Из Тьмы

Проинспектировала продукцию очередного заведения, которое потчевало своих посетителей весьма достойной выпечкой, несмотря на вполне умеренные цены, особенно в сравнении с неадекватными ценниками сердца Столицы. Да, стоимость вкусняшек далеко не всегда коррелирует с их качеством. Увы, попытка сманить к себе местного повара, которым оказалась женщина (и по совместительству жена владельца заведения), не удалась. Любимое дело, которым занимается уже три поколения, клиенты, заметная доля коих перешла в разряд друзей семьи, и прочие доводы звучали весьма убедительно. Жаль. Подземная База и моё жилище находятся слишком далеко, чтобы наведываться сюда специально. А нанимать курьера... с моими-то аппетитами одного не хватит, и очень обидно было бы спалиться на жизни не по средствам из-за такого повода. Покинув кафе, ловлю нового извозчика, чьё транспортное средство уже не привлекало к себе внимания слишком богатым видом. Правда, спокойно добраться до Базы, чтобы продолжить заниматься делами, мне не дали. Миновав половину пути, мы выехали на площадь, заполненную небогато, а порой и откровенно бедно одетыми людьми. Народ гудел, переговаривался, ругал жадное начальство, что-то выкрикивал в поддержку оратору на постаменте. Тихо, но экспрессивно и нецензурно выругавшись в адрес перегородивших проезжую часть бездельников и пустобрёхов, извозчик начал искать, где бы развернуться, но был мною остановлен. — Вы знаете, что здесь происходит? — спрашиваю я, крутнув меж пальцев крупную серебряную монету. — Знамо дело, что — мастеровщина опять стачку устроила, — ответил мужик, с интересом покосившись на монету и, вероятно, для стимуляции красноречия подёргав себя за каштановую бороду. — Дурики-людишки! Думают, что коль они тут поорут, так им единым разом жить лучше станет. Сейчас стража этим оборванцам выдаст, потом догонит и ещё добавит! — водитель кобылы злорадно хохотнул. — Чего доброго, ещё и политическими объявят — чтоб, значитца, совсем хорошо стало. А мож они, того, и сами громить начнут сейчас, — на последних словах извозчик опасливо глянул на гудящую толпу, нахмурился и, дёрнув за вожжи, заставил лошадь тронуться с места. — Едемте отсюда, госпожа, неча тут приличным людям делать. — Я, пожалуй, останусь, — монета полетела в подставленные руки занервничавшего мужчины, а его пассажирка, не став выслушивать ответную реплику, поднялась с сиденья и была такова. Экипаж уехал порожним не потому, что мне вдруг захотелось поглазеть на своеобразное представление. Ну, не только поэтому. Просто площадь перекрывала единственную дорогу, ведущую к мосту через реку, а объездной путь грозил растянуть путешествие едва ли не в два раза. Проще уж пройти через толпу пешочком, а сэкономленное время потратить на то, чтобы послушать, кого ругают и чего требуют собравшиеся. Глупо строить планы будущих перемен, не владея спецификой нынешней ситуации. Счетовод и Маркус, конечно, собрали и предоставили запрошенные бумаги и отчёты по этому поводу. Но лучше подкрепить знания собственными впечатлениями от увиденного воочию. А то Императору тоже отчитываются о состоянии дел в стране — и что? Мальчишка искренне считает, будто его народ счастлив, а выступления организованы исключительно бандитствующими маргиналами, иностранными шпионами и наивными дураками, которые им верят. Послушаем, чего требуют люди и насколько осуществимы их требования. *** Болезненно бледный оратор с глазами, ярко горящими светом идеи и мешающейся с ней лёгкой безуминкой, стоял на невысоком постаменте из деревянных ящиков. Каждую свою фразу молодой, несмотря на чахлый и потёртый вид, мужчина сопровождал бурной жестикуляцией, размахивая ладонью так, словно пытался зарубить невидимого врага. — Мало того, что впрягают как скотину, так и держат как её! Помоями кормят и в хлеву жить заставляют! — разорялся оратор под согласный гул и выкрики поддержки. — А плата?! Они говорят нам, что виноваты приезжие, что это они сбивают цены! — на этих словах лагерь слушателей взорвался