Не сбежать

Если не сбегать, то классно получается. Не в духе авантюризма дело, оказывается. Не в подростковом бунтарстве и упрямстве. Не в адреналине и острых ощущениях от бегства. Когда они сбежали в первый раз, это было отстойно. Баки хмурился и говорил, что это хуёвая идея. Питер чувствовал вину за то, что тот не может ему отказать. Питер состоял из вины, Баки — из тревоги. Далеко не сбежать, не отдохнуть, не весело, нихрена не приключения. Когда их нашли — меньше, чем через сутки — Питер даже облегченно выдохнул. Это должен был быть отпуск, а за эти двадцать часов Баки, кажется, поседел на пару волосков. Питер придурок, он это знает, оке? Самое обидное то, что даже Тони не орал. Ну, он бы и не стал в любом случае, он не орёт, он просто, ну, давит. Короче, Тони не был собой расстроенным, разочарованным, злым или всем остальным, чего ожидал Питер. От этого было больно. Авантюра не срослась. Они не разговаривали с Баки пару дней. Они не ссорились, ничего такого. Даже не избегали друг друга. Вместе со всеми ужинали, завтракали, тренировались. Но спали в разных спальнях. И не в спальнях дело было. Питеру было стыдно за себя перед всеми сразу. Перед Баки, который нервничал и оказался прав, перед Тони, который не отчитывал, перед Роджерсом, который поджимал губы, черт, это было самое неприятное зрелище в жизни Питера. Даже тётя Нат смотрела иногда настолько мягко, что Питеру хотелось плакать. И он плакал ночью. Сильно, навзрыд. Он даже не понимал почему. Они хотели отдохнуть, но Питер, кажется, только усилил давление. Поэтому они и не общались с Баки, если быть совсем откровенными, то ни с кем вообще. Паркер был вымотан своей головой. Через четыре дня Баки сказал: «Всё, хватит, Паркер». Питер знал, что хватит. Они сидели на кухне, и Питер плакал в плечо Баки, а тот гладил его по волосам. И в тот момент Питеру было так хорошо! Он не мог перестать плакать, но чувствовал себя наконец свободным. Баки, может, и не мог сказать Питеру «нет», когда стоило бы, но… Баки может сказать то, отчего Питеру станет лучше всех. На самом деле, что угодно. Сначала Питер плакал, а потом, когда Баки стал бормотать что-то о том, что у него вся футболка мокрая, Питер наконец улыбнулся и полез целоваться. Прямо там, на кухне. Все вообще-то знают про него и Баки. Но они всё равно никогда не выражали чувств при других. Других на кухне не было, но они могли зайти. Никто не заходил. Питер неразборчиво просил прощения в губы Баки, а Баки закрывал его рот своим ртом. Потом, правда, оказалось, что Старк заходил. Ну, пытался, увидел больше, чем планировал, и свалил. Питер сдерживал улыбку, когда узнал про это, и поглядывал на Баки. Баки поглядывал так же. Им обоим словно по шестнадцать. А потом всё было именно так, как Питер представлял изначально. Магистраль на выезде из Нью-Йорка. Пять утра. Небо словно акварель на бумаге, прозрачное, голубое, нежно-желтое. Скромная машина, а то мало ли. Вещей по минимуму, багажник свободный, на заднем сидении плед и бутылка воды. Рядом Баки. Рядом любимый Баки. Рядом его Джеймс. Волосы в хвосте. Пара прядок на висках, Питер тянется и убирает одну за ухо. Очки от восходящего солнца. Баки идут кофейные, идёт бронза, идут авиаторы орехового цвета. Баки говорил не пялиться так, это отвлекает. Питер улыбался как дурачок и отворачивался, а потом снова смотрел на Барнса в пронзающих лучах утреннего солнца. Баки едва заметно улыбался иногда. Питер любил спрашивать, о чем он думает в моменты, когда улыбается. Или хмурится, или поджимает губы, или морщит лоб. А вот тогда Питер не спрашивал. Он был охренительно счастлив тому, что Баки не хмурится в тревоге. — Бестолковый. О, Питер знал. От него совершенно точно никакого толку, когда его Джеймс такой красивый, такой близкий, такой счастливый. Такой за рулём тачки, которая