Нельзя просто убить эмоции, словно существо, которое тебя пугает. Эта боль часть тебя
©
сейчас
Волосы цвета темного каштана, ровная спина, облаченная в тонкий шелк, надменный взгляд почти черных глаз, пухлые губы, едва тронутые бесцветной помадой — наверняка со вкусом ананаса, — все это рваной раной где-то внутри, рядом с сердцем, притягивает взгляд с первых секунд, за которые в комнате, кажется, заканчивается воздух. Резко моргнуть и отвести взгляд — не поспешно, нет, что вы, просто не интересно, — и заинтересоваться действительно важным: сделка сама себя не заключит, он здесь только из-за нее, и не стоит отвлекаться на пустышки. Потому что отболело. Отболело же, да? Но нельзя не отдать должное Вселенной — оказаться рядом с этим человеком в подобном месте Сяо Чжань меньше всего ожидает. Но, видимо, у нее свои планы, посвящать в которые она желает никого и никогда. Даже собственных любимчиков. — Господин Сяо, — отвлекают его от мыслей. — Рад, что вы смогли выделить время. Сяо Чжань улыбается. Улыбка мягкая, вежливая, с легкими нотками счастья — как учили, как запомнил на всю оставшуюся жизнь, хотя предпочел бы забыть, — но не касается глаз. — Мистер Ди`Кавальери, — пожимая руку и склоняя голову в вежливом кивке. — Спасибо, что пригласили. Итальяшка расплывается в довольной и слащавой улыбке — грузный мужичок, немного противный, с масляным взглядом, но Сяо Чжаню необходимо заполучить его в партнеры, поэтому улыбаться — самое верное решение. Даже если самого воротит от душного запаха дорогого парфюма — сколько он вылил на себя, весь флакон что ли?— или же от подошедшего к ним человека. — Позвольте представить вам, Ван Ибо. Ди`Кавальери по-хозяйски притягивает к себе худое, но жилистое тело — Сяо Чжань не смотрит, а обводит взглядом зал, отмечая знакомых. Прием достаточно масштабный, но не значимый: юбилей жены самого Ди`Кавальери, но у американцев, видимо, так принято — обсуждать бизнес во время важного для семьи события. За пять лет Сяо Чжань быстро привыкает к подобному, но не значит, что может принять. Он отпивает из бокала, краем уха слыша: — Господин Ван — жемчужина моей коллекции, — Ди`Кавальери расплывается в хвалебных речах, нахваливая и нахваливая. — Поздравляю, — говорит Сяо Чжань, останавливая официанта и ставя ему на поднос фужер. — Простите, нужно подойти поздороваться. Ди`Кавальери кажется даже не замечает, кивает, поворачиваясь к своему собеседнику. Который, кстати, выглядит совершенно скучающим. Сяо Чжань не смотрит на него, чтобы быть точно уверенным. Просто краем глаза заметил, как перекосило красивое лицо в скуке. В помещении душно, он выходит на балкон, чувствуя спиной пристальный взгляд. От него он чувствует себя неуютно, и что-то внутри надрывно воет и скребет, раздирая внутренности на ошметки. Сяо Чжань берет еще один бокал у мимо проходящего официанта, когда тень падает ему на лицо. Вечер оказывается испорченным.***
Чужие губы и правда со вкусом ананаса, а длинные волосы мягки на ощупь. Сяо Чжань зарывается в них ладонями, прижимает к себе чужую голову, вылизывая чужой рот. Ван Ибо хмыкает в поцелуй, тянет его на себя и целует уже сам, перехватывая инициативу. Сяо Чжань думает, что слишком много выпил в этот вечер. И оказывается прав.***
Час спустя Сяо Чжаню противно. Внутри все дрожит от напряжения и отвращения к себе, он сглатывает вязкую слюну, стараясь не смотреть назад. Ищет глазами одежду, принимая решение уехать сегодня же — а не сбежать ли? — и замирает, слыша: — Гэгэ скучал по мне? Ван Ибо спрашивает его будто бы нехотя, словно заставляет себя завязать с ним светскую беседу. «Не вспоминай, — говорит себе Сяо Чжань. — Отболело все». — Нет, — говорит мужчина, поднимая штаны с пола. Отряхивает медленно от пыли и грязи — конечно, они лишь помялись, но Сяо Чжань немного нервничает, проклиная собственное малодушие и глупость. Сожаление огромным сорняком растет в сердце, вплетается в сосуды и черпает кровь, питая собственный организм. — Почему? — Ты всего-навсего дорогая шлюха, — он одевается, неспешно, не глядя на лежащего на постели человека. — Мне такие не нужны. Застегивает манжеты, берет запонки — руки отчего-то дрожат, и не выходит зафиксировать белый хлопок с первого раза. Ломкий, хрупкий, словно бы из диковинного хрусталя, он старается быть равнодушным — закрыться, уйти, убежать, потому что внутренности тянет вниз и во рту кислый привкус — задыхается. Отболело же, прошло. Все равно же. — Да? — тихий смешок заставляет его плечи напрячься. — Раньше ты говорил иначе. Слышен шорох смятых простыней; он с шумом втягивает носом воздух, сжимая кулаки — все равно, должно быть все равно, не болеть, не дрожать, будто бы что-то вернулось, будто бы ничего не было. И прошлое — мучительное и страшное, болезненное, — не накрывает сейчас его, лишая возможности