шумом, разделившись во мнениях: часть стала посылать проклятья в адрес «понаехавших», а другая, которая из этих «понаехавших», вероятно, и состояла — принялась отстаивать их позиции. — Ложь! — потрясая кулаком, воскликнул не по комплекции громогласный мужчина. — Беженцы и крестьяне — такие же жертвы, как мы! Это хозяева фабрик и их холуи из начальников наживаются на чужом горе! Это они тянут с нас кровь! — Кровопийцы! — гудела толпа. В адрес богачей и их прихвостней посыпались нецензурные оскорбления. — Вспомните, сколько на нашей фабрике платили в прошлом годе? До пятнадцати серебряных аргов справному рабочему! Лучшим красильщикам — двадцать, почти ползолотого! Простым разнорабочим — по семь серебряных. Честной монетой! И у остальных так же было. Пусть мало, но можно прожить! А теперь?! Что, кха, теперь? Кха-кха-кха! — выступающий активист прервался, нехорошо раскашлявшись. Видимо, он был как раз из упомянутых красильщиков, и вредные химические испарения уже успели подкосить рабочего — то-то у него вид такой нездоровый. Впрочем, даже присутствующих здесь подростков сложно назвать пышущими жизнью, как это пристало кому-то в их невеликом возрасте. О недопустимости чрезмерного использования детского труда в Империи никому не известно, и потому практически мальчишки выглядели почти такими же запаханными, как и старшие товарищи. Разве что лица ещё сохранили относительную свежесть, не успев задубеть и покрыться противными покраснениями и язвочками, похожими на какую-то венерическую болячку, какие пятнали часть собравшихся взрослых. — Бумагой кормят! — послышались возгласы. — Живую деньгу зажимают! — Да по старому курсу ишшо! — раздался из толпы деревенский говорок одного из мужчин. — А енту подтирку и по новому не очень-та и бирут! — Детишечек кормить не на что! — истерично вторил ему женский визг. Толпа волновалась, постепенно накручивая сама себя. Кроме собравшихся пролетариев, за выступающим агитатором с интересом следила и пара глаз, принадлежащих одной уже не совсем начинающей некроманси. Устроившись на высоком постаменте памятника очередному неизвестному деятелю и время от времени забрасывая в рот одну из приобретённых в дорогу печенек, наблюдательница делала пометки в одном из своих блокнотиков. Собственно, из-за этих пометок мне пришлось перебраться на постамент. Почему-то местные стачечники негативно отнеслись к ведущей записи «шпионке», ни на грош не поверив в её журналистскую профессию. Пф, будто у них есть секреты, которые должны вынюхивать шпионы! Ну и ладно! Сверху всё видно лучше, чем из толпы. Да и угроза нацеплять вшей сильно снижается. Конечно, мелкие кровососы не кусают воинов духа, а меня из-за растущей связи с Яцуфусой они и вовсе стараются избегать. Но притащить на своём пальто насекомых, а потом выслушивать шуточки Кей Ли… нет уж, увольте! Хрустеть печеньками тут опять же удобнее, а то запахи от митингующих не способствуют аппетиту. Посему «шпионка», которая в некотором смысле и впрямь являлась таковой — офицер разведки, как-никак — вела свои наблюдения и размышления с господствующей высоты. Благо, что после демонстрации прыжка на три своих роста ввысь местные самоназначенные дружинники предпочли не связываться с непонятной воительницей и сделали вид, будто её не существует. Что можно сказать? Столичные трудяги и так жили паршиво, а с недавних пор, когда цены на продукты выросли, а зарплаты упали, поводов для радости стало ещё меньше. Как и везде. На самом деле в сердце Империи с оплатой ещё неплохо. На предприятиях городов внутреннего пояса или мануфактурах внешнего с этим куда хуже. Хотя, если учесть высокую стоимость жизни в Столице, то различия не так уж и велики. В принципе, если прикинуть цены на продукты, то на четверть золотого в месяц ещё можно относительно нормально прожить (при нормальных, а не моих аппетитах). Но это если считать на одинокого, не склонного болеть человека, которому повезло иметь собственный угол, а не тратиться на аренду съёмного жилья. А ведь жильё в