Яд

— Тетя! — Цзинь Лин едва успел ухватить ее за туго обтянутую поясом талию. Тяжелые гладкие волосы хлестнули по лицу, а пальцы впились в плечо до боли. И еще сережка. Сережка, кажется, оставила на его щеке тонкую длинную царапину. — Ты ничего не видел, — сквозь зубы прошипела Цзян Чэн, пытаясь принять вертикальное положение. Увы, безуспешно. — Конечно, — Цзинь Лин выдавил улыбку, глядя на перекошенное недовольством лицо, мимолетно задерживая взгляд на густо подведенных краской губах. — Эта обувь кого угодно заставит навернуться на ровном месте. Тетя посмотрела на него подозрительно сощурившись. Цзинь Лин обожал ее мимику, но никогда, даже на последнем суде, не сознался бы в этом. А еще красный удивительно не шел ей к лицу. Как и белый. Как, в принципе, и золотой. — Когда это ты успел вырасти в подхалима? — неожиданно улыбнулась Цзян Чэн, когда он довел ее до столика с украшениями. Сидя она чувствовала себя намного увереннее. — Нужно было почаще заворачивать в Ланьлин, дорогая тетушка, — вот тут улыбка вышла настоящей. — Может, тогда мерзкие старикашки и не смогли бы забить мне голову всякими глупостями. Теперь у нее будет еще меньше времени, конечно. Цзинь Лин с тоской подумал о семейном быте, детях, внуках, муже, и сердце кольнуло неприятной, болезненной ревностью. Она, конечно же, будет любить их больше. — Никого я не буду любить больше, вырос в такого лба, а мозгов так и не прибавилось, — он что, это вслух сказал? — Отвесила б тебе оплеуху, да встать не могу. — Мне и до алтаря тебя вести? — соскользнул он на узкую дорожку святотатства, желая уйти от неприятной темы. — Гусуланьский жених не заревнует? Цзян Чэн закатила глаза. В наступившей тишине можно было различить, как бегают во дворе слуги, готовясь к торжеству, перешучиваясь между собой и гремя всякой необходимой утварью. Цзинь Лин утварью не интересовался, он вообще не хотел бы знать ничего об этой свадьбе, о Лань Сичэне, о том, что будет после того, как супруги совершат последний поклон, и о том, как пахнут волосы тети, умащенные свадебными благовониями. О том, что Лань Сичэнь все это узнает или уже узнал. Цзинь Лину казалось, что исходящий от него запах уксуса перебивает даже запахи мирры и сандала, наполнявшие комнату невесты. — Лань Хуань не будет ревновать свою будущую жену к ее же родному племяннику, — голосом, которым пристало бы читать нотации, проговорила Цзян Чэн. — Что за бред лезет тебе в голову, в конце концов? Родной отец, и тот бы меньше волновался. Конечно. Неизбежный поток бытия, река Дао, в которой можно плыть только по течению, логичный исход событий. Родному батюшке бы и весенние сны со своей дочуркой никогда не приснились бы. Снаружи послышался барабанный бой, и Цзинь Лин подал тете руку, за которую она уцепилась, как утопающий — за последнюю соломинку. Ее рука в его слегка подрагивала, но Цзинь Лин не мог понять, волнуется она или просто пытается удержать равновесие. — Я люблю тебя, — приподнимая полог и щурясь от яркого дневного света, проговорил он, выдавливая слова из пересохшего внезапно горла. Тетя на миг остановилась и он увидел на ее лице улыбку, одновременно нежную и печальную. Эта улыбка вонзилась в его сердце ядовитым кинжалом, отравляя тело и сознание. На секунду Цзинь Лину показалось, что он не сможет этого выдержать, но прошла минута, а затем еще две, а он — они — все еще стояли в дверях, рука в руке, и ничего не изменилось. — Я знаю.