везёт их прочь. Перед выездом Тони со своим привычным сарказмом сказал, что если они собираются и в дороге так долго целоваться, то обязаны будут съезжать на обочину. Баки закатил глаза. О, они правда это делали. Потому что целоваться хотелось ужасно. И они и правда целуются очень долго, если уж начинают. Они останавливались сначала в Питтсбурге, потом в Индианаполисе. А вечером этого же дня выехали дальше в сторону Тихого океана. Только до океана была ещё большая часть Америки, а у них уговор: не ночевать в городах. Если только очень-очень сильно захочется. Всё было точно так, как и представлял Питер. Заправка и час ночи. Баки вываливается из машины и потягивается, отчего Питеру кажется, что тот стал ещё больше. У заправки магазин, на котором мигающая цифра 24. Чуть дальше мотель. Белый и трехэтажный. Буквы «М О Т Е Л Ь» тоже мигают. Мигают фиолетово и хаотично. Питер кусает губы и выбегает за Джеймсом. — Я тебе обещаю. Ты разочаруешься в этих кроватях. В этих завтраках. В этих душевых. Питер кивает и держит Баки за руку. Он целует его в шею, куда может дотянуться. О да, он ужасно разочаруется в этом уродском сервисе. Но он этого хотел больше, чем всего остального в этом мире. Смены мягкой постели, услужливого сервиса и всего желаемого в зоне досягаемости. Он так чертовски хотел дерьмовых скрипучих кроватей, твердых и с запахом дешевого порошка. Он так хотел уродских цветастых обоев в час ночи, он хотел дерьмового кофе с заправок. Сэндвичей от какой-нибудь Фло в грязном фартуке. И никаких голосов умных интерфейсов. И его Джеймс. Который всё равно улыбается и целует Питера в висок. Не в духе авантюризма дело, оказывается. Тут, где-то на границе Иллинойса и Миссури, тоже красивые восходы. Питеру хочется спать. Тут на пару градусов холоднее. Пока Баки заправляет машину, Питер берёт свой телефон и вытаскивает из окна тачки плед. Он укутывается в него, как в буррито. Ох, он бы сейчас так яростно съел буррито. А потом топает чуть дальше от заправки и фотографирует пейзаж раннего утра и дороги. Питер убирает телефон и смотрит вдаль, пытаясь рассмотреть там то, чего нет. Границы городов, петлявость дороги, дорожные знаки. — Эй, Пит! Питер разворачивается на голос и идет обратно к машине. Он забирает у Баки стакан с кофе и свой сэндвич в бумажном конвертике. — Там вид как с открытки. — Теперь всё вокруг будет как с открытки… — Баки так рвано заканчивает предложение, словно понимает, насколько поэтично прозвучал, сам того не желая. И он прав. Их долгая дорога, салон, музыка, улыбка Джеймса, его очки, ноги на приборной панели. И никто не названивает, потому что никто не ищет. Питер снова смотрит в лицо Баки. Тот слегка щурится от ещё неяркого солнца, но очки не надевает. Питер отворачивается к нему спиной и снова достаёт телефон. Он делает селфи на фоне Баки, который стоит со своим стаканом кофе и щурится от солнца. Питер улыбается. Отправит фотку Мэй. Она всё равно покажет Хэппи, а он, в свою очередь, Тони. И все знают, что у них всё хорошо. — Ты хоть расчесывался сегодня? — усмехается Баки, и Питер толкает его в грудь локтем. Нет конечно. Его расческа хрен знает где, и он даже не уверен, что брал её. В машине возьмёт у Баки. Питер снова смотрит на него. Баки небритый. Уже как пару дней, и Питеру так чертовски нравится его пятнышко седых волос на подбородке. Он становится на мыски и целует его в это место. А потом, конечно же, в губы. Конечно же в губы. Всё так, как он и представлял. Сегодня его очередь вести машину. Стакан в подстаканник, Баки рядом, и Питер жалеет только о том, что придется больше смотреть на дорогу и меньше — на Джеймса. — Нормальные кстати кровати были, — говорит Питер, когда они садятся в машину. — Нам повезло. — И сэндвич тоже ничего. — И кофе. Как ни странно… даже кофе ничего. Без привкуса авантюризма.