У каждого есть тайный сундучок ужасных воспоминаний. Непрощаемые себе до смерти поступки. Неизжитые оскорбления. Роковые ошибки. Нахлынет вдруг — и стон наружу: боль и стыд жжёт. Сквозь всю жизнь.
Михаил Веллер
***
Он не мог понять в какой именно момент все пошло по наклонной.
Когда Тсунаеши неожиданно набросился на собственную сестру у детской песочницы? Когда Емицу вбил себе голову, что его жена сможет простить измену и принять чужого ребенка, хоть и от него? Или когда оставил свою дорогую дочурку в Намимори, опасаясь образовавшейся связи Неба и его хранителя?
Но он ведь старался справиться с этим.
На протяжении пяти лет после того инцидента Тсунаеши ходил к профессиональному психологу, который выполнил все что от него требовалось. Мальчик множество раз извинился перед ним, стал старостой в своем классе и вел себя до щемящей тоски прилежно.
Идеально.
Емицу понятия не имел, что творил обомлевший от вседозволенности пожилой мужчина за дверями кабинета.
Несколько раз даже упрашивал вновь увидеться с Джой, но Савада снедаемый чувством вины перед той, ведь у девочки навечно обезбражилось лицо из-за ран, дал категоричный отказ.
Им лучше не стоит видеться.
Что же касалось Наны, то может японец и вправду не доглядел.
Действительно, какая женщина сумеет принять факт измены любимого мужчины? К собственному стыду, у него даже оправдания должного не было. Он не был пьян, не был под каким-либо внушающим веществом, просто оказался во власти похоти и разврата.
А искупить свою вину дорогими подарками, обострившейся лаской и совместным времяпровождением недостаточно.
Хотя его жена все равно не была способна каким-либо образом настроить Тсуну против Джой. Она ведь слишком добрая, мягкая.
Не могла же?
Несмотря на то, что Джой долгое время проживала в Италии и наверняка привыкла к здешнему климату, окружающим людям и собственному дому, он попросту не мог идти против неразрывных уз. Тсунаеши был сильным Небом и было неизвестно как перенесет разрыв настолько слабый хранитель Солнца вроде нее.
Просто пришлось смириться.
Пришлось.
Так почему же его изнутри душит эта невыносимая вина? Словно, как отец и даже человек, Емицу разрушил все до основания. Чьи-то надежды, идеалы и мечты?
Разве он не мог гордиться собой?
Джой выросла в прекрасную девушку, пускай и порой излишне скромную, с нескрываемым недостатком в виде шрамов на лице. Но Емицу считал ее самым светлым светлячком в их грязном мире и готов был расцеловать каждую белесную полоску и неровную линию на лице.
Со своими светлыми волосами, беззаботно чистыми, словно лазурное небо перед озером Ломбардии, глазами и мягкой манерой общения ей с лёгкостью удалось продвинуться в поприще искусства.
Конечно, он незаметно помогал и направлял, чтобы она поскорее приобрела собственную галерею, но сам факт. Его дочерью
нужно было гордиться.
Как и Тсуной, что держал в стальном обхвате всю организацию Вонголы, вплоть до CEDEF. Ну, а на методы лучше лишний раз не смотреть.
Это ведь мафия, разве здесь можно увидеть что-либо незапятнанное?
Иногда предаваясь мечтам, Савада шутил, что скоро уйдет на отставку с таким внушительным Доном Вонголы. Тсунаеши поддерживал его настрой и, прикрывая глаза, безмолвно советовал сначала найти преемника, которого он бы одобрил.
Его дети выросли, вырвались из родного гнезда.
И пускай картины Джой внушают опасения своей мрачностью и обреченностью в виде золотых клеток с серебряными кандалами. Пускай политика Десятого Вонголы страдает чрезмерной жестокостью, заставляя не раз задаваться вопросом, а его ли это сын. Пускай в воздухе застыло очевидное ощущение напряжения.
Емицу Савада наверняка счастливый отец.
«Счастливый», пока не замечает множество странностей вроде той, что его прилежная дочь носит мешковатую, откровенно портящую фигуру одежду только для того, чтобы скрыть синяки на теле, а все эти искусанные губы вовсе не от нервов.
«Счастливый», пока Тсунаеши не вспыхивает жарким пламенем при одном ее упоминании.
«Счастливый», пока не видит эти странные, неправильные отношения между его детьми.
— Ты ведь знаешь, что можешь довериться мне, светлячок? — нервно интересуется он у криво улыбающейся Джой, хватая ее за покрытое незажившими гематомами запястье. — Сказать то, что скрывала до этого? Я ведь помогу, сделаю все что в моих силах. Ты ведь знаешь?
На миг в ее глазах проносится искра надежды, но быстро тонет, стоит ей что-то вспомнить.
Емицу с неприятной горечью отмечает чужую пробежавшуюся дрожь.
Страх.
Хрупкая, бедная девочка переполнена всепоглощающим страхом.
— В-все хорошо, отец, — мягко отстраняясь и приподнимая шарф, шепчет она. — Веришь?
«Не верю» — думает он, глядя на виднеющие следы укусов на тонкой девичьей шее, всем нутром надеясь, что у него попросят защиты как более сильного человека или хотя бы как отца.
Но Джой лишь качает головой и прося прощения, говорит, что ей нужно поспешить домой, иначе «Тсу-тян» будет волноваться.
С каких пор они начали жить вместе?
И с каких пор все стало так поздно исправлять?
Чужие тайны слишком болезненные.
