Тяжело было нести моё сердце?

Тёмная комната, острое лезвие, соленые слёзы. Осаму третьи сутки не появляется на работе.

       Дазай никогда не относился к своей жизни как к какому-то дару, что был получен свыше. Он боялся людей, остерегался уединения с кем-то и ни к кому не испытывал истинной привязанности, одинаково мягко всем улыбаясь на вопросы о том, как у него дела. Юноша не мог понять общество, в котором находился, потому просто бесцельно пытался заполнить двадцать четыре часа чем-то, что позволило бы не думать о собственном ничтожестве. За такой образ жизни сам заядлый самоубийца и прозвал себя неполноценным, полностью демонстрируя этим прозвищем себя самого. Точно подмечено, ничего не скажешь. Изначально он получал от жизни хоть какое-то удовольствие: Осаму привлекали запреты, потому работать на мафию казалось не таким уж и скучным. Сейчас же, переступив на сторону добра, всякий интерес к тому, чтобы просыпаться по утрам, пропал окончательно. У него нет стремлений, нет желаний, нет мечты... Разве что одна, самая маленькая.        Детектив был безнадежно влюблён, причём буквально впервые за всю свою жизнь. Все прочие люди, что являлись какими-то элементами в его жизни, не представляли собой такой особой важности, как один единственный человек. Да, Дазай хорошо относился ко многим: Ацуши ценил как ученика, а, например, Йосано и Ранпо уважал как коллег. Но это ведь совсем не то, это совсем пустое по сравнению с тем, что происходит с ним сейчас!        Бывший мафиози лежал на холодном полу, глядя в потолок. Один порез за другим и он уже едва ли помнит кто он такой, откуда и что с ним сейчас происходит. Казалось, что если спросить у него о том, как его зовут, он и то не ответит. Но даже лёжа в собственной крови и слабея от её потери, он не смог бы забыть одно единственное имя.

Куникида Доппо

       Он не помнит момента, когда осознал, что по уши влюблён в кого-то. Это произошло так непринуждённо, словно всегда таковым было и никогда не имело права оспариваться. То была не любовь с первого взгляда, совсем нет. Это была странная привязанность, появившаяся после очередного спасения жизни неполноценного и ругани после этого. Математик не жалел ничего, чтобы вытащить напарника из реки, пусть и прекрасно знал, что он отправится туда вновь, так ещё и не раз. А Осаму и не против – если это единственный способ оказаться на руках возлюбленного, то может всё не так уж и бессмысленно?        Самоубийце часто приходилось утешать себя какими-то мимолетными шалостями, чтобы не чувствовать себя таким одиноким. Забрать очки и примерить на себя, сделать из стопки документов бумажные кораблики, передразнить – всё это он делал только чтобы на него обратили внимание, отчего юноше становилось смешно с самого себя. И ради мимолетных ругательств в свой адрес он окончательно закрепил за собой образ безответственного придурка?

Да, именно так.

       Осаму окончательно ослаб: лёжа в собственной крови он всё ещё думал не о себе, а о неразделённый чувствах к напарнику, которые всё стремительнее вели его в могилу. Однажды Куникида сказал, что если бы он хотел умереть по-настоящему, то давно бы это сделал, а не каждый раз спасался истинным чудом. И он прав, Осаму прекрасно осознавал ненадежность своих попыток свести счёты с жизнью. Он, словно ребёнок, игрался, баловался и никак не доводил дело до конца. Но сейчас он серьёзен, руки его порезаны, а злополучное лезвие лежит где-то недалеко. Чудес не бывает, в этот раз точно сгинет.        Кровь струится по полу, но неполноценному совершенно не жаль. Он принёс за собой так много смертей и мучений, так пусть же теперь поплатится за это, пусть даже самоистязаниями. Осаму достоин смерти и он это понимает. В этом мире его держал один единственным человек, совершенно не обращающий на него внимание. Это могло бы стать красивой историей любви, но останется несыгранной драмой.        — Счастье моё, где ты? — Улыбается Осаму, бесцельно глядя вверх. Действительно, Куникида ведь всегда приходил вовремя, чтобы выручить его.

Неужели в этот раз не успеет?

