Охота на лис. Бонусы

Ибо с силой прижимается губами к соленой шее — не то поцелуй, не то укус. Рядом с уже алеющими метками расцветает еще одна, но Сяо Чжань только притягивает его к себе крепче, сгребая в горсть влажные волосы. Сам подставляется под прикосновения, царапает взмокшую спину Ибо когтями: ближе, сильнее, да, вот так… Глубже, еще, чтобы не кожа-к-коже даже, а сплавиться в единое целое. Чтобы непонятно, чьи искусанные губы стонут, — одно на двоих сбитое дыхание, и сердце одно на двоих, бьется так, что в ушах стучит: да, да, еще, да, пожалуйста… Хвосты мечутся по пыльным обоям, сметают какую-то ерунду с тумбочки — он мимолетно отмечает и тут же забывает об этом. В голове ничего кроме: «Ибо-Ибо-Ибо» — и Сяо Чжань выстанывает это в такт толчкам, с каждым выдохом, каждым движением навстречу отпуская себя. Будто не имя твердит, а волшебное заклинание, ключ от всех замков, на которые заперся внутри, а теперь вскрывает один за другим. Широкая ладонь ощутимо сжимается на бедре, приподнимая, и он подчиняется, обхватывает ногами талию. Выгибается, чувствуя, как перекатываются мышцы под скользкой кожей. От пальцев наверняка останутся следы. Как и от когтей, которыми Сяо Чжань проводит по загривку Ибо, отчего тот взрыкивает. Старая кровать под ними бьется в стену, поднимая в воздух мерзко липнущую труху, но обоим плевать. Движения становятся быстрее и хаотичнее, удовольствие накатывает волнами, разбивая сознание в мелкие брызги. Ибо входит глубже, его выгибает дугой — и внутри плещет горячим. Капля пота на виске, приоткрытый рот, зажмуренные глаза, — картинка отпечатывается намертво. Ибо все еще потряхивает, он шумно дышит, но рука уверенно накрывает член Сяо Чжаня. Ему хватает нескольких движений. Окна без стекол, и взмокшие тела остывают быстро. Ибо горячий, навалился сверху — гибкое тренированное тело. Сильное, но хрупкое, человеческое, и хвосты невесомо укрывают, сберегая тепло. Сколько ему — девятнадцать, двадцать? Сейчас взрослеют быстро. В направленном на Сяо Чжаня взгляде ничего мальчишеского: напряжённый, изучающий. Но вот Ибо моргает — и смотрит так открыто и беспомощно, что сходство с ним-ребенком проступает мгновенно. Видеть такого Ибо больно и радостно одновременно, и не разобрать, чего больше. Хочется всматриваться жадно в родное лицо, отмечая повзрослевшие черты. Хочется закрыть глаза, потому что происходящего вот-вот станет слишком много. Ибо решает за двоих. Губы вновь проходятся по шее, по плечам, по груди — бережно и ласково. Неуверенно. Извиняясь за каждый след, за собственную жадность, за захлестнувшие эмоции. «Не надо» — хочет сказать Сяо Чжань, но горло перехватывает, а рот снова беззвучно шепчет заветное имя. «Не надо извиняться. Не тебе. Здесь нет вины». Эти робкие неумелые прикосновения ранят сильнее любого укуса. Тело забудет быстро. Боль, причиненная телу, сейчас освобождала, выпускала наружу то, что копилось и мучило их обоих так долго. От неуверенной нежности, с которой его целовали, подступали слезы и сдавливало грудь. Сяо Чжань зарывается пальцами в чужие волосы, убирает прилипшую ко лбу прядку. Ибо замирает под рукой, а потом подставляется, как огромный кот. На мгновение снова мелькает воспоминание-призрак: заплаканный мальчишка, забиравшийся под бок с «Чжань-гэ, пусти погреться». К утру Ибо превращался в довольный кокон из двух одеял — своего и чужого — и не вспоминал о ночных кошмарах. До следующего раза и очередного «Чжань-гэ…» Глазам горячо и мокро. Сяо Чжань моргает и старательно всматривается в потолок: над кроватью сеть мелких трещин, а угол потек, пошло некрасивое пятно. Тот мальчишка, как и многое другое, остался в прошлом. Сейчас все иначе. И дело отнюдь не в подсыхающей на его животе и между ног сперме. По щеке проходится язык, оставляя на коже влажный след. — И правда, соленые и горькие. — Что? — Сяо Чжань