вдохнуть. Мир замирает, дрожит — тоже хрупкий; хочется отдать все, что он имеет, лишь бы вернуть прошлый вечер. Но, увы, это невозможно. За ошибки нужно платить. — Помнишь, как было раньше? — шепот у самого уха, горячие губы касаются мочки, втягивают ее в рот и посасывают. Чужие руки обхватывают поперек, чуть сжимают рубашку — Сяо Чжань невольно скашивает взгляд, подмечая, что она полностью испорчена. Большие ладони перемещаются чуть ниже, обводят пряжку ремня, дразнясь, и тихий голос продолжает: — Раньше тебе нравилось трахать меня. Раньше, гэгэ, ты стонал подо мной. Сяо Чжань оборачивается. Отпихивает от себя нагло ухмыляющегося Ван Ибо, стараясь не смотреть на него и не видеть следов произошедшего безумия. Бесполезно; растраханный вид Ван Ибо, наглый и шалый взгляд, голодный и жгучий, и следы — по всему телу, явные метки, — Боги, действительно он сам оставил их? — все это говорит само за себя. Кислый привкус во рту усиливается, ком в горле мешает говорить. Но он все же выдает: — Дураком был, — губы искривляет презрение. Они едва шевелятся, будто бы все лицо — и не только его — парализовало. — Люди с годами умнеют, не слышал? И выходит из комнаты — бежит, бежит, прочь, чувствуя, как явно хочется блевать от отвращения к самому себе.***
Нью-Йорк встречает его холодным дождем. Сяо Чжань морщится, сходя с трапа самолета, поднимает воротник пальто и кивает водителю. Тот держит над ним зонт, но будто бы его и вовсе не существует — холодные капли попадают за шиворот, омывают лицо. Словно стихия наказывает его и помогает одновременно — дождь по-прежнему кажется ему мерзким, но он будто бы смывает с него грязь произошедшего. Как будто это может помочь. Сяо Чжань думает: «Ничего не поможет». В салоне машины тепло и уютно, он расслабляется, слушая тихий шорох шин по гравию и едва слышную мелодию. Сяо Чжань вслушивается — женский голос поет о посмертном желании, о том, что смерть — всего лишь ступень и не нужно бояться ее, что она не смогла, что… — Если я умру молодой, — подпевает ей Сяо Чжань, — похороните меня в атласе. Грустная, но с легкими светлыми нотками песня застревает в голове прочно. От нее все переворачивается, холодеют руки и одолевает тоска. Слушать ее — вспоминать и думать; не то, чего действительно сейчас хочется. Но у Сяо Чжаня не получается.***
тогда
— Собирай вещи, — говорит ему менеджер, проходя в квартиру. Сяо Чжань смотрит на него удивленным взглядом, ничего не понимая. Менеджер стягивает маску, утирает руки антисептиком — карантин давно снят, ситуация полностью под контролем, но привычка — такая отвратительная штука, что никак не остановиться. — Куда? — спрашивает он, наблюдая, как менеджер проходит в кухню. — Что-то случилось? Сяо Чжань следует за ним следом, как привязанный, забывая, что делал — читал новости о себе и о ситуации в стране, но теперь, кажется, это неважно. Тишина ощутимо давит на виски. У Сяо Чжаня холодеют руки, он прячет их в рукава растянутой домашней кофты — менеджер, наблюдая за этим, тихо хмыкает, пальто он не снял, и это не вежливо, хочется сказать Сяо Чжаню, но он молчит. Щелкает чайник, со свистом выходит пар из носика. Одна минута тишины, две, три — и менеджер, наконец, говорит: — Ты уезжаешь. И то, как он это произносит, заставляет Сяо Чжаня ему подчиниться. На автомате мужчина собирает вещи, хотя менеджер что-то бормочет о том, что они не понадобятся. «Хорошо, — кивает Сяо Чжань, застегивая дорожную сумку. — Налегке путешествовать удобнее». Не задает вопросов, пока одевается. Молчит, когда они спускаются в лифте, идут по узкому коридору к подземной парковке. Маска неудобная, чуть сдавливает уши, он поправляет ее и по-прежнему не задает никаких вопросов. Чувство, что они играют в каких-то шпионов, усиливается, когда вместо привычного минивэна, его сажают в неприметный седан. Менеджер садится на переднее сидение, рядом с водителем, и это кажется весьма привычным, что Сяо Чжань отбрасывает все нехорошие мысли прочь. Но когда слышит резкую и немного нервную речь менеджера, под ложечкой неприятно сосет. — Держи: здесь билет на самолет, деньги на первое время, новый телефон и ключи от квартиры, — ему протягивают пакет, и Сяо Чжань машинально берет. — Это хороший шанс, последний. Ты должен понимать, что от такого не отмыться — кто-то все равно будет помнить. Контракты сохранить удастся, но публика, — в голосе менеджера явная горечь и сожаление, — она не готова простить: по ее мнению, ты принадлежишь ей, всецело и до самой смерти. Но смерти никто не хочет, понимаешь? — Да, — машинально отвечает Сяо Чжань, слушая, но, если честно, ничего не понимает. Облизывает губы, тяжело дышит, анализируя. — Понимаю. Анализ происходящего выходит скверный. Менеджер еще что-то говорит, пытается то ли оправдать, то ли поддержать — Сяо Чжань так и не