       Как наивно было полагать, что он действительно опоздает.

Осаму улыбается, закрывая глаза. Думает, что навсегда, но всё опять выходит не так, как ему хотелось бы.

       Лирический герой больше ничего не чувствует. Он не ощущает ни тепла, ни света, ему не страшны боль и угнетения, теперь для него всё неважно, всё – слова. Все страхи и сомнения испарились в один миг, только темень и невероятная легкость, которую он никак не мог познать раньше, пусть и так сильно этого желал, лишь сейчас стала доступной. Наконец-то сбылась его мечта, он будет счастлив и свободен от бренности собственной жизни, а клеймо «неполноценный» теперь будет всецело оправдывать себя. Не познал любви, не устроился на любимую работу, не женился, умер молодым – в понимании многих это то, что делает жизнь человека недосказанной, но Дазая мало беспокоят чужие слова, они теперь не имеют и малейшей ценности. Он полностью раскрепощен, никаких больше страданий и утрат, только...

Только смутное восприятие реальности?

       Осаму ничего не видит очертаний предметов, всё очень расплывчато, но ясно, что солнце уже садится. Он проводит рукой рядом с собой и понимает, что лежит явно не на полу и не в луже собственной крови. Кровать? Возможно, но каким образом он тут оказался, если был в другой комнате? Не до конца пробуждение сознание не позволяет юноше дойти до такой простой истины. На фоне какой-то шум, который Дазай не в состоянии разобрать.

Что происходит? Чей это голос здесь, где-то рядом? Или это не речь?

       Неудачливый самоубийца только сейчас приходит в себя и широко раскрывает глаза. Обстановка знакомая, он в своей спальне. Плаща на нём нет, а бинты на руках оказались свежими. Неужели снова ничего не вышло и он в очередной раз оказался спасён? Похоже на то. От осознания столь неприятного факта к глазам подступают слезы. Нет, детектив не начинает рыдать, лишь слегка всхлипывает от того, что ему в который раз не повезло. Как это вообще могло случиться?        — Опять живой..? — Тоскливо спрашивает сам у себя неполноценный, будучи уверенным в том, что нежданный спаситель уже ушёл, но, как оказалось, это было не так.        — Очнулся? — Задается вопросом идеалист, заслышавший шёпот страдальца из другой комнаты. Он осторожно заглядывает комнату и видит, что его самые страшные прогнозы всё же не сбылись и напарник просто ослаб.        Дазай вздрагивает от неожиданности. Конечно, юноша мог предположить имя того, кто его спас, но не был в этом до конца уверен. Опять он.        — Зачем? — Дрожащим голосом спрашивает самоубийца, наблюдая за возлюбленным, что к нему подошёл и осторожно сел на кровати рядом с ним. Доппо берет руку бывшего мафиози в свою и пытается найти пульс. Что за глупости, очевидно же, что сердце Осаму бьется! Измеряет?        — Ты не хотел умирать. Не пытайся меня переубедить. — Строго выдаёт бывший математик, глядя на часы. Да, он действительно измерял пульс. Судя по всему, с ним до этого что-то было не так.        — Почему ты так решил? — Возмущался юноша, так и не понимая, радоваться ему произошедшему или печалиться. — Почему ты так уверен в том, что всё знаешь?        — Ты за дурака меня держишь? — Фыркал идеалист. — Думаешь, что спрятав ключи под ковром у входа и пропав до этого на работе на трое суток, ты не всем своим видом показал то, насколько хочешь внимания?        Осаму округляет глаза. Куникида ведь не особо-то и умел читать людей, отчего так быстро понял, что к чему? Всё казалось настолько внезапным, что детектив даже не сразу соображает, что напарник, вообще-то, находился у него дома, куда он его не впускал. И в самом деле, будет ли оставлять шансы на спасение человек, безвозвратно желающий уйти из жизни? Сомнительно.        — Не хочу я никакого внимания. — Поворачивает голову бывший исполнитель портовой мафии в расстроенных чувствах. Вроде есть чему радоваться, его спас никто иной, как любовь всей его жизни. Но какой в этом смысл, если Куникида выручил бы любого, кто в этом нуждается?        — В жизни не поверю. — Отпустил руку неполноценного математик, чтобы поправить очки. — А пульс у тебя нормальный, был слабоват, когда я только пришёл. — Спокойно заключает он, будто мгновением ранее не выяснял отношения с Дазаем. Сама непринужденность.        Заядлый самоубийца наблюдает за идеалистом, сидящим напротив. Тот, по какой-то причине, всё ещё не покидал напарника. Видимо желал удостовериться в том, что всё хорошо и он ничего не упустил. Хотя, как с таким человеком, как Дазай, можно быть хоть в чём-то уверенным? В отличие от педантичного и точного Доппо, тот мог выдать всё что угодно, его действия и слова невозможно было предугадать. Чтобы понять, что происходит у Осаму в голове, нужно окончательно сойти с ума.        — Как себя чувствуешь? — Задаёт вполне логичный вопрос бывший учитель.        Оппонент замялся, вновь устремив взгляд в потолок. Ему всегда было страшно смотреть людям в глаза, особенно если дело доходило до напарника.        — Бывало хуже.        Нависает недолгая тишина. Куникида, кажется, не совсем ожидал застать напарника в настолько плачевном состоянии, потому как тот даже после попытки утопиться лучезарно улыбался, но сейчас вид его был настолько печален, что остаться к этому равнодушным было невозможно. С самоубийцей точно что-то было не так и Доппо без особых раздумий собирался ему помочь. Не в силах идеалиста было видеть, как столь полюбившийся человек убивался горем.        — Скажи мне, что у тебя случилось. На тебе лица нет, я впервые тебя таким вижу. — В миг избавившись от всей своей строгости, взволнованно спрашивал детектив. Его непозволительно сильно беспокоило состояние юноши.        Дазай на это лишь тяжко вздыхает.