удивленно раскрывает глаза. Трещины над кроватью расплываются и снова обретают четкость. Потом их заслоняет лицо Ибо. — Слезы. Говорят, что соленые и горькие. Хотел проверить. Я не помню, — добавляет Ибо, перехватив направленный на него взгляд. — Прости. Я… Я сделал тебе больно? — Все хорошо. Ты сделал мне очень хорошо, — Сяо Чжань улыбается, чувствуя, как намокает под щекой и шеей простыня. Лицо Ибо близко-близко, Сяо Чжань видит в его зрачках свое отражение. Видит слишком многое, и всё-таки закрывает глаза. Если Сяо Чжань чего и ожидал от встречи с Ибо, то точно не этого. Пусть даже ради самой возможности увидеться как одержимый рванул в Пекин, стоило убедиться, что стая надёжно обжила Убежище. Ушел один, однако родные слишком хорошо его знали. В пекинской норе Сяо Чжаня уже дожидался дядюшка Ляо, а спустя пару дней появилась и сестричка Цяньхэ. «Чжань-Чжань, нам он тоже не чужой. Мы не станем мешать. Только… будь осторожен». Наверное, чем-то он себя всё-таки выдал — слишком несчастные были у сестрицы глаза. Или просто вспомнила простреленное охотниками плечо — далеко не единственный результат его прошлых попыток «поговорить». Повезло: когда Сяо Чжань увидел Ибо и внутри пропело звонкое «сейчас», тот был один. Ломано улыбнулся в ответ, без возражений позволил увести к окраинам обитаемой зоны. Разве что в конце улицы перехватил руку и шагнул к старому отелю. Что же, вариант не хуже прочих, тем более, начинался дождь. Сяо Чжань был готов к чему угодно и заранее согласился с любым исходом. С обвинениями. Радостью. Приставленному к виску стволу — смерть от руки Ибо просто завершила бы череду попыток вернуть кусок души, потерявшийся после той бойни и его исчезновения. Слишком большим оказался кусок, чтобы не радоваться возможности любым способом завершить эти попытки. Наверное, он неправильный лис, но как же он устал… В номере Ибо долго молчал, внимательно вглядывался в его лицо. Сяо Чжань изучал в ответ, отмечая чуть вьющиеся короткие волосы, мелкий шрам над бровью, пухлые обветренные губы. Было заметно, каким высоким Ибо вырос, но только вот так, глаза в глаза, становилось понятно: ещё пара лет, и они имеют все шансы сравняться в росте. Ибо протянул руку — ладони ещё в детстве были крупные, а уж сейчас и подавно, — и повел пальцами по лицу. Лоб, переносица, скула, челюсть — словно не доверял глазам или памяти и пытался нащупать отчаянно ускользавшие воспоминания. А потом притянул за шею и поцеловал. И столько было в этом тоски и надежды, тех же, что плескались внутри, что Сяо Чжаня захлестнуло сразу и с головой. Ничего правильней с ним в жизни не происходило. Новое прикосновение к губам возвращает в реальность. В этом поцелуе нет ни схлынувшей жадности, ни недавней неуверенности. Ибо словно решил для себя что-то, и теперь упорно воплощал принятое решение. Поцелуй заканчивается, и Сяо Чжань открывает глаза. Так и есть — Ибо смотрит серьезно, между бровями залегла морщинка. Он предполагает, что сейчас услышит, но ошибается: — Кто ты? — Я… — он сглатывает, — меня зовут Сяо Чжань. — Сяо Чжань — Ибо повторяет за ним. Пробует имя на вкус, перекатывает, как карамельку на языке. Он любил их в детстве, и иногда удавалось достать немного. — Сяо Чжань. Сяо. Чжань. — Направленный мимо взгляд снова фокусируется. — Сяо Чжань, — зовёт. — Расскажи мне. Пожалуйста. Он резко садится, так, что чуть не бьётся об Ибо лбом. Вытирается краем одеяла, больше размазывает пыль. Кожу неприятно стянуло, но это ерунда, как и саднящие следы. Ни с одним из этих следов он бы не расстался, каждый принадлежит Ибо. Брошенная на комоде пачка сигарет оказывается кстати. Он прикуривает с третьей попытки и устраивается на окне. Дождь усилился, отгородил от них большую часть реальности. Ибо смотрит внимательно, но не торопит. Сяо Чжань выдыхает горький ванильный дым в пустую раму и начинает говорить.