понимает ничего, кроме того, что от него хорошо так избавляются. Хорошо и умело. Может, и не нужна была вся эта травля? Кому он так помешал, что его сначала изваляли с ног до головы в грязи, а потом и вовсе решили выпнуть, как побитую и старую собаку? Но мама учила его принимать скверные новости стойко и с гордостью. Не сдаваться под их натиском, держаться до конца. И бороться. Но сейчас его борьба ничего не изменит: жизнь в шоу-бизнесе именно такая — не терпит ничего, кроме повиновения и навязанных тебе образов. Если ты не соответствуешь — выметайся, найдутся другие. Сяо Чжань перестал соответствовать какому-то из стандартов, раз сейчас бледный и замученный менеджер объясняет ему дальнейшее будущее. — И как давно вы решили? — спрашивает он, даже и не надеясь получить ответ. Но менеджер удивляет. — Решали всю последнюю неделю, — глухо говорит он, и в его голосе полно сочувствия. Оно сочится из него словно яд, пытается достать до Сяо Чжаня, а тот лишь отодвигается в самый дальний угол сидения, будто бы это поможет. — Или даже дольше, — говорит Сяо Чжань, наблюдая, как плечи человека, которому он доверял практически свою жизнь последние шесть лет, дрожат. — Не зря же я так долго был в изоляции. — Твоей вины нет, — спешат его заверить. — Это очень влиятельные люди, Чжань-Чжань. Нельзя не подчиниться, ты же понимаешь. «Ни черта не понимаю», — хочется крикнуть ему, но это все будет бесполезно. Крик разорвет глотку, но до адресатов не дойдет — растворится в вязкой тишине, под токсичными парами реальности. — А если бы я согласился? — вместо этого спрашивает он. — Если бы я согласился утопить его? Кого «его», уточнять не нужно. Всем и так понятно, что на церемонии Вейбо им не удалось сохранить нейтральную позицию. Но кто кого выдал — Ван Ибо Сяо Чжаня или Сяо Чжань Ван Ибо, а может они оба хороши — уже не имеет значения. Не имеет значения, потому что результат — травля, обвинения, статьи и уничтоженная репутация и устранение, без возможности вернуться. А то, что он больше не вернется не только в шоу-бизнес, но и в саму страну — очевидно, как то, что трава всегда зеленая. — Вместо тебя сейчас тут сидел бы он. Сяо Чжань закрывает глаза и сжимает одеревеневшими руками пластиковый пакет. Больше ему знать не нужно.***
сейчас
— Господин Сяо, мы приехали. Тихий стук в окно выводит Сяо Чжаня из дремы. Он промаргивается, массируя глаза — хорошо, что на нем очки. Будь он в линзах, их нестерпимо бы жгло, и он в который раз думает, что принял верное решение, отказавшись от них. От постоянных привычек так легко отказываться. Стоит лишь сжечь все мосты, оставляя в сердце черные пятна и глотая ядовитый дым, — и все уже дается легче, кажется правильным, и ничего — абсолютно ничего — не чувствуешь. Будто бы отрезаешь от себя кусок, смотришь на него, а потом, приняв решение, выбрасываешь в мусорку, как ненужный хлам. Будто бы чувства — очередная ветошь; гниль, что ты позабыл убрать. Как будто это так просто. Как будто это помогает. Сяо Чжань выходит из машины, кутается в шерстяное пальто от пронизывающего ветра. Доходит до офисных дверей, кивает консьержу, поднимается на лифте, думает. Опять. Думает, что раньше — в те времена — было проще: его никто не заставлял думать, только выполнять. И было проще. Сейчас, конечно, тоже легко, хотя строить собственную жизнь с нуля в незнакомой стране — то еще удовольствие, и Сяо Чжань справился с этой задачей на «отлично». Жаловаться не приходится. Сейчас он весьма успешен в бизнесе, ему тридцать три, и в жизни он попробовал все, что можно; легкая ухмылка появляется на губах, когда он думает об этом. — Добрый вечер, господин Сяо, — приветствует его секретарша. — Добрый вечер, Синтия, — Сяо Чжань кивает. — Сделайте мне кофе, пожалуйста. Она выглядит слегка смущенной, словно боится сообщить ему плохие новости. Сяо Чжань знает, что отсрочить неизбежное не выйдет никаким образом и плохие новости — лишь субъективное понятие. У каждого свой порог «хорошего» и «плохого». Уж это он очень хорошо успел запомнить. Синтия останавливает его в дверях собственного кабинета, говоря: — Вас ждут, господин Сяо. Юноша очень настойчив.***
Ну конечно же, это Ван Ибо. Никого другого Сяо Чжань и не ожидает увидеть. Ожидания его не подводят. Больше — никогда.***
