Стать настоящими

Он так и не понял, как это все случилось. Все эти годы он слышал только ее одну. В каком-то смысле это даже не было изящной фигурой речи: он не мог позволить себе ничего другого просто на физическом уровне. Она - самая весомая часть его жизни. Значимая, невероятно важная для него и самого его существа. Самая близкая и неприступная. Самая ценная. Никто не имел права касаться этой девушки и причинять ей боль, и всякое тому противоречие моментально каралось. Хадзи оберегал ее от любого, кто даже помыслить смел о том, чтобы навредить Сае. Ненавидел тех, кто желал ей зла, и не щадил никого, кто поднимал на нее руку. Он защищал ее даже от самого себя в минуты голодных помутнений рассудка. Дал бы собственную голову на отсечение, будь это необходимо - и далеко не фигурально. А сегодня он, сам того не осознавая, стал тем, от кого так отчаянно стремился уберечь нареченное ему сокровище. Каждая мысль, яркой вспышкой одна за другой проносясь в ее голове, отчетливо отзывается где-то в его грудной клетке. Сердобольным людям, питающим особую страсть к высокопарным изречениям, очень нравится использовать подобные дифирамбы. Обычно это случается, когда они хотят подчеркнуть близость двух возлюбленных или хороших друзей, понимающих друг друга с полуслова; Хадзи же буквально слышит искаженный животной страстью знакомый голос. И он прекрасно знает, что это - вовсе не плод его воображения. — Дай себе волю, - настойчиво требует Сая. Он бы мог сопротивляться, но ее голос звучит слишком маняще откуда-то сверху. Он не видит - чувствует. — Я хочу увидеть нас настоящими, - все так же настаивает Сая. Любое желание Королевы - неукоснительно преследуемый закон, и ни одно обещание забыть о нем, ни одна попытка отступиться от привычного положения дел, чтобы начать жить “по-человечески” не может выбить это из его сознания. Сае никогда не удавалось полностью постичь такой зависимости от другого существа, и потому она наивно верила тому, как шевалье убедительно подыгрывал. Как он пообещал стать свободным от роли ее слуги. Отучился от приторного “если таково твое желание”. Вспомнил, что это такое - спорить с ней и переубеждать эту упрямую девчонку, когда того требует здравый смысл: Хадзи как никто другой знает, до чего это порой необходимо. Но... — Здесь же нет никого, кроме нас двоих. Я бы ничего и не смог разглядеть в этой тьме, кроме твоих сияющих глаз. Как отвести от них взгляд? — Давай станем самими собой. Это желание может стать роковой ошибкой для нас обоих. — Только друг для друга, Хадзи... Если я потеряю контроль, я не прощу себе этого. Сбитое дыхание, сдавленный выдох, на котором она произносит это прямо в его губы (произносит ли? или это снова ее сознание говорит с ним?), заставляют его нутро ныть. Она манипулирует им, и Хадзи испытывает от этого необъяснимое наслаждение, не желая противиться. У него есть миллион причин сбежать от этого наваждения, бесконечное множество убеждений, границ - и в одно мгновение они стали казаться полной бессмыслицей. “Почему я не мог забрать ее все это время?” То, что столетиями упорно сдерживал прочнейший замок, готовилось вырваться наружу, уничтожить всяческий контроль над собой одним стремительным рывком. Сладостное предчувствие с примесью непередаваемого ужаса перед встречей с самым страшным в мире зверем. Самим собой. Я причиню тебе вред. Я сделаю тебе больно, и ты сама просишь меня об этом. Невыносимо. Она имела на это право. Он - никогда. — Я покажу тебе, - с этими ее словами земля уходит у него из-под ног. Хадзи слышит запах ее крови, сквозь тонкую ткань чувствует тепло ее пальцев на своих плечах, и где-то уже на самой кромке сознания мелькает смутное понимание происходящего: он вот-вот ощутит на языке то, что манило его все эти годы и держало рядом с собой на прочной цепи, как сторожевого пса. Как человек, еще не успевший стать наркоманом, который впервые неуверенно пробует всадить иглу в вену на своей левой руке, так и он - еще может остановиться. Можно уйти. Можно прекратить это сумасшествие. Но ведь такого, как правило, никогда не происходит, не так ли? Холодный кафель, кажется, обжигает колени сквозь ткань брюк, два ярких рубина сверкают в темноте где-то над головой. Но все это моментально пропадает в потоке совершенно новых ощущений, как только крохотная алая капля оказывается на его нижней