Одиночество может быть в кайф, но сегодня его я боюсь

И снова начало очередного вечера. Темная комната, окна завешены тканью песочного цвета. Или может все-таки не «песочного»? Слишком яркие… Солнечного? Может и так. Скорее, так оно и есть, ведь звезда Млечного Пути уже давно перестала быть отрадой для уставших глаз. Черные дыры зрачков настолько стали чувствительны к свету чего-либо хоть отдаленно излучающего волны, которые они могут воспринимать, что при малейшем намеке на подобное били по черепной коробке дикой болью, отдающей в вечно ноющие виски. Светочувствительность со временем перешла в светобоязнь. Хотя, может оно даже и к лучшему. Полумрак стал лучшим спутником в мир литературы, странных созданий и чувств. И только вечером, когда солнце уже зашло за крыши домов, можно, наконец, выйти на улицу, насладиться ветром и музыкой, без которой уже сложно представить любое телодвижение. Прогуливаться по улицам, наблюдать за тем, как в домах постепенно загораются огоньки. Там, за стеклом окон, люди пьют чай, разговаривают, кто-то готовит ужин, или же просто сидит и курит, стряхивая пепел мимо и морщась от горького привкуса смол на языке. В такие моменты отчетливо понимаешь, насколько же много людей, насколько много линий, по которым может развиваться сюжет чей-то жизни, его еще обычные люди называют судьбой. Казалось бы, что может быть ироничней, чем прогулка в гордом одиночестве по быстро пустеющим улицам? Ан-нет. В одно привычное движение достать пачку сигарет, вытащив зубами одну. Чиркнуть зажигалкой и втянуть на полные легкие, снова вспоминая слова про вред курения, которые вдалбливали в голову на несчетной по количеству лекции. Самое смешное, что женщина, читавшая материал в последний раз, кашляла так, словно ее орган дыхания сейчас выйдет вместе с плеврой прямо из ее накрашенного ярко-красной помадой рта. Она каждый раз прерывалась и пила воду, снова и снова возвращаясь к избитой теме, которая явно была нужна ей больше, чем нам. Алкалоиды, смолы, тяжелые металлы: сейчас все это медленно проходило в кровь, несясь по организму, или же просто оседая где-то в легких темным пятном на рентгеновском снимке легких. Как же оказывается просто испортить такой красивый черно-белый рисунок… Наконец-то приходит временное расслабление, некое чувство покоя, которое продлится ровно до того момента, пока сигарета будет зажата между пальцами. Тяжелый вздох и снова очередная затяжка, режущая по, казалось бы, уже по привыкшему к такому действию, горлу. Закашлявшись, тяжело сплюнуть под ноги и снова продолжить путь в неизвестно куда. Пока сигарета в руке — весь мир может и подождать… Хотя бы эти чертовы две-три минуты. В голове снова мелькает образ, который говорит про то, что сигареты — это ужасная гадость, воняющая как носки дяди из Твери. Чей этот образ? Интересно. В голове запускается механизм воспроизведения воспоминаний, но шестеренки слетают с расшатанных реальностью болтов и летают, отдаваясь звоном в голове, в этот раз куда-то в область затылка. Никак не вспомнить, хотя, может оно все-таки к лучшему. Запоминать надо цифры личного счета, своего мобильного телефона или телефона декана, это да. Еще буквы, как же без них. Сливаясь вместе, они образуют прекрасные слова, которыми можно выразить мысль. Цифры и буквы — это все, что надо хорошо помнить и знать, а остальное можно спокойно забывать. Зачем помнить то, что приносит очередной поток боли? Зачем помнить людей, с которыми когда-то шли по центру и пили кофе вместе? Зачем помнить тех, с кем было так хорошо, но теперь от этих людей осталась только тупая боль, а сами эти люди легли в мягкую землю? Зачем помнить глупые рожицы, которые тебе кривили те, что пытались поднять тебе настроение, когда ты хотел лезть на стену от собственных гниющих внутри противоречий? Зачем? Ведь без этого намного проще. Не вспоминать настолько долго, насколько только получится, закопать в такую же мягкую землю, в которой сейчас лежат дорогие и любимые некогда люди, чтобы больше никогда не наткнуться случайно в поисках чего-то более важного в собственном подсознании. Какая разница, что цинк не спасает от запаха разлагающихся воспоминаний? Никому это не интересно. Шаг за шагом идя все дальше от дома, снова возвращаешься к нему. Заходя, открываешь дверь собственным ключом. А ведь раньше в этой связке было на один