— Что ты здесь делаешь? Надо заметить, что без всей той бутафории — дизайнерские наряды, говорит себе Сяо Чжань, будто бы сам позабыл о том, что когда-то носил подобное, — Ван Ибо выглядит даже беззащитно. Отросшие волосы собраны в низкий хвост — Сяо Чжань помнит, что они настоящие, — лежат на левом плече, и тот перебирает кончики, явно задумавшись. Отвечать не спешит. Вместо этого надувает огромный пузырь жвачки, лопает его с глухим звуком и облизывает влажные губы. Сяо Чжань не смотрит. — У тебя тут мило, — наконец отмирает Ибо, откладывая журнал в сторону. Сяо Чжань бросает на него быстрый взгляд и внутренне стонет — Синтия, черт ее подери, снова оставила его в кабинете. И все бы ничего, если бы на обложке этого журнала не красовался сидящий в его директорском кресле человек. — Следишь за мной? — насмешливо тянет он. — А ведь говорил… — Не интересуюсь. Звучит резко, но это действительно правда. До той самой встречи три дня назад он даже не смел вспоминать чужое имя — помнил, что нельзя. Что больше не имеет смысла. Что больше не имеет права. — Конечно, — кивает Ван Ибо, поднимаясь. Стаскивает, наконец, со своего лица солнечные очки — в такую погоду они выглядят вульгарно, Ван Ибо весь выглядит вульгарно, думает Сяо Чжань, прикрывая на секунду глаза. — Естественно, — кивает. — У меня нет на это времени. Ван Ибо громко смеется: — Гэгэ всегда так занят. Ни минуты, чтобы объясниться. Зачем? Последние слова как обвинение. Будто бы Сяо Чжань что-то должен ему, что-то очень важное. Смешно. Возможно, он и должен. Но время не подходящее. Уже все прошло, никому не нужно вежливо улыбаться и быть тем, кем ты быть не хочешь. Жизнь в чужой стране закаляет лучше всего. Сяо Чжань обходит стоящего рядом Ибо, садится в собственное кресло — и понимает: ноги абсолютно ватные, совсем не держат. Словно вынуты все кости. Они оба молчат. Слушают тишину и шум дождя за окном; звуки натянуты тонкой нитью, если тронешь их неосторожно — порвутся, выплескивая наружу скопившееся напряжение. Его можно почувствовать руками — Сяо Чжань чувствует: мнет какие-то бумаги на столе, вчитывается в строчки, — слова расплываются мутными кляксами — и, кажется, сходит с ума. Наверное, перед ним разорвался снаряд, и осколки шрапнели поразили сердце. Сяо Чжань достает его из развороченной груди, осматривает — кровавые дыры поверх черных пятен, оно еще тихо бьется, словно бы в надежде на спасение. Сяо Чжань спасает — берет в руки тонкую иглу, сухожилия-нитки и шьет. Стежки неровные, грубые, ему больно — будто бы сердце не в руках, а в груди, и все это происходит на живую. Словно он сшивает и сердце, и мягкие ткани вокруг в единое целое. Ему бы вдохнуть — глубоко и сладко, почувствовать кислород ослабевшими легкими. Где-то внутри скребется дикое отчаяние и глухая, непроглядная агония; и все это — перед глазами Ван Ибо. Который будто бы вовсе ничего не замечает. Продолжает стоять, смотреть на него и что-то требовать, поджав от досады губы. Взрослый ребенок, да? Горечь во рту слишком ощутима, он сглатывает и как-то тихо, почти вымучено интересуется: — Так что ты здесь делаешь на самом деле? Уходи, уходи, разве не видишь, что тебе тут не рады? Не тяни меня снова на дно. Не думай, что все может быть по-прежнему. Что все еще можно спасти? Дело в том, что никого из них не спасти. Они все давно умерли, да? — Три дня прошло, — говорит Ван Ибо. — Три дня. «Намного больше, — чуть не вырывается у него изо рта. — Целых гребанных пять лет». — Я тебе все сказал еще тогда, — беззвучно, одними губами. Они сухие, Сяо Чжань снова облизывает их, а потом поднимает глаза. Они оба — взрослые люди, между ними — годы недопонимания, холодных звонков в одну сторону, безразличие и вырванное собственноручно сердце; между ними — одна безумная ночь и разговор после, от которого хочется отгородиться, не получается, как бы Сяо Чжань не старался. Эмоции взять под контроль сложно. Всегда практически невыполнимо, потому что это же Ван Ибо — тысяча и одна причина быть вместе, рядом, и не быть вовсе; мазохизм в чистом виде, а Сяо Чжань устал после перелета. У него за эти три дня в голове — и контракт, и новые знакомства, и старое-новое, ворвавшееся в жизнь гребанным ураганом Катрина. — Уходи, — устало прикрывая глаза. Сначала тихо, а потом уже громче: — Уходи в свою беззаботную жизнь, дорогой мальчик из Китая. Просто уходи.***
И он действительно уходит. Сяо Чжань так и не узнает, зачем он приходил в первый раз.***
тогда
На самом деле это довольно очевидно. Все с самого начала было очевидным, но ни сам Сяо Чжань, ни менеджер — Сяо Чжань не знает, что там насчет агентства, но уверен, что те все знают, ведь работа такая, как же иначе, — не думали, что дойдет до неизбежного. Первый тревожный звоночек случается двадцать восьмого декабря. Они слишком очевидны, им за это влетит — каждому от своего менеджера (и не только от них), но максимум на что хватает самого Сяо Чжаня — только на красную дорожку. Благо они появляются там по отдельности, но их синхронность — или на что это похоже? — так хорошо отрепетирована, что менеджер смотрит на Сяо Чжаня осуждающим взглядом. Выговаривает о том, что это неприемлемо, и даже то, что Сяо Чжань задержался на ней чуть дольше, чем сам Ибо, — это не спасает. Вторая ошибка происходит в новогоднюю ночь. Сяо Чжань стоит на сцене в свете софитов, ловит со