти скучная обыденность сопровождает каждый их с Рахиль день здесь, а предложенная Густангом пара слуг молчалива и вышколена. «Да, госпожа», – и не более того, в чужих глазах Юра не видит ни злобы, ни зависти, ни подозрений. Только равнодушие, как и в целом на лицах, и все эти выражения, всё спокойствие особняка пугает её только сильнее. Она не знает, чего конкретно боится. Потому что бояться на первый взгляд – и на второй, и на третий – нечего. От этого Юре хочется закричать. Она правда почти что кричит однажды, но вовсе не из-за чудовищ, заглянувших к ней в комнату. Просто, ища Рахиль, застаёт ту в ванной, и сдавленный вскрик застревает в глотке, выходя наружу сиплым вздохом. Вокруг кровь. На белых боках раковины, на посеребрённой раме зеркала, на самом зеркале, на упавшем на кафель пола ноже. И на щеках и руках Рахиль – размазана по коже, выступает крупными каплями на длинных царапинах, скатывается вниз к подбородку и локтям. Это, должно быть, больно, и первую секунду Юре кажется: крови столько, что от такой потери человек может умереть. Она покачивается вперёд на ставших ватными ногах, делает шаг, ещё-ещё-ещё и приближается к Рахиль, чтобы схватить её за плечо. Отчаянно сипит: – Зачем... – и резко разворачивает к себе. Юра ждёт в глазах напротив безумие или отчаяние. То же, когда Рахиль после Скрытого Этажа кричала, что Юре никогда её не понять – кричала громко и зло, и слова били наотмашь. Сейчас наотмашь бьёт чужой взгляд. Прямой, ясный, внимательный. Изучающий. Юра застывает. Тушуется. Не в силах отвернуться, смотрит на царапины на щеке Рахиль – тёмные, почти чёрные на бледной коже, они пересекают её наискось, будто кошка по лицу лапой дала. Ещё одна царапина – кривая, почти от кончика носа, по переносице и до середины лба, притягивает к себе взгляд магнитом. Кровь заливает подбородок и губы Рахиль, капает на белоснежную футболку, делая её багровой, и облепившие тонкую шею светлые волосы дополняют картину демоничностью. Юра сглатывает. Медленно разжимает пальцы, а Рахиль вдруг хмурится: – Что – зачем? Юра моргает. Проходит всего мгновение – короткий взмах ресниц, – а после она отшатывается назад, судорожно оглядываясь. Кафель ванной девственно бел, как и раковина, на зеркале – никаких кровавых отпечатков ладоней. Ножа на полу тоже нет, крови на Рахиль – ни капли, она просто стоит с ножницами в руках и смотрит на Юру, как на дурочку. Продолжает хмуриться, щёлкает ножницами и с досадой говорит: – Ты же сама предлагала мне помочь со стрижкой? Стрижка. – Да... – слова вырываются с трудом. Язык кажется неповоротливым и чужим, внутри Юры – всё ещё ледяной ком ужаса, от которого даже тяжело дышать. Сердце не бьётся – глухо бухает, и Юра хватается за стену, чтобы дать себе секунду успокоиться. Она пытается думать. Она не дура. У неё полный порядок со сном, она сама готовит еду, чутко проверяет окружение. Такую осторожность даже в деталях она проявляла очень, очень давно, когда Семья Ха откровенно хотела от неё избавиться, и ничто не могло её защитить. Так что показалось ли ей? Стального угря в печень, если да, то уж точно не просто так! Это всё чёртов особняк. Здесь точно какая-то ловушка. Рахиль, которая вредит сама себе – сокровенный страх, вытащенный наружу. Откуда, как они поняли... – Юра. Юра вздрагивает. Взгляд у Рахиль ясный и прямой, изучающий, но стоит снова моргнуть – и в нём уже досада. В знакомом голосе звенит смесь раздражения, удивления и ещё какой-то эмоции, подобрать значение которой Юра сейчас не в силах: – Если плохо себя чувствуешь, зачем согласилась? Иди тогда приляг! Я сама постригусь. Перед глазами снова встаёт видение. Юра сглатывает, проводит пальцами по стене – взмокшая кожа противно скрипит по кафелю – и хрипло, резко отзывается: – Нет! – облизывает губы и тише продолжает: – Прости, это... так, мелочи. Иди сюда. Рахиль смотрит на неё со скепсисом и сомнением. А потом медленно пожимает плечами, отдаёт ножницы и стягивает с волос резинку. Вечер они проводят в молчании. Густом и тяжёлом, и в этой тишине Юра ощущает сумасшедшее биение собственного пульса. Балансирует на грани осторожности и паники, пытаясь не сорваться, а дурное предчувствие внутри лишь сильнее обнимает сердце змеиными кольцами. В тот вечер больше ничего не происходит. А потом особняк начинает играть с Юрой в кошки-мышки. О Густанге и шепчутся, и беззастенчиво говорят вслух, что он всезнающ и всесилен. Ум его поразителен и гибок, и чужие души для такого человека отнюдь не загадка. Некто вроде него мог создать что-то, способное не вытаскивать – вырывать наружу