«Ну как же я могу тебе сказать? Не меня же ты ждал полжизни».

       — Небольшие неприятности, Куникида-кун, не бери в голову. — Устало улыбается бывший мафиози. Никогда ещё улыбка его не выглядела настолько фальшивой и неправильной, как сейчас. Да, Осаму был искусным лжецом, но сейчас у него явно не вышло обмануть ни себя, ни оппонента.        — Врёшь. — Отрезает математик. Неполноценный тяжко вздыхает, потому что понимает, что с каждой минутой придумать себе оправдание всё сложнее, а напарник, как назло, не торопился отступать от своего. Что же сегодня за день такой? Осаму печален и безмолвен, а идеалист мягок и взволнован его состоянием настолько, что не может позволить себе уйти, хоть и мог это сделать. Кому расскажи – не поверит.        Юноша всё же переводит глаза на собеседника и берет его руку в свои. Внутри – буря, снаружи – затишье. И как же совладать с собой при таком раскладе?

Неужели он попался?

       Осаму садится, не отпуская руки Доппо, но отводит взгляд вниз. Ему страшно даже заикаться об истинной причине всех неприятностей, произошедших сегодня, потому он не собирается рассказывать возлюбленному, что творится у него внутри, решая поступить так, как сделал бы и в любой другой ситуации – уйти от ответа.

Вот же дурак! Он же тоже любит тебя.

       — Да, вру, — кивает самоубийца, — но правды ты не поймёшь.        Куникида не осознаёт, почему избранник так уверен в том, что останется непонятым с его стороны, даже не предполагает, хотя, казалось бы, всё ведь так очевидно! Идеалист не решается расспрашивать, считает это бессмысленным, а самоубийца не торопится рассказывать.

Хотя, сколько уже можно ждать?