больше, однако двери, которую дополнительная железка должна была открывать, больше нет, закрылась так же резко, как ушел этот человек из жизни. И вот, квартира. Сколько себя помнишь — всегда одна и та же. Все время на ночь приходится возвращаться сюда, есть ли желание на то или нет, уже даже не важно. Многие говорят, что дома и стены лечат, но в данном случае действие абсолютно противоположное. Как бы не хотелось сбежать на очередной блудный и полный грязи флэт, это не больше, чем просто желание. Они все закрылись, когда закрылась та дверь. Может, осталась парочка, но вряд ли там будут рады, хотя в таких ситуациях ящик водки бы все решил, даже если это была бы паленая «Зеленая Марка». Ловишь схожесть с человеком, курящим мимо пепельницы. Даже не раздевшись, снова сигарету в рот привычным движением, железная домашняя зажигалка. С каких пор зажигалки стали делится не по маркам, а по местам их нахождения, тоже уже не важно. Это было настолько давно, насколько это только возможно было закопать внутри разума. Зато это намного удобней, чем каждый раз доставать из кармана толстовки эту штуку, дающую огонь. И неважно, что толстовка сейчас завязана на поясе небрежным куском тряпки. Какая разница? Снова ловить дым легкими. Запустить руку под стол, наощупь найти недопитую бутылку виски. Отлично, там что-то еще осталось. Главное, на вечер хватит, а там уже по обстоятельствам. В голове что-то щелкает, видимо, какая-то старая мысль, но и она летит подальше от звука соприкосновения горлышка бутылки и стакана, сколов на котором больше, чем букв в названии самого напитка. Всплеск. Первый глоток уже не обжигает, не дает отдушкой спирта в нос, как когда-то давно, тогда, в самый-самый первый раз. Как давно это было? Настолько, насколько это могло быть запечатлено в туманно-пьяном сознании. Соответственно, и воспоминание это такое же смазанное, как и то состояние, в котором оно запечатлелось. Ничего нового, все, казалось бы, как обычно. Тепло расходится, мягко гладит по не знающей отдыха от боли голове. Можно, наконец-то, отдохнуть чуть больше, чем обычно. Хотя, почему «обычно»? Каждый вечер, проведенный вот так, является уже неотъемлемой частью жизни. Можно даже посчитать, как давно это началось: около балкона уже собралась целая гордая батарея из стеклянных бутылок — пузатых и длинных, в темном и прозрачном стекле, настолько разномастных, что хлеще могут быть только лица людей, но даже те уже начинают медленно походить на одно из-за резко сильно севшего зрения. Однако и тут только нельзя назвать время, число и месяц. Разве что только временной промежуток в годах: старая привычка, перенятая от кого-то из прошлого. Тихо, на кошачьих лапах, подкрадывается оно. Помогает снять толстовку, накидывает плед на тощие плечи. Садиться рядом и мягким томным взглядом смотрит куда-то в стенку. Одиночество. Воспоминания о его приходе — одна из самых четких вещей в памяти. Каждый раз приходя, оно дает мнимую свободу, от которой со временем хочется лезть на ближайшую стену, молить, чтобы хоть кто-то разрушил этот круг ежевечернего запойного сидения на кухне. Эта мольба настолько громкая, настолько яростная и выбивающая стекла, что ее никто не слышит. Как известно, люди не воспринимают ультразвук. Поэтому и в этот вечер, снова сидя с обколотым стаканом в руках и сигаретой, не противясь такому, казалось бы, за столько лет уже естественному чувству одиночества, углубляешься в себя. Приходишь на свое личное кладбище. Там столько людей и воспоминаний, что становится страшно: неужто я уже столько прожил, столько пронес с собой и на себе, неужто это все действительно было со мной? Ответа снова не будет, потому что осознание приходит как-то само по себе. Да, это действительно то прошлое, которое у тебя за спиной. Сбежать от этого нельзя, нельзя и скрыться под мягким пледом. Это так не работает. Оно внутри головы, внутри сознания, такого воспаленного, что гнойное отделение бы только развело руками, мол, мы такое не лечим — это хроническое. Вот так и приходится жить с этим, терпя очередной приступ острой, колющей прямо изнутри, желающей выйти за пределы черепной коробки, боли. А одиночество все также сидит и смотрит незряче в стену. Зачем оно тут?.. Казалось бы, уже и привык к нему, но в некоторые вечера становиться просто страшно… В такие вечера, как этот, который кажется уже последним…