счастливым лицом конфетти и загадывает желание, вспоминая, как в перерыве выпросил у кого-то из стаффа телефон и прикипел — по-другому и не скажешь — взглядом к экрану телефона, наблюдая за тем, что на сцене творит Ван Ибо. В того будто бы вселяется сам дьявол. Он танцует, будто бы в последний раз, отдавая себя на растерзание публике — дико, необузданно, яростно, чувственно. И песня звучит как манифест. Сяо Чжань знает слова наизусть, они отпечатались у него на внутренней стороне век, но даже для него в тот момент — слишком. Слишком всего — и смысла, и огня, что горит в Ван Ибо необузданной стихией, и слов; Сяо Чжань не может дышать от распирающих грудную клетку чувств — он счастлив. Улыбается радостно, смеется со всеми, и эйфория не покидает его даже в гостиничном номере, когда… Руки у Ибо в тот момент такие нетерпеливые, такие жадные. Горячие настолько, что Сяо Чжань ощущает себя мягким воском — лепи, что хочу. Он цепляется за широкие плечи, стаскивает горчичного цвета пиджак — тот летит куда-то под ноги, они даже наступают на него, пытаясь выбраться из одежды, и Сяо Чжань не сдерживает смешка: — Так торопился, что не успел переодеться? Ван Ибо что-то мычит, не отрываясь от его шеи — поцелуи-укусы в этот раз так желанны, потому что у них есть пара дней на передышку, и сегодня — можно. Можно все: и тихий шепот, сладострастный и обещающий многое, и почти отчаянные объятия, словно это в последний раз, и откровенные поцелуи. — Гэгэ невыносимо красив, — шепчет Ибо ему на ухо, чуть прикусывая мочку. Проводит по ушной раковине языком, задевает заколку, чуть прикусывая уже и ее. А потом говорит, возвращая колкость: — И кто еще спешил? Сяо Чжань не спорит. Не хочется спорить, когда все тело полыхает от желания, и это так опасно, так невыносимо опасно, что он лишь издает сдавленный звук, похожий не то на хрип, не то на стон, когда Ибо возвращается к своему занятию. Заколку явно придется купить. И не из-за того, что она испорчена, нет. А просто потому что Сяо Чжань не сможет смотреть никому в глаза, когда придется ее вернуть — Ибо творит что-то за гранью разумного, касаясь языком его уха, кромки волос и ушной раковины. Сам же и стонет — тихо, так сладко, что у Сяо Чжаня внизу живота скучиваются внутренности, а возбуждение распространяется по телу стремительной волной. Происходит что-то запредельное. У них еще не было такого секса — одновременно страстного, чувственного и болезненного настолько, что невозможно дышать. Сяо Чжань дышит. Глотает пересохшими губами воздух, когда руки Ван Ибо справляются с пряжкой ремня, стаскивают с них обоих штаны, белье — и все это летит куда-то к скинутой ранее одежде. — Погоди, — останавливает его Сяо Чжань, беря его лицо в ладони. — Дай вдохнуть. Смотрит в глаза напротив и утопает. Вязнет в черной радужке, позволяя страстной тьме поглотить и себя. Целует, проникая языком в чужой рот, вылизывает, вылизывает, пока не слышит тихий скулеж — не уверен, что он принадлежит самому Ван Ибо, но… Больше ничего не может подумать, а лишь раздвигает послушно ноги, приподнимая бедра и помогая подкладывать под поясницу подушку. Выполняет молчаливый приказ — он таится в горящих яростным желанием глазах Ван Ибо, и Сяо Чжань сгорает в этом пламени, как сухая трава. И лишь на утро, стаскивая со спутанных волос злосчастную заколку, Сяо Чжань понимает, что никогда не был так счастлив: Ван Ибо обнимает его со спины, положив острый подбородок на плечо, водит носом по щеке, довольно и сыто улыбаясь. Они проводят несколько общих выходных вместе, потом работа разделяет по разным городам до той самой церемонии. На Вечер Вейбо Сяо Чжаню идти совершенно не хочется. Настроение отвратное — часовая лекция и от директора агентства, и от самого менеджера вызывает в нем головную боль, которая никак не хочет утихать даже под действием обезболивающего. Но ему все понятно. Он действительно понимает, какие люди там присутствуют, и если он не хочет никому из них проблем, то следует вести себя подобающе. Мужчина пишет Ван Ибо, стараясь как можно мягче сообщить о собственном решении еще утром, но ответ приходит лишь под самое начало церемонии. Он с шумом выдыхает, читая короткое «Понятно». Есть в нем что-то ужасное, отталкивающее, но измученный мигренью мозг сейчас не способен ничего анализировать. А потом… Кажется, своим поведением Сяо Чжань делает только хуже. Игнорирует Ван Ибо и всех, кто пытается вступить с ним в светскую беседу — голова разрывается нещадно, виски давит от боли и во рту сохнет. Хорошо, что есть любимый чай. Сяо Чжань делает два хороших глотка, когда слышит тихое, но четкое: — Господин Сяо. Поднимает взгляд — женщину перед ним не узнать просто невозможно. Он улыбается, вежливо здоровается, даже заводит эту чертову светскую беседу; голова беспокоит все сильнее и сильнее, что терпеть уже невозможно. И ему бы уйти, но это недопустимо. Не теперь, когда на него обратила внимание сама Глава YH Entertainment. — Конечно, — соглашается с чем-то Сяо Чжань, не осознавая даже того, что ему сказали. — Конечно. Женщина смотрит на него, сощурившись, а потом четко произносит: — Уйдите с дороги, господин Сяо. Пока не сгорели и не оказались кучкой пепла. Не все фениксы удачливы. Сяо Чжань ничего не говорит — вежливо улыбается, а потом уходит, не попрощавшись, и кажется, это первый раз за последний год, когда менеджер по-настоящему им доволен.***