       — А я знаю, ты постоянно лжёшь. — Несмело выдаёт Куникида. Вся ситуация настолько сильно ошеломила его, что он совершенно не знал, как реагировать, отчего мгновенно разволновался, совершенно забыв о присущей себе строгости. Как вообще можно кричать на человека, который представал перед тобой неким совершенством, не достигаемым никем ранее?        — Да, так и есть. Вот и думай, солгал я сейчас или нет. — Усмехается Осаму, понимая, что недосказанность, повисшая между ними, могла сейчас всё испортить. Дазай боялся тишины, потому как прекрасно знал, что если людям не о чем друг с другом разговаривать, то даже о самых приземлённых чувствах можно напрочь забыть, что уж говорить о таком высшем человеческом даровании, как любовь.        — А есть смысл? — Задаёт очевидный вопрос Доппо. И он прав, никакого смысла нет, цель не оправдает средства. Но в чём тогда суть?        — Это был бы не ты, если бы не спросил. — Усмехнулся детектив, крепче взявшись за руку оппонента. Он делал это так непринуждённо, словно так быть и должно, так было всегда и в этом нет ничего необычного. Юноша смотрит на кисти возлюбленного, изучает их: руки математика явно были грубее, да и в целом обделены особым изяществом, в то время как его были более симпатичны. Но Осаму и не думал сравнивать себя с кем-то, он завороженно разглядывает пальцы, перебирая, словно впервые их видел. Дазай в немом восхищении.

«Этими руками меня вытаскивали из реки».

       — Что-то не так? — В недоумении спрашивает детектив, но собеседник не сразу реагирует на его голос, лишь парой мгновений спустя вновь поднимая глаза на математика.        — А? Нет, всё хорошо. Просто посиди так со мной немного, я был бы признателен. — Непринуждённо выдаёт юноша, на что Доппо ему мягко улыбается. Совсем не в его характере, что же происходит?        — Хорошо, я не тороплюсь.        Дазай смотрит в глаза возлюбленного и, кажется, видит в них всё: свои тревоги и переживания, несчастья и утраты, но вместе с этим и счастье, что он смог обрести только после знакомства с Доппо. Конечно, как же глупо было надеяться на то, что всё дело лишь в том, что спасать нерадивого напарника – его долг! До Осаму слишком долго доходят столь простые истины. Все эти ссоры, все нелестные высказывания – идеалист не злился на него ни разу, он переживал, что может не успеть. И как же после этого его не любить, такого странного, но такого замечательного? Самоубийца обожал в Куникиде всё, начиная от его вспыльчивого характера и заканчивая его верностью собственным принципам. Жаль только, что из всех пунктов с ним совпали только одиннадцать.

Или всё-таки больше?

       Бывший мафиози с трудом сдерживает эмоции. Он пытается непринуждённо улыбаться, чтобы не вызывать подозрений, но как тут ещё можно что-то скрыть, когда всё итак изъяснено? Он пытается собраться с мыслями и наконец-то хоть что-то сказать, чтобы развеять столь пугающую тишину, что постигла вновь, но никак не может подобрать слова. А что он мог сейчас сказать? Вновь свести разговор к чему-то незамысловатому или же наоборот – признаться в сокровенном? Оба варианта казались сейчас неосуществимы, потому что ни громкие слова о любви, ни легкая беседа Куникиду не заинтересуют. Может, говорить ничего и не нужно?        Юношу распирает от трогательности момента: рядом человек, который никогда ничего не жалел, чтобы ему помочь. И разве не в этом счастье? Нащупав пульс на руке избранника, Осаму замирает: слёзы сами предательски катятся из глаз. Сердце бывшего математика бьется, так почему же ему нужно было умирать? Как же глупо с его стороны.        И без того взволнованный идеалист вновь выпадает в осадок. Ему итак их встреча показалась волнительной, потому как он слишком давно не видел человека, ради которого были переписаны практически все пункты, а по итогу находит его при смерти. Как же тут сердцу не забиться тревожно, если приди он немного позже, не успел бы помочь напарнику? Он бы не простил себе этого опоздания.        — Осаму, что такое? — Встрепенулся детектив, изрядно заволновавшись. — Тебе больно? Что случилось? Я тебе помогу, ты только скажи в чём дело! Ох, чёрт, совсем не понимаю.        Дазай пытается улыбаться. Как же его могли не радовать переживания со стороны любви всей его жизни за него?        — Всё в порядке, я просто немного расчувствовался. — Признаётся юноша, пытаясь утереть слезы рукавом рубашки. Выходит плохо, но он продолжает стараться.        В безволии он поддаётся вперёд и утыкается носом в плечо напарника, продолжая ронять горькие слезы недопонимания их общих чувств. Куникида теряется, окончательно прекращая понимать, что ему стоит делать и как быть. Он прижимает неполноценного к себе и гладит по спине, стараясь успокоить. Конечно, неудачливый самоубийца не рыдал навзрыд, но на душе его было тревожно и видно это было очень хорошо. От происходящего не по себе становится и самому Доппо: что же творится, может это он что-то сделал не так? Осаму был последним человеком, которого ему хотелось обидеть, уж больно сильно он его для этого любил.        — Бедный ребёнок. — Выдаёт математик, продолжая успокаивать юношу. Казалось бы, что за глупость, какой он ещё ребёнок? Ответ очевиден: нежеланный, нелюбимый, оставленный. Дазай не знал нежных чувств ни от родителей, ни от бывших наставников, ни от кого-либо ещё, потому человек, искренне за него переживающий, заставлял полюбить себя без малейших раздумий.        — Прости, прости пожалуйста! — Просит прощения юноша, так и продолжая плакаться в собеседника. Ему было стыдно за то, что едва ли не впервые в жизни он не смог скрыть всего того, что таилось внутри, а ведь больше всего на свете именно этого и боялся. Осаму долго не забудет свой позор, но что теперь с этим сделаешь?        Они сидят так какое-то время. Неполноценный перестаёт плакать, но всё ещё обеспокоен происходящим. Возможно, он бы вытеснился из объятий математика, не будь они для него такими дорогими и желанными. Что могло быть для него сейчас лучше, чем остаться в них до конца сегодняшнего дня? Вероятно, только пару раз поцеловать возлюбленного перед сном.        Куникида даже не пытается спрашивать о том, что случилось – всё равно Дазай не расскажет, как ни пытайся выяснить правду. Чувствуя, что напарник успокоился, ему тут же становится легче. Да, в отличие от неполноценного он был человеком более сдержанным и рассудительным, потому его чувства так сильно его не губили. Он вырос в нормальной семье, получил достойное образование и работал там, где ему нравится, в то время как Осаму растили как хладнокровного убийцу, которым, он, в общем-то, когда-то и являлся.

