Часть 1
22 марта 2020 г. в 15:58
Алукард затаился в самых укромных местах, в самых тонких щелях стеллажей и в самых неприметных тенях, что нашлись в белоснежной ванной комнате. Он постарался скрыться на Изнанке, во Тьме, чтобы его присутствие не ощущалось, и постарался сделать это заранее, зная, что иначе Хозяйка почувствует его. Он затаился и ждал в предвкушении.
Она вошла, тихо и неслышно, открыла воду и присела на край ванны. Она была задумчива и меланхолична — размеренно и плавно водила ладонью, едва-едва касаясь, по поверхности воды, пока ванна не набралась. Затем она сняла очки, развязала пояс халата, и легкая шелковая ткань, заструившись вдоль ее стройного тела, с шелестом скользнула на пол. Алукард завороженно следил, как Интегра опустилась в воду.
Он хотел быть самой этой водой, чтобы касаться прекрасного тела своей хозяйки, чтобы ощущать каждый дюйм ее кожи, чтобы поглощать, вбирать ее в себя, начиная со стоп, вылизывая теплыми касаниями голени, колени и бедра, чтобы ласковой волной коснуться ее лобка. Он представил, как от тепла смягчается ее плоть, размыкается слегка ее лоно и вода приникает, будто поцелуем, к ее розовому нутру. Как бы хотел он стать этой водой.
Интегра погрузилась в ванну по пояс. Волосы ее лучами разошлись по поверхности воды, превратив ее в прекрасную, тонкую серебристую лилию. Интегра не торопилась опуститься в воду полностью, она облокотилась о бортик ванной и положила голову на руки. Казалось, она мечтает, непривычно расслабленная, но привычно, легонько нахмурившаяся. О чем она могла думать? Алукард хотел бы, чтобы мыслями она обращалась к нему, чтобы и ей вода представлялась его руками, губами и языком.
Вода, колыхнувшись от глубокого вздоха, коснулась ее груди чуть-чуть, дразняще отвечая на ее все более сбивающееся дыхание, будто легонько, невесомо целуя. Алукард представил, как он, приподняв ее бедра, подсказывает ей движение, медленное, плавное, а грудь ее колышется в такт толчкам, представил, как с тихим плеском ее соски погружаются в воду и снова показываются на поверхности, твердые и напряженные, ждущие других прикосновений. Как он движется к ним, поглаживая кожу на спине и убирая сырые волосы с ее шеи, открывая ее легким, столь сладким для него укусам…
Плеск воды прервал его мысли и спугнул расползающиеся тени, виновато сгустившиеся вокруг него еще плотнее. Интегра, наконец, полностью погрузилась в воду, нырнула с головой, будто отгоняя непрошенные мысли. Мокрые пряди заслонили ей обзор, и она, фыркая и отводя их в сторону, потянулась за баночками на полке. Алукард хотел бы быть длинными ее волосами, плотно приставшими к телу, повторявшими каждый ее изгиб и округлость, накрывавшими ее торчащие соски. Пена стекала по ее телу, и Алукард хотел бы быть каждой каплей, чтобы струиться по упругому животу и по внутренней стороне ее бедер, чтобы стать пеной на ее лобке, чтобы устремиться ниже, глубже.
Интегра намыливала себя медленно, словно представляла что-то. Словно бы не ее рука обводила грудь: слишком жадно, слишком властно. Алукард пожирал взглядом ее движения, пытаясь понять — верны ли его догадки? Не слишком ли этот жест, широкий, сильный, походит на его собственный?
Интегра сжала свою грудь одной рукой, зажмурилась, а другой скользнула к промежности, заставив тени в ванной сгуститься еще сильнее и заволноваться. Но Интегра не заметила этого. Она робко и несмело касалась себя, проскальзывая пальцами по мягкой плоти, запуская их глубже в складки и содрогаясь всем телом, в то время как ее рука на груди все еще была призраком… его руки.
Алукард почувствовал бешеный ток ее крови, чувствовал, как откликается на этот ток ее лоно. Ее кровь звала его. И сводила его с ума. И черные тени струйками стеклись из трещинок на белой стене, направляя движения к ней — к прекрасному цветку в водной чаше, чтобы ближе — ближе! — рассмотреть ее. Чтобы быть хоть немного сопричастным.
Интегра то стыдливо отводила одну ногу в сторону, то зажимала свою ладонь бедрами. То ускоряла, то замедляла темп. Ее разгоряченное тело терлось о холодную ванну, и Алукард ревновал ее к стенам, к ванной, к воде и к воздуху, что она вдыхала с таким трудом. Ее грудь стискивалась холодным бортиком в такт движениям, и возбуждение ее лишь росло. Ее волосы путались между рук и вились в воде, словно змеи. Но Интегре чего-то не хватило, чтобы довести себя до оргазма.
Она уперлась локтем о бортик ванной, тяжело дыша, негодуя и злясь на себя. И Алукард почувствовал сострадание — ведь он, как и она, не мог получить желаемого.
Прислушиваясь к шуму крови в ее ушах, к сбитому дыханию, зная, что она, прикрывшая в изнеможении глаза, не увидит и не услышит, он слился с тенью за ее спиной, незримо распластался за ней, чутко, жадно прижавшись — к огромному его сожалению, неощутимо для Хозяйки. Все, что он позволил себе — направить ее подрагивающую, почти сведенную судорогой усталости руку.
Уверенно, твердо, он касался ее запястья, подсказывая ей тот темп, расслабленный, медленный, плавный, изощренно тягучий, который предпочел бы сам. Он мог прижиматься к ней членом, губами, мог вжимать ее спиной в свою грудь – и не чувствовал этого, скрытый от нее тенями. Удовольствие столь тонкое, что почти пытка – и важно не перейти границу этого «почти». И самым острым, самым желанным моментом стал ее едва слышный отклик — до того словно напуганная своими действиями, Интегра ответила на его прикосновение к своему запястью. Перехватила его движение, подспудно понимая, что в ванной она не одна. И ничем этой самой догадки не выдав.
Она улыбнулась, мелькнули между губами влажные, блестящие зубы, мелькнула искорка понимания между смеженными веками: «Я тебя вижу», — будто сказала она одним взглядом. И изогнулась навстречу своему оргазму, в последний момент поймав вместе со своим движением – его.
Алукард поспешил покинуть комнату, пока Хозяйка, расслабленная и улыбающаяся в пустоту, медленно погружалась в теплую воду.
Она не сказала ему ни слова, не запретила, но по-своему наказала тем, что не приказала развоплотиться. И это будоражило его: кто знает, сколько еще желаний может крыться в глубине души его Госпожи.
И к скольким из них ему предстоит приложить руку.