губе. Казалось, произошло нечто непоправимое и вместе с тем парадоксальное - когда в прошлый раз Сая касалась его губ своими, влажным языком проталкивая поток крови в его горло, за этим следовала череда самых страшных физических и моральных страданий. Боль и ненависть. Смерть человека и принужденное рождение монстра. Сейчас, когда она запускает едва дрожащие пальцы ему в волосы - очень сладко. Хочется еще. Не крови - хочется ее самой. Если бы ее тело можно было поглотить или самому раствориться в нем, он бы непременно это сделал. Шевалье слышит ответ на свой вопрос еще до того, как успевает задать его: — Бери ее. Сая плавно отрывается от него и запрокидывает голову, обнажая до предела собственную шею. — Ты действительно… - остатки сознания, слабея, бесцеремонным противоречием пытались проникнуть в его настоящее. - желаешь этого? Ничего не ответив, девушка чуть слышно фыркает, и, пользуясь замешательством своего шевалье, вспарывает себе артерию его же когтями. Казалось, он вот-вот сгорит под взглядом ее налитых кровью глаз; Хадзи не мог этого видеть, но в эту самую минуту его собственные - впервые за долгие годы - горели тем же самым огнем. Ему кажется, что проходит вечность. Возможно, уже не одна. Холодные губы несмело касаются тонкой, белоснежной кожи; он приоткрывает рот, несмело, из последних сил стараясь не сорваться в ту же секунду, целует шею своей настоящей Госпожи. Он никогда не называл ее так и вряд ли когда-нибудь станет. Она и сама бы не одобрила такой вульгарности даже при всем своем скрытом тщеславии. Но как еще можно назвать ту, что столь беспардонно подчиняет себе каждое его движение в эту самую минуту? Она впервые делает это настолько осознанно и впервые действительно наслаждается этим, пытаясь заставить Хадзи почувствовать то же. Тела обоих бьет ощутимая дрожь: от легкого страха перед неизвестностью (будем честны - никто из них двоих не знал, чем это кончится), и, кроме того - от наслаждения близости с тем, кого давно на самом деле желал. Тонкие пальцы ловко выпускают синюю ленту из густых волос, сжимают их крепче. Она притягивает его к себе ближе, валится на спину и, стремясь раззадорить его голод, впивается клыками в его запястье. Такой, казалось бы, привычный ему жест в эту минуту играл новыми красками: она еще никогда не смотрела на него такими глазами. В том, чтобы шевалье добровольно пил кровь своей Королевы, было нечто преступное и в чем-то, пожалуй, недопустимое. Но, почувствовав клыки Хадзи в своей плоти, Сая лишь выгнулась ему навстречу и обхватила ногами его талию, прижавшись сильнее. Ей не больно, и она всеми силами дает ему понять, что хочет этого так же, как и он мечтал о таком единении многие столетия. — Ты чувствуешь? Он вдыхает ее запах: родной и вместе с тем незнакомый, новый - ловит каждый ее вздох, жаждет поделиться с ней кровью в ответ. Нечто интимное, доступное только им двоим на всей земле. Их прошлая жизнь в бесконечном бою стала кривой метафорой на выражение взаимной любви через причинение сильной боли; теперь же эта метафора обрела реальность. — Я тебя люблю. Не отрываясь друг от друга, они мечутся вдоль стен, разбивая стекла шкафов. Оставляют глубокие порезы на коже, слизывая с них кровь, и попеременно прижимают друг друга к любой хоть сколько-нибудь ровной поверхности. Звериный рык сменяется едва различимыми в круговороте звуков стонами наслаждения, когда к сладкой боли от множественных укусов и хлестких царапин добавляется физическая - казалось бы, какая-то низменная на фоне происходящего - близость тела мужчины и женщины. Скорее всего, все это происходит с молниеносной для человека скоростью, но разве в этой комнате есть люди? Его сердце не бьется уже очень давно, но вся мышечная система ярко пульсирует, отзываясь на каждое прикосновение к Королеве. Это нечеловеческое блаженство, сознательный отказ от которого мог говорить лишь о непередаваемой выдержке: в один миг это показалось им обоим чем-то до смешного очевидным и страшно глупым. И если бы она могла отдаться ему в еще большей степени, она бы неминуемо это сделала. Если бы происходящее с ними можно было облечь в слова, она бы придумала мириады подходящих эпитетов к слову “безумие”, а после - наконец призналась себе в том, что сходит с ума от бесконечной любви к Нему. Безумие перестает быть преступным, когда ты принимаешь его в себе.