Как же так вышло, что они всё-таки встретились?

       Различия между ними виднелись с первых мгновений: идеалист не позволит себе упустить чью-то жизнь, зная, что может помочь, а Осаму, с точностью до наоборот, – останется в стороне, посчитав, что раз всё происходит, то так быть и должно. И что они могли друг в друге найти? Уму непостижимо.        — Спасибо. — Мягко благодарит напарника за помочь самоубийца, так и утыкаясь в него. Его наглость и желание почувствовать тепло от рук возлюбленного давно перешли за все границы приличия, а Куникида совершенно не против. Смотреть на Дазая, что выглядел таким убитым и немощным было больно, Куникиде гораздо больше нравится, когда он улыбается.        — Всегда пожалуйста. — Мягко произносит юноша, подняв глаза на часы. Надо же, уже вечереет, пора бы идти домой. По правде говоря, уходить он особо не хочет, но уж больно боялся показаться навязчивым, потому посчитал, что если всё хорошо, то стоило бы покинуть неполноценного, дабы не показаться невежественным.        — Что ж, я пойду? — Спрашивает разрешения Доппо, чуть отстраняясь. Напарник его интересов не разделил.        — Нет! — Вжавшись руками в рубашку идеалиста, возразил Дазай. Этот человек за один сегодняшний день спас его жизнь и вытерпел подобие истерики, как его теперь просто так отпустить?        Осаму в голову приходит безумная идея: а что, если он всё-таки признается сейчас, раскроет свои свои чувства перед бывшим учителем? Конечно, маловероятно, но вдруг всё улучшится и впервые за жизнь бывший мафиози сможет назвать себя «счастливым». Что, если от этого их отношения изменятся?

Не попробуешь – не узнаешь!

       — Почему? — Спрашивает Доппо, предполагая, что самочувствие собеседника все ещё было не из лучших и поэтому он хочет попросить ему с чем-то помочь.        — Потому что я не договорил! Куникида-кун, ну кто же уходит из театра, не досмотрев спектакль? — Вновь заулыбался неполноценный, чем окончательно обескуражил идеалиста.

Что вообще у него на уме?

