Сережа, я люблю тебя.

— Анна Алексеевна, — голос, раздавшийся столь неожиданно, вырвал Анну из омута собственных мыслей, — Сергей Иванович вернулся. Прикажете к ужину накрывать? Анна с долей удивления посмотрела на горничную. Чаще всего Сережа опаздывал, а сегодня — удивительно — пришел даже раньше положенного. Новость о возвращении отца оживила и детей. Пятилетний Сережа, названный в честь отца, несмотря на упорное смущение и отрицания последнего, тут же подскочил со своего места, оставив оловянных солдатиков и их — бесспорно — важное сражение. Иван же, будучи двумя годами старше брата, воспринял эту новость со спокойной и хорошо скрываемой радостью. Мальчик, уже в столь юном возрасте понимая, что он старший наследник, понимая, что он надежда семьи, главная опора для родителей и младших в будущем, старался во всем походить на отца, к которому питал какое-то слепое, какое-то восхищенное обожание. Анна не раз смеялась, отмечая поразительное сходство характеров отца и старшего сына. «Ванюша помог мне узнать, каков ты был в детстве», — улыбаясь говорила Муравьева-Апостол мужу. Ранний приход отца с искренней невозмутимостью восприняла лишь двухлетняя Каташа. Сидя на коленях Анны, она сосредоточила все свое внимание на кружевном воротнике домашнего платья матери. — Папа! — несдержанность младшего сына в проявлениях эмоций никогда не вызывала порицания ни со стороны Анны, ни со стороны Сергея. Он всего лишь ребенок, а сдержанность чувств отшлифуется с ходом времени. К чему это сейчас? Муравьев-Апостол с усталой, но теплой улыбкой подхватил сына на руки и, крепко обняв его, вновь поставил на ноги. Старшего, Ивана, Сергей лишь потрепал по непослушным темным волосам, зная как того смущает любое проявление нежностей. Улыбка стала еще светлей, а сердце качало, казалось, не только кровь, но и безграничную любовь, когда мужчина перевел свой взгляд на жену и дочь. Есть ли в мире еще что-то более совершенное? Их образ был так светел, нежен и сказочен, точно дотронься до них сейчас рукой — и они в миг исчезнут. — Катюша, — с умилением протянул Сергей, усаживаясь на изысканный диванчик рядом с супругой и дочерью. Лазурь глаз, мягкость светлых волос достались Катерине от Анны, но улыбка… Улыбку и ямочки на упругих щечках Каташа получила от отца. В этом сомнений не было. — Ma cherie, — проворковал Муравьев-Апостол с наслаждением поднеся к своим губам изящные пальцы жены. — Ты удивил всех своим ранним приходом, — усмехнувшись произнесла Анна. — Ужели прогонишь меня? Сегодня я сделал все, на что хватило моих сил. Готов клясться чем пожелаешь, — с долей насмешливого трагизма отозвался Сергей. — Ваша бравада, подполковник, однажды сведет меня с ума... Часы шумным ходом отсчитывали каждую минуту. Дети уже спали, купаясь в безмятежности своих светлых снов. Анна, положив голову на плечо мужа, с умиротворением наблюдала за танцем огня в камине. Всем своим существом она трепетала всеобъемлющей любовью к этому человеку. Ее душа изнывала от урагана убийственной нежности, который бушевал и безумствовал каждый раз, когда пронзительная выразительность взгляда Муравьева-Апостола была обращена лишь на нее одну. Еще будучи княжной Бельской, она знала, что можно стать счастливой. Знала. Но не могла осознать насколько. Да и сейчас, по правде говоря, она все еще пыталась в полной мере понять и познать глубины счастья, в которых потонула. — Ваню надобно устроить учиться. Испортят его домашние учителя, — оставив легкий поцелуй в светлых волосах Анны, произнес Сергей. — Ты уже решил куда именно? — Пока нет, но у меня есть несколько вариантов. Анна вздохнула. Она знала, что дети рано или поздно будут взрослеть, но годы, отчего-то, бежали с излишней торопливостью. — Каташа, кажется, снова простудилась. Услашав слова жены, Муравьев-Апостол глубоко вздохнул. Здоровье дочери, любимцы всей семьи, было самой болезненной темой для разговоров. Суровый петербургский климат оказывал не самое лучшее влияние на состояние малышки. — Надо бы съездить к дяде. У него под Киевом ни дождей, ни ветра. Только солнце и сладкий запах трав, — задумчиво проговорила Анна. — Быть может, там здоровье Катюши хоть сколько-нибудь поправится? Еще один тяжелый вздох. Короткая пауза и… обещание Сергея о том, что он все устроит. Еще раз убеждаясь в надежности этого человека, Анна, не тая чувств, обвивает его шею руками и оставляет короткий поцелуй на его щеке. — Сережа, я люблю тебя. Она просыпается с чувством того, что потеряла что-то очень важное. Подушка мокра от слез. Невыносимо. Босые ноги бесшумно сталкиваются с холодом пола, и Анна медленно добирается до окна. На улице неистовствует метель. Протяжно воет, кружит в бешеном вальсе бесчисленное множество безвольных и покорных снежинок. Бельская упирается лбом в прозрачное стекло и вздыхает, пытаясь побороть желание зарыдать, завыть в унисон со снежной вьюгой. Да, она потеряла. Потеряла возможность носить фамилию Муравьева-Апостола, потеряла возможность стать его женой. Она никогда не будет матерью удивительного Ванюши, излишне эмоционального Сережи-младшего и, конечно же, болезненной, но непростительно очаровательной Каташи… Он погубил все своей бравадой, бездумной отвагой, подняв полк, когда, казалось, уже и глупцу было ясно, что дело проиграно. Избрав путь отчаянной борьбы славы, он погубил Анну, ее жизнь. Анна же погубила его. «Я ехала к тебе, а тебя здесь нет», — жестокие слова, сказанные под действием всепоглощающего чувства безысходности, наверное, будут преследовать ее всю жизнь. Она оставила его одного. Она оставила его без любви. Она жалеет об этом. Все что у нее есть — это сны. Ее тонкие руки более не обовьют его шею, смиренно уступив эту святую обязанность тугим объятиям веревки, однако… Одно останется неизменным. Глотая слезы, она шепчет в пустоту и темноту ночи: — Сережа, я люблю тебя.