Столице дорогое, даже если это кишащая вшами и клопами вонючая ночлежка. Если же у нашего рабочего нет своего жилища, зато есть семья и нетрудоспособные, но прожорливые дети, то становится совсем грустно. Однако судя по заявлениям, двадцать пять аргов — это чуть ли не самый потолок зарплат, который ко всему остался в прошлом. Как живут те, кому не платят и десятка, мне представить сложно. А ведь на вредных производствах оплата традиционно больше. То есть какие-нибудь землекопы не имеют и того. М-да… Мы с ребятами, получая пять золотых в месяц, на этом фоне выглядим натуральными богачами. — Женщинам и детям, — продолжил оратор, прокашлявшись, — платят ещё хуже. А работают они не меньше! И по шестнадцать часов бывает — потому как жрать хочется! А не можешь горбатиться сутками — так мастер живо на улицу выставит! С голой задницей после долгов и штрафов! А условия?! Хуже, чем у грешников в преисподней! — Точно так! — визгливо выкрикнула из толпы изрядно некрасивая баба за пятьдесят и взобралась на ящики, встав рядом с мужчиной. — Накушались уже! Как в душегубке работаем! В беспамятство падаем от немочи и паров клятых! Волосы выпадают да зубы! Ораторша развязала платок, открыв покрытое то ли угрями, то ли мелкими язвочками лицо и уложенные в куцый хвостик редкие светлые волосы. — Двадцать пять мне исполнилось! Молодуха ещё! Пришла — девятнадцать было. Красавица была така, что все мужики слюни пускали! Коса с мужицку руку толщиной, зубами лошадиные кости грызть можно! А теперича вот… — плечи, как оказалось, ещё довольно молодой женщины бессильно опустились. — А что делать? Куда деваться?! — голос снова начал набирать силы и, наконец, перешёл на визг. — Мужа пять лет как в солдаты забрали — да на войне этой проклятущей убили! Родне ненужная, вкалывать как раньше не могу уж, того и гляди прочь погонят! Куда мне теперь?! Только в землицу сырую… — по измождённому лицу потекли слезы. Женщина стыдливо закуталась в платок и, спустившись с импровизированной трибуны, затерялась в толпе. Провожаю её фигуру сочувственным взглядом. Даже наши боевые стимуляторы, наверное, не смогли бы довести кого-то из Отряда до столь плачевного внешнего вида, просто убив раньше… вот такого. Или, что вероятнее, ослабевшего, но каким-то образом умудрившегося избежать клинков мятежников «счастливчика» утилизировали бы. Но несмотря на то, что мне удалось вытащить Отряд из гибельной колеи уготованного нам сценария, сопереживание к подтачиваемой разложением женщине всё же смогло кольнуть давно очерствевшее сердце. Мысленно желаю ей найти в себе силы чтобы перестать жалеть себя, взять в руки оружие и попытаться убить кого-нибудь из виновных в её нынешнем состоянии. Даже если ничего не получится, сгореть в последней вспышке боя лучше, чем медленно гнить заживо. «Лёгкой смерти тебе», — мысленно благословляю несчастную. — А куда деваться?! Что делать?! — сжав кулак, подхватил набравшийся сил бледный мужик. — Некуда и нечего! По бумагам если — всё хорошо! И раздолье! Не нравится — вали на другую фабрику или вертайся в деревню! — А вот вам всем! — оратор скрутил фигу и повёл рукой из стороны в сторону, показав её собравшимся. — Подавитесь! Долгами опутают, что твой паук, не дёрнешься! За койку — плати! Жрать покупай в фабричных лавках — гнильё, с жучком, да втридорога! Свободной деньги, если останется, то пяток медях всего! А-а… — он безнадёжно махнул, — что рассказывать? Сами знаете, и у вас так! Послышались согласные голоса вперемешку с ругательствами. Эмоциональный фон толпы становился всё более злым и решительным. — Чушь! — пронёсся над толпой гулкий бас. Обладатель голоса — высокий и широкоплечий брюнет с заметным пузом — работая локтями и тяжеловесной тростью, начал бесстрашно продираться к центру площади, словно ездовая рыцарская химера западников сквозь ополчение. За ним следовали два помощника: помоложе, не такие представительные, но рослые, плечистые и даже на вид не чурающиеся драки. Чистый, неплохо одетый, с лоснящимся лицом, мужчина не