       — Что ты имеешь ввиду? — Недоумевал детектив.        — Сейчас расскажу! — Зазвенел голос Дазая. Заслышав вновь эту интонацию, идеалист понял, что напарник снова в норме, но о чём он думает по-прежнему оставалось тайной. Может, оно и к лучшему?        Неполноценный наконец-то решается на действия. Ещё несколько часов назад он и представить не мог, что ему хватит смелости, но сейчас был твёрдо уверен, что удачнее момента, чем этот, ему не найти. Самоубийца тянет возлюбленного к себе и жадно целует, демонстрируя через внезапную близость всё своё желание. Ему стало настолько легко от того, что теперь не придётся никому врать, что он совершенно забыл о том, что Доппо мог на это отреагировать весьма своеобразно. Более того, их взаимоотношения могли окончательно испортиться. Но чувства наконец-то одерживают верх над разумом и юноша совершенно перестаёт об этом думать: он прижимается ближе и больно кусается, что могло бы вывести математика из себя, будь это кто угодно другой, а не Осаму.

Неужели сегодняшняя попытка свести счёты с жизнью всё-таки окажется последней?

       Доппо пусть и не ожидал подобного в отношении себя, но до бесконечного был рад осознавать, что они с Дазаем сейчас вместе, сидят и целуются. Неполноценный был грубее, чем он ожидал, но даже искусанные губы не мешали ему наслаждаться моментом. Когда же бывший мафиози отстаёт, идеалист сам его целует, делая это значительно мягче и нежнее, чем самоубийца. В жизни он был строгим и педантичным человеком, но когда дело касалось предмета воздыхания – всё в миг переиначивалось и Куникида тут же забывал обо всём, что выстраивал годы, ежедневно внося поправки в «идеал», боясь, что однажды сам не сможет им соответствовать. И когда он понял, что влюблён в Осаму, а пунктов, подходящих ему не наберется и половины, детектив не стал отставать от своих принципов. Он просто переписал несоответствующие критерии и продолжал мечтать о том, что однажды что-то всё-таки случится.        Неужели мечты сбываются?        Идеалист всё-таки первый отстаёт от избранника, чего тот, судя по всему, не ожидал. Юноша стыдливо опускает глаза, а неполноценный усмехается, видя смущение на лице Куникиды. Неужели такого человека действительно так просто вывести из себя? Сложно представить, но, кажется, это именно так.        — Всё хорошо? — Мягко улыбается Осаму, видя то, как неловко возлюбленному за подобные выходки. Хотя, казалось бы, чего тут плохого?        — Да, я просто...        — Взрослый человек, а реагируешь так, будто лет четырнадцать. Ты точно учителем работал? — Перебивает Доппо Дазай, вновь ведя себя также, как и обычно, будто не пытался безрассудно умереть несколько часов назад.        — Какой есть. — Пожимает Куникида плечами. А что он ещё может сказать?        — Ну, знаешь, ничего. Мне всё и так нравится.        Самоубийца и подумать не мог, что именно так обернётся его очередная попытка ухода из жизни. Они с Куникидой ещё долго говорили обо всём на свете, вспоминая всё, что сумели пережить вместе, начиная с самого вступительного экзамена и их первых совместных дел. Надо же, тогда и представить было невозможно, что они хотя бы сработаются, что уж говорить о любых других более тёплых человеческих отношениях. Их и дружными коллегами было не назвать, пусть и работали они вместе, стоит сказать, безупречно. Правда, на то, чтобы это понять, понадобилось потратить приличное количество нервов. А чтобы влюбиться – ещё больше.

— Ты мне сначала совершенно не понравился.

— Знаешь, и я был не в восторге.

       С огромной неохотой они расстаются с идеалистом ближе к ночи. Дазай до последнего не хотел прощаться, но бывший учитель твёрдо стоял на своём. И неудивительно, такой уж он человек – торопить события не любит. С совершенно спокойной душой он уходит, зная что жизнь его отныне будет немного лучше. Ещё не придумали ничего: будут ли рассказывать коллегам, как быть и что делать, да и стоит ли вообще скрывать собственный союз? Никто ещё ни в чем не был уверен, кроме, разве что, Осаму. Он твёрдо заключил, что сегодняшняя попытка самоубийства оказалась для него последней.