Шкатулка с предметами

Раз-два-три, раз-два.       Он правда слышит какие-то звуки в коридоре и соседних камерах, или это его воображение? Раз-два-три, раз-два.       Ногой стучит в такт, чтобы уйти в себя. Раз-два-три, раз-два.       Он точно слышит голос мистера Приста, мистера Меня-били-в-песочнице, мистера Я-вас-всех-приручу-суки, который сардонически пророчит вырвавшемуся из своего отсека объекту «Инкуб» по громкой связи, что все трое будут гнить в казематах (он потом спросит про это у мистера Риггинса), если он не вернётся в изолятор. Говорит, что пока защищать его некому. Смеётся. Раз-два-три, раз-два.       Этому его научил Риггинс, и объект «Молох», и объект «Ламия». Когда плохо и страшно — молчи и думай. Концентрируйся. В исключительных случаях — делай то, что любишь, и будь с тем, кого любишь, чтобы пересилить убийственный шквал панического осознания неотвратимости тех вещей, которые с тобой произойдут. Раз-два-три, раз-два.       Он любил танцевать, и маму, которая всегда хвалила его импровизированные связки, и папу, который вставал рядом, убирал руки за спину и пытался повторить. У него всегда хорошо получалось (что передалось и Свладу), и иногда он хулигански посвистывал в такт движениям, расслабленно и с любовью смотря на жену. Они танцевали втроём, танцевали чечетку, мама с папой танцевали быстрый фокстрот, танцевали ламбаду под трещащие звуки магнитофона. Мама читала им вслух на русском, после переводя на английский, и жаловалась, что не может в полной мере передать ту красоту слова, которой пестрит Лермонтов. Они ужинали тушёными овощами и апельсиновым соком. Они смеялись, сидя в гостиной, играли в монополию, нарисованную на ватмане, а потом папа бренчал на старой гитаре иностранные песни, завораживая всех, кто был рядом, а мама пела так красиво, глубоко и надрывно, что её сынок каждый раз ронял пару слезинок и тёр раскрасневшиеся веки. Раз-два-три, раз-два.       Ноги сами подняли его и понесли на середину комнаты, прямо под пластмассовые линзы камер. "Танец — ещё одно проявление воли вселенной", — Свлад сам это вывел и очень доволен. Чистая правда. Наслушался восторженных сказок Риггинса про судьбу, про вселенную, про материю реальности и начал сам стрелять меткими фразами, как будто у него был кто-то, кого ими можно впечатлить. Раз-два-три, раз-два.       Где-то далеко неприятно громко, до дрожи в желудке кричит один из объектов. Свлад закрывает уши ладонями что есть силы — так, что слышит только глухой, заводной хоровод крови, — и ставит ногу вперёд. Он не умеет танцевать руками; балансировать на краю, мягкой поступью попирать развалины — его стезя. Он всегда там, где должен быть, ничего не делая — только показывая правильный путь. Раз-два-три, раз-два.       Он смотрит на свою кровать. Когда-то над ней висел Спаситель. Свлад искренне верил поначалу, что такие вещи помогут ему выжить — Иисус на стенке, дневник под матрасом, легкое бормотание мыслей себе под нос перед сном. Из него это за одну встречу выбил, выжег, вырезал один человек; тот самый, который приучил смотреть на переносицу; тот самый, который шептал «Икару» на ухо, что срежет ему кожу с костяшек, если тот ещё раз замахнётся на него; тот самый, с которым надо прятать эмоции. И хоть Риггинс был настолько же бессилен перед Пристом, насколько и ребёнок, увидевший, что подростки сломали его снеговика, объектам об этом знать не полагалось; в их монохромной системе был метод кнута и пряника, но не было добра и зла; только серая масса, пытающая подчинить себе. Скотт месяцами залечивал раны и успокаивал шок, которые оставлял после себя присланный из центра головорез. Раз-два-три, раз-два.       "Всё не просто так". "Всё взаимосвязано". "Всё имеет смысл". Что это за "всё" такое? "Всё" — это только Свлад и его камера? Или "всё" — это даже бабочка в Ватикане и петрушка в Беларуси? "Всё" — это вся вселенная, каким-то образом разумная или придуманная? "Всё" — это судьба и случайность, которые не исключают друг друга, хотя и должны? Прист спросил подобное как-то раз, когда "Икар" снова заваливал тесты, и тот, почти крича, доказывал, что это не так просто; что, помимо прочего, нельзя просто приказать чему-то работать; что некоторые вещи нужно не понимать, но принимать как должное. Тогда мистер Прист улыбнулся и потянулся к кнопке на пульте управления шокером. Раз-два-три, раз-два.       "Ну же, «Икар», давай, давай, черт побери! Ты можешь дурить этого старого идиота; можешь плести ему чепуху про то, как всё работает, можешь даже сам в неё верить, но я знаю, чтó ты шепчешь себе под нос ночами, парень. Я знаю, как заставить тебя делать, что требуется". Раз-два-три, раз-два.       Он не врал. Он заставит. На десятый день «Икар» выдаст поразительный результат — 60% правильных ответов при сотне испытаний; всего сорок человек, ненужных вселенной, будут застрелены из-за неправильных ответов. "Всё взаимосвязано". Свлад зажмуривает глаза. Он видит цветные всполохи радужки и думает о том, что начнется совсем скоро, когда Приста снова отошлют (Риггинс поклялся, что в этот раз — навсегда). Пытается стряхнуть с себя грязную пыль вчерашнего дня. Начинает движение вперёд. Раз-два-три, раз-два.       