самое потаённое, и оставить здесь, в особняке. Юра уже давно самого плохого мнения о Великих Семьях, и эта жуткая мысль про ручное чудовище По Бидоу Густанга не кажется ей бредовой. Оно показывает ей видения. Наяву или во сне, но одинаково жуткие, от которых спирает дыхание и хочется бежать – дальше-дальше-дальше, ещё больше прежнего. Но вместо этого Юра тянется вперёд, увязает глубже, потому что в каждом видении – Рахиль. Чаще всего в них она ранит себя. Точно так же, как в первом: полосует ножом или ножницами своё лицо, руки, ноги, и кровь алыми потеками застывает на коже. Пропитывает одежду, частой цепочкой тёмных капель усеивает пол, но Рахиль не кривится от отвращения и даже не плачет. От её прямого взгляда у Юры внутри что-то переворачивается каждый чёртов раз, а в голове заевшей пластинкой возникает: – ... не прикидывайся, что понимаешь! Ручное чудовище Густанга вцепилось и тянет – за тот неприятный эпизод, что засел в глубине души. Юра пытается открыть рот, сказать, – как тогда – что всё не так, но только со свистом выдыхает. И когда в последнем кошмаре Рахиль ведёт ножом от уголка губ к скуле, рассекая кожу и пуская ещё больше крови, в отчаянии бросается к ней. И снова оказывается наяву. – Эй, – Рахиль выглядит удивлённой. – Эта новость о новых тренировках тебя так взбодрила? Они в гостиной особняка, перед светочем Рахиль. Близко-близко друг к другу, сделаешь ещё шажок – и можно будет почувствовать под руками чужое тепло. Никакой крови, липкой плёнкой застывающей на ладонях, никаких красно-чёрных ран на лице Рахиль. Взгляд притягивают не они, а знакомые веснушки, и Юра выдыхает и едва давит жгучее желание крепко обнять вместо ответа. Но: – Да. Мне здесь не нравится. Облегчение затапливает её с макушки до пяток. Говорить честно приятно, пусть Рахиль в непонимании хмурится и склоняет голову вбок. Ручное чудовище Густанга не преследует её, не пугает, путая кошмары и явь, и Юра рада за неё – и обижена одновременно. Рахиль ей не верит. Рахиль говорит уже не в первый раз: – Обычный особняк, – и пожимает плечами. Время тикает, как напольные часы в гостиной – так-так-так. Несётся вперёд, и нутром Юра ощущает кошмарную мысль, что однажды видения могут обрести реальную форму. Этому нет особых предпосылок, потому как Рахиль выглядит бодрой и воодушевленной грядущими планами, но Юра не может успокоиться. Инстинкты продолжают кричать ей об опасности. Юра и подумать не может, что опасность грозит только ей. Она открывает глаза однажды ночью – и замирает, различив у стены напротив сидящую на стуле Рахиль. Та спокойна и в рыжем свете маленького ночника кажется уютной и почти домашней. Светлые волосы рассыпаны по плечам, из одежды – длинная футболка с аляповатым жёлтым принтом, и ощущение, будто Рахиль здесь, чтобы устроить пижамную вечеринку. Она поднимается и движется медленно и лениво, и на губах её мягкая умиротворённая улыбка. Голос – такой же: – Прости. Разбудила? Матрас прогибается под чужим весом. Рахиль садится на кровать совсем рядом с Юрой, бедром задевая её высунувшееся из-под одеяла колено. Прикосновение коротко обжигает теплом, но Юра торопливо выпрямляется, подтягивает ноги к груди. Низко отвечает: – Всё в порядке. Что-то случилось? Рахиль поводит плечами, смотрит за окно. На тёмном небе-потолке – ни звёздочки, ни огрызка луны. Будто кусок театральной декорации, но додумать Юра не успевает. – Ты же мой близкий друг, верно? Вопрос Рахиль звучит внезапно в ночной тиши. Юра моргает, переводит на неё взгляд, но внимание Рахиль приковано к небу за окном. Она болтает в воздухе босыми пятками и улыбается, разве что ещё откидывается немного назад и опирается ладонями о матрас. Всё в ней – лёгкость и спокойствие. – Конечно. Вопрос и ответ очевидны. У Юры давно нет никого ближе Рахиль, которая ей и лучшая подруга, и названая сестра. За то время, что они провели и проводят вместе, Юра наконец-то ощущает себя цельной, нашедшей своё место в жутком мире Башни. Следовать за Рахиль и быть её опорой естественно, Юра снова прокручивает про себя эту мысль... И не может понять, почему начинает неприятно тянуть в груди. Как от проснувшегося дурного предчувствия, хотя внешне всё выглядит совершенно нормальным. Рахиль, погружённая в полумрак комната, сама Юра – если только внезапно не придёт новое видение, но почему-то ей кажется, что дело не в нём. Уверенность странно крепнет, когда Рахиль вдруг оборачивается и чуть склоняет голову на бок. Губы её чуть приоткрыты, влажно блестят в свете маленького ночника, пара светлых прядей прилипла к щеке, но идилличность