сейчас
После этой встречи Вселенная будто бы над ним издевается. Подбрасывает Ван Ибо — изображения, статьи, слухи, что разносят по его компании: да, известный в Азии; да, популярен среди женщин от десяти до восьмидесяти; и да, профессионал своего дела. Сяо Чжаня тошнит. Он улыбается подчиненным, слушает отчеты отделов, подписывает бумаги — представляете, Ван Ибо согласился стать лицом одного из наших проектов? Такая удача! Ха-х, вот оно что. Вот оно что. Сяо Чжаню хочется узнать, кто такой умный и обошел его стороной. Нет, его ведущие дизайнеры вольны были сами решать, кого назначать в те или иные проекты, но… Сяо Чжаня тошнит. Он умывает лицо холодной водой в уборной, смотрит на себя в зеркало — лицо осунулось, круги и тени под глазами, кривая ухмылка, больше похожая на оскал. И бледное, почти синюшное лицо. Может, стоит взять отпуск? Отдохнуть на одном из пляжей в Малибу, попивая коктейль и ни о чем не думая. Возможно, усталость сказывается на нем не лучшим образом. — Я тут вспомнил, что ты меня кое-чему научил, — доносится до него на родном, но так давно позабытом китайском. Ван Ибо входит тихо, практически бесшумно. Как ниндзя или же заклинатель. Сяо Чжань ухмыляется — вот уж вспомнится. — Так вот, — продолжает меж тем Ван Ибо, пожимая плечами. — Если у людей возникла проблема или недопонимание, то нужно ее решить. Словами, через рот, как взрослые. Сяо Чжань вскидывает на него возмущенный взгляд. Он издевается над ним, да? В карамельных глазах напротив ни тени смеха. Они смотрят внимательно, выжидательно — будто бы он, Сяо Чжань, может сбежать. Поздно бежать — отходных путей нет. Все выжжено и разрушено им самим. Он склоняет голову на бок, смотрит и соглашается: — Да, помнится, я говорил такое. Ибо отмирает. Смотрит удивленно, будто бы и не надеялся на ответ. Будто бы… — Удивлен? — Чжань справляется с собой и ровным голосом продолжает: — Я тоже. Вокруг них все замирает. Ни дышится, ни думается, ни чувствуется — пустота. Вакуум для Вселенной — привычное дело, но Сяо Чжань никогда не был в космосе. Сейчас же он почти на пороге открытой в червоточину Млечного пути двери, нужно только сделать правильный выбор: вперед или назад? — Но только не здесь, — он кивает на выход. — Туалеты, знаешь ли, предназначены для другого. Ван Ибо ухмыляется, явно что-то вспоминая. Да, думает Сяо Чжань, я тоже многое помню.***
тогда
— Даю вам пять минут, — говорит менеджер, запихивая его в узкую комнату. А потом дверь за спиной Сяо Чжаня закрывается. В комнате лишь стол и пара стульев. — Прости, — говорит Ван Ибо, подходя к нему. — Прости меня. Сяо Чжань не хочет — понимать, признавать, осознавать — не хочет. Оказывается, что иногда его фанаты слишком проницательны. Кто бы мог подумать, да? — Все в порядке, — говорит он, слова идут тяжело. Он проталкивает их, справляется с нахлынувшими эмоциями и продолжает: — Я понимаю. Так он говорил менеджеру: «Понимаю». И так сейчас говорит Ван Ибо, стоящему так близко и с таким виноватым видом, что первым желанием Сяо Чжаня является притянуть того в объятья и успокоить. Но он быстро заталкивает его в глубь собственного разума, закрываясь. Стоит и смотрит. А также думает: «Вот как, да?» — Я что-нибудь придумаю, — заверяет его Ибо, подхватывая ладонями его лицо. — Обязательно. У него они такие холодные или это все лицо Сяо Чжаня сейчас полыхает от непонятных чувств? Жарко, невыносимо жарко в крохотной комнате. Сяо Чжань дышит, понимая, что грудь в огне — все в огне: и он, и тело, и нервы, некогда бывшие оголенными проводами, и глупая надежда на то, что происходящее — сплошной кошмар. Ему глупо хочется спросить, поинтересоваться, чтобы наконец понять. И менеджера, и ситуацию, и роль самого Ибо. Но он не может ничего, кроме как смотреть на бледное, скрытое черной маской лицо — Боги, одни глаза, огромные, красные и полные невыраженного сожаления, до чего ты довел себя? До чего ты довел нас? Поцелуй Сяо Чжань не чувствует. В нем будто бы умерло все восприятие. Отмерло или что-то такое — он снова не знает, но, кажется, это уже входит в привычку, да? — Надеюсь, она довольна, — говорит он. — Надеюсь, она… — Замолчи! Его снова целуют — нежно, неистово, отчаянно. Сминают губы, пытаясь пробраться языком внутрь, получить отклик. Сяо Чжань не может. — Не смотри так на меня, — просит Ван Ибо, оторвавшись от него. — Не смотри. Хочется спросить: «Как это так?», и видимо он спрашивает, раз Ибо отвечает ему, как-то болезненно и надрывно. Словно бы на грани истерики. — У меня сердце не на месте. Болит. У меня тоже, думается Сяо Чжаню, у меня тоже. А потом просто высвобождается, кашляет в кулак и улыбается — счастливо, как в первый раз, когда Ибо посмотрел на него тем самым взглядом. Когда все это началось, а сейчас — заканчивается. Улыбается и уходит в новую жизнь, ощущая во рту привкус предательства.***