Споткнуться о собственные ноги, — что ж, такое ведь бывает с лучшими из нас? Прист за стеклом нависает над микрофоном, взглядом неотрывно гложет зрачки «Икара»; тот будто тоже смотрит прямо в глаза, но на самом деле не выдерживает, скатывается на мешки нижних век, утыкается в переносицу. Раз-два-три, раз-два.       "У меня задание, Свлад Чьелли, — получить положительные результаты". Раз-два-три, раз-два.       "Если ты сейчас не достанешь из сраной шкатулки загаданный предмет, я отключу запись теста и зайду к тебе в бокс". Раз-два-три, раз-два.       На лице у «Икара» мужественность и пренебрежительная гордость ста Гераклов, но внутри он чуть не плачет, потому что понимает, что Прист отключит. Прист зайдет. И ничего ему за это не будет. А он никак не может этому воспрепятствовать. Раз-два-три, раз-два.       Иногда в судьбу вмешивается случай. Судьба всех этих тестов была следующей — проваливаться. Раз за разом объекты делали неправильный выбор, давали неверный ответ, нажимали не ту кнопку. Но вот вмешался случай — и «Икар» угадал. Или это всё же была судьба? Раз-два-три, раз-два.       Мистер Я-тебя-поимею-если-ты-снова-дашь-неправильный-ответ страшно ухмыляется и подбадривает «Икара». "Хорошая мотивация, а, дружок? Сделай так еще раз. Покажи папочке, что ты на коротком поводке". «Икар», видно, сам не верит в произошедшее. Может он и правда экстрасенс? Раз-два-три, раз-два.       Вселенная так не думает. Улыбка сходит с лица мистера Приста, заменяясь выражением более садистским, более ему подходящим. Знал ли он, что «Икару» просто повезло? Знал. Расстроило ли его это? Нисколько. Будет ли он причинять «Икару» боль? Да. Знает ли он, что это не поможет? Конечно. Но у него на ближайшие десять дней карт-бланш на любые методы и глупо было бы не испробовать их все. Раз-два-три, раз-два.       Когда Прист оказывается с ним наедине, сотрудники в комнате наблюдения с видимой озабоченностью интересуются своими халатами, записями и приборными панелями, деликатно упуская из виду капли крови на стекле. Раз-два-три, раз-два.       «Икар» безучастно смотрит на шкатулку, даже не стараясь прислушаться к какому бы то ни было голосу интуиции или разума. Просто смотрит и думает, каким цветом всколыхнётся мир перед глазами, когда он ошибётся в этот раз. Раз-два-три, раз-два.       От хлёсткого удара по лицу рдеет щека и вздувается веко, а Прист облизывает губы и цокает. Мир заплывает ядовито-зелёным пятном. «Икар» пальцем смазывает кровь у носа и упрямо молчит. Раз-два-три, раз-два.       Правила, как избежать сильных побоев со стороны мистера Приста, сформулированные Скоттом Риггинсом в 19** году. Раз-два-три, раз-два.       Правило номер один: не отвечать на провокации. Раз-два-три, раз-два.       Правило номер два: не провоцировать самостоятельно. Раз-два-три, раз-два.       Правило номер три: ни в коем случае не кричать и не показывать слёзы. Раз-два-три, раз-два.       «Икар» налетает на стену головой, и его мир тонет в оглушительном писке контузии. К неизящной дороге крови из носа добавляется подтек на голове. Он тихо стонет, но не плачет; боль — хороший учитель. Или лучше сказать — дрессировщик? Раз-два-три, раз-два.       «Икар» лёгкий по сравнению с троицей сосальщиков, и поднять его за ворот униформы не составляет труда. Когда на шею ложится чужая рука, он не может сильно сопротивляться, но всё равно цепкими пальцами хватается за предплечье, пытаясь хоть немного ослабить хватку. Он знает, что не умрёт, но это не значит, что ему не больно. Раз-два-три, раз-два.       От Приста исходит очень стойкий запах шин, масла и горелого, у «Икара» першит в горле от этого. Его больше не душат, и слабое дыхание постепенно, ритмично выравнивается. Когда сознание наконец перестаёт мерцать, он чувствует чужое утомляющее, полностью изматывающее желание причинять боль, от которого дрожь по коже. Прист горячечно шепчет ему в висок, и «Икар» неволей мысленно повторяет за ним, слово в слово. Раз-два-три, раз-два.       Свлад отвешивает себе слабую пощечину и резко садится на кровать. В горле першит, а глаза печёт: воспоминания не отпускают, успокоиться не получается, сердце толкается об органы, как толстяк в толпе, и всё его тело по инерции мотается взад-вперед. В голове звучит сиплый, с мелкой резью голос Приста, которому вторит еще один, по громкой связи, и он ненавидит это всё, ненавидит всем сердцем. Раз-два-три, раз-два.       Дыхание у Свлада тяжелое, пальцы на руках подрагивают, и он медленно заползает поверх одеяла, укладываясь спиной к двери, подгибая ноги к груди и складывая ладони у сердца. Он всё слышал тогда. Он всё слышит сейчас. Раз-два-три, раз-два.       Прист повторяет: "Ваше место — здесь, потому что все, кого вы встречаете на своем пути, умирают. Кроме меня", — отпускает смешок перед отключением, и Свладу кажется, что этот голос разносится не только здесь и сейчас, но и в будущем, далеко-далеко отсюда. Он что есть сил просит Вселенную, чтобы это было не так, перед тем, как провалиться в сон.