картины рушится, стоит заглянуть ей в глаза. Взгляд – как в видениях, прямой и изучающий, и полуприкрытые ресницы придают ему особую зловещность. Никакой томности или лукавости, в золотой глубине притаилось нечто тёмное и опасное, и Юра машинально подаётся назад, комкая в пальцах одеяло. Сглатывает, облизывает губы и внезапно осипшим голосом спрашивает: – А что-то не так? Ей хочется услышать: «Нет, пустяки» или «Просто хотела, чтобы ты сказала это ещё раз». Нечто внутри замирает, как притаивается, притаивается и сама Юра и сжимает пальцы на одеяле до побелевших костяшек. «Пожалуйста» – чтобы Рахиль просто улыбнулась, рассмеялась и откинулась на кровати, но реальная Рахиль щелчком пальцев активирует светоч и тянет наружу какой-то странный предмет. И улыбка её уже не лёгкая и не беззаботная, она остра, как кромка ножа. – Нет, пустяки, – звучит, но совсем не обыденно. Словно сейчас перед Юрой не Рахиль, а одно из порождений Густанга, и от этого по спине бежит волна дрожи. – Да? Юра пытается лихорадочно думать. Кто перед ней – точно ли Рахиль? Или видения окончательно свели её с ума, и она не может отличить настоящее от ложного? Или она снова спит? Мысли крутятся в голове шестернями, сердце колотится, и нужно хотя бы встать, чтобы отойти подальше или иметь свободу действий – но как пригвоздило. Юра цепляется за одеяло, сильно выпрямляется и вжимается спиной в бортик кровати. Делано улыбается в ответ на взгляд Рахиль, на спокойное: – Абсолютно. И что-то внутри обрывается. Рахиль показывает выуженное из недр светоча зеркало на длинной узкой ручке. Рама овальной формы, простая и без украшений, только посеребрена – безделушка вполне в её стиле. Юра сказала бы, что она идёт Рахиль, но уверена – это чужое зеркало. Строгость линий слишком сильно напоминает о Густанге. Но Захард бы с ними! Куда больше Юру пугает абсолютно чёрная зеркальная поверхность, словно по ту сторону клубится первозданная мгла. В груди щемит как от боли, вздох даётся с трудом. Волнение зашкаливает, на лбу выступает испарина, и Юра едва заставляет себя разжать онемевшие пальцы. Безумно хочет спросить, зачем это страшное зеркало, но в горле сухо. Рахиль делает всё сама. Любовно ведёт кончиком пальца по краю рамы и говорит: – Господин Густанг обещал исполнить три моих желания. Это – одно из них. Я бы не прибегала к такому способу, если честно, потому что ты на самом деле мой очень близкий друг... Печёшься обо мне, столько всего делаешь, пытаешься ободрить! Но, – её острый взгляд снова устремляется на Юру, как прошивает насквозь, – прости. Эта штука лучше всего работает, если у того, кто будет отдавать Шинсу и душу, есть эмоциональная связь с хозяином зеркала. А ещё ты очень хорошенькая, как я всегда и хотела. Голос Рахиль ласков, как у любящей сестры. Таким голосом рассказывают сказки, гладя по волосам, но Рахиль фактически обещает Юре смерть. Вот так, легко – и она наконец-то справляется с собой и низко шепчет: – И что за желание?.. В романах бы спросили: «Почему?», но Юра поняла с первого раза. Это больно – чертовски больно, до наворачивающихся на глазах злых слёз, до дрожи в пальцах. Мысли путаются, внутри страх мешается с отчаянием и горькой обидой, а взгляд сам собой притягивается к зеркалу в чужих руках. К тьме – обманчиво ласковой, как Рахиль сейчас: – А то ты не знаешь? Юра знает, но не может не мотнуть головой. Сцепляет зубы, сжимается сильнее вместо того, чтобы вскочить и бежать – некуда, и даже не кричит, когда зеркало начинает приближаться. Смесь эмоций в душе вспыхивает, будто готовая стать сверхновой звезда – но тут же обращается сосущей пустотой. Юра не выбивает зеркала из чужих рук. Юра судорожно хватает ртом воздух и зажмуривается. Совершенно по-детски, хотя уверена, что это не поможет – вряд ли жуткому волшебному артефакту нужно, чтобы она в него смотрелась. И действительно: её обдаёт холодом, от которого по влажной спине бегут мурашки, а потом наваливается такая слабость, что тяжело даже сделать вдох. Не слушаются и руки-ноги, веки слабо трепещут, и Юра медленно сползает вниз, ощущая себя выпотрошенной куклой. Во всех смыслах. Боли нет. Ни физической, никакой – внезапное безразличие обнимает Юру, баюкает её, а воздух застывает в горле. Последнее, что она слышит перед тем, как провалиться во мглу забытья – Рахиль: – Спасибо. Ты будешь всегда жить во мне и моём сердце. Эти иллюзии, которые насылали слуги господина Густанга… После них я окончательно убедилась: ты единственная, кто по-настоящему мною дорожил. И не хочет думать, насколько искренни эти слова. Даже если бы могла.