сейчас
Воспоминаний в голове слишком много. Они влекут каждый раз в глубины не возврата; мира в них не существует в привычном восприятии — даже звезды там, холодные и далекие в настоящей реальности, кажутся теплыми и светлыми. Кафе напротив офиса Сяо Чжаню нравится. Оно уютное, в нем не так многолюдно, хотя это и странно для Манхеттена. Но здесь всегда хорошая выпечка, крепкий кофе и спокойная атмосфера, если нужно собраться с мыслями. Он приходит сюда иногда, когда нужно принять какое-либо важное решение. Вот как сейчас. Ван Ибо заказывает себе чай и ничего больше. Осматривается по сторонам, хотя и пытается делать это незаметно. На нем снова солнечные очки от известного бренда, волосы в этот раз разбросаны по плечам — ему идет, Сяо Чжань зависает на долгие пять минут, пока ему несут его заказ. Плюс в том, что ты больше не известная медийная личность, — можно есть столько, сколько хочешь и что хочешь. — Не чай? — Ван Ибо выбирает нейтральную тему. Сяо Чжань его поддерживает: — Новая жизнь — новая привычка. Отказываться от старых — проще простого, когда отсутствует хороший аналог. Конечно, он говорит о чае, а не о них. Но Ибо, видимо, видит в этих словах скрытый смысл, он выдыхает с шумом, сжимает кружку побелевшими пальцами, а потом все же говорит: — Она обманула меня, — звучит по-детски его голос. В нем действительно слышна обида и непонимание, но только вот на кого — Сяо Чжаню неизвестно. — Она сказала, что это на время, — Ибо отпивает из кружки. Морщится, не привыкший к специфическому вкусу иностранного чая. Да, Сяо Чжань поэтому его и не пьет — не тот вкус. — Все на благо великой коммунистической партии? — усмехается мужчина. — И ты поверил? Ибо молчит, поджимает губы. Думает. Сяо Чжань ободряюще улыбается: — Не думай: что было, то прошло — сейчас это лишнее. Возможно, будь он действительно человеком, который вынашивает в себе месть долгие годы, подобный разговор очень и очень потешил бы его самолюбие. Но жизнь такова, что Сяо Чжань с годами становится мудрее и уже по-другому смотрит на вещи. Возможно, это неправильно, и ему нужно выплеснуть обиду на всех, кто тогда посодействовал поспешному завершению его карьеры. — Ты имеешь право злиться, — упрямо продолжает Ван Ибо. — Я… я же во всем виноват. А он и забыл, каким упрямым может быть Ибо. Видимо, с годами эта черта его характера лишь окрепла сильными корнями. — Я злился, — Сяо Чжань пожимает плечами и на непонимающий взгляд напротив поясняет: — Тогда. — О. — Мне стоит извиниться: я был груб и… — Я заслужил. — Ван Ибо, — Сяо Чжань щурит глаза. — Чжань-гэ. Они буравят друг друга долгими взглядами, пока их не прерывает телефонный звонок. Ибо тянется к карману, достает телефон и, не глядя, сбрасывает. Челка попадает ему на лоб, он сдувает темные локоны. У Сяо Чжаня горят руки. Так сильно горят, что он спешит спрятать их под столом, сцепив в замок между коленями. Чуть незаметно — как он надеется — вдыхает чужой парфюм, от которого идет кругом голова. Отболело же, так? Судя по чужому взгляду, не у него одного такой вопрос.***
В этот раз все иначе. Это не гостевая комната в огромном особняке, которую выделили Сяо Чжаню на выходные. Постель уже, жестче, а комната — и вовсе в отеле Ибо; они врываются в нее, не переставая целовать друг друга. Как оголодавшие звери, дикие, нетерпеливые. Срывают одежду друг с друга, путаясь, смеясь и сталкиваясь носами. Будто бы ничего не было, и они вновь успевают перехватить друг друга между съемками. Жадные, изголодавшиеся до ласк и жаркого шепота, они падают на постель, не разрывая объятий. Нетерпение бурлит в крови, вырывается громким рыком, надломленным стоном и необузданным голодом. Сяо Чжань помнит эти руки — ненасытные, нежные, любящие. Знает, как они умеют сжимать, сминать, приносить удовольствие — проникать пальцами глубоко, не щадя, ласкать истекающий смазкой член, доводить до исступления. Этого всегда мало. Хочется больше, сильнее, чтобы до самых звезд перед глазами и нетерпеливых стонов, сорванных с губ. Эти руки умеют дарить подобное: трогают, сжимают, ласкают разгоряченную кожу, разводят ноги в стороны, чуть приподнимают. Он выгибается им навстречу, тихо что-то шепчет, просит. — Гэгэ все такой же чувствительный, — Ван Ибо целует его под ключицей, проводит языком по соскам, и Сяо Чжань забывает, что хотел сказать ему. Ибо целует, кусает, оставляет метки. Переворачивает Сяо Чжаня на живот, разводит ладонями округлые половинки — Сяо Чжань сдавленно стонет, сжимая в руках подушку. Вскрикивает, чувствуя язык вокруг колечка мышц, подается назад, стараясь продлить ласку. Ему хорошо. Он и не понимал, что скучал. Что действительно скучал. Тогда, в чужой комнате, он не контролировал себя. И он соврал, говоря Ибо в кафе — месть все же была. Тот раз, что он позволил себе уйти за грань, почти месяц — Боги, как долго, они могли все решить месяц назад и не заниматься ерундой! В тот момент Сяо Чжань действительно мстит — и себе, и Ван Ибо, выгибающемся под ним и просящего быть смелее. Сяо Чжань выполняет просьбу, а потом… Потом уже ничего не важно — Ибо был под ним, просящий, жаркий, открытый и доверчивый. И месть, такая желанная, оказалась сладкой. Сейчас же он сам — жаркий, просящий, доверчиво открытый. Выгибается под ним, стонет и просит большего. Разводит ягодицы сам, раскрываясь и давая больший доступ. И ему дают — Ван Ибо проникает языком глубже, ласкает стенки, чуть прикусывает половинки. Руками касается члена, проводит по всей длине, сжимает мошонку, чуть оттягивает яички к себе. А потом спускается языком ниже, вбирает в рот, и перед глазами у Сяо Чжаня разрывается Вселенная. Он тяжело дышит, хрипит, скулит, чувствуя, как жаркий и влажный язык проводит по выступающей венке, ласкает головку. Не замечает, как его переворачивают на спину. Чувствует только эти губы на собственном члене, пальцы в анусе — и выдавливает из себя, справляясь с эмоциями, что-то похожее на «быстрее» или «давай». Ван Ибо смотрит на него, глаза его темные, проникают под кожу, в самую душу. Высасывают ее, пожирают; Ибо целует его, развязно, мокро, нетерпеливо. Вылизывает рот, и Сяо Чжань чувствует собственный вкус на его губах. Возбуждение плещется через край, он нетерпеливо ерзает — они оба двигаются в одном ритме, Сяо Чжань обхватывает их члены рукой и дрочит. Продолжая выцеловывать рот, срывать тихие стоны и влажное дыхание. Обнимает за плечи так сильно, что останутся синяки. — Ибо, — просит Сяо Чжань, кусая того за нижнюю губу. Оттягивает ее зубами, тут же зализывает и снова целует. — Ибо. Ван Ибо переворачивает его на бок, обхватывает поперек талии, прижимаясь членом к заднице. Дразняще водит головкой меж половинок, накрывает его рот пальцами. Сяо Чжань обхватывает губами сразу два, втягивает их в рот и сосет. Скорее чувствует, чем слышит, сдавленный стон, а потом и сам не сдерживает крика, чувствуя, как член Ибо проникает в него. Сяо Чжань жмурится, с шумом втягивает носом воздух. Пытается привыкнуть к ощущениями. Неприятное чувство распространяется медленным потоком, его партнер двигается на пробу, потом еще раз и еще, срываясь под конец на грубые хаотичные толчки. Водит свободной рукой по бедру, сжимает, направляет, потому что сам Сяо Чжань себя уже не контролирует. Неприятное жжение проходит, уступает место острому наслаждению. Оно давит на Сяо Чжаня, сжимает его вокруг чужого члена, вырывается из груди острым хрипом; подхватывает его и несет по огромным волнам, скручивается тугим комом внизу живота. Пульсирует, бьется в крови эфемерной легкостью и электрической волной, заставляя с каждым глубоким толчком его выгибаться, вскрикивать, облизывать пересохшие губы и чужие пальцы на них. Сладко и тягуче, будто бы патока. Разливается по венам густым и острым экстазом, слабой дрожью по телу — Ван Ибо целует его в шею, прямо под линией роста волос. Его жаркий шепот проникает в Сяо Чжаня, отчего пальцы на ногах у того поджимаются. Член болезненно ноет, требует к себе внимания — подрочить себе хочется сильно, практически на грани безумия. — Нет, — тянет Ван Ибо, кусая его за загривок. — Уже все? Он перехватывает его руки, переворачивает на живот и глубоко толкается. Сяо Чжань воет, чувствуя давление — горячая волна подобна лаве, расплавляет все его нутро, и Сяо Чжань распадается. Прямо под Ван Ибо — на части, от даже не слишком хорошего траха, но… Растворяется в охватывающем наслаждении, чувственного, страстного, немного даже нежного. Кусая губы до крови и гортанно выстанывая чужое имя. Пачкая спермой собственный живот и простыни под ним. И лишь слушая чужое дыхание над собой, все же признавая — не отболело.***
Утром будет неловко. Сяо Чжань знает, но не боится — знал, на что идет, когда садился в собственную машину; сумеют прийти к пониманию. Сяо Чжань знает и ни о чем не беспокоится — все имеет свое завершение. Возможно, их история завершилась тогда. Сейчас же — начинается другая. И знание это дается с огромным трудом, потому что он навсегда теперь будет знать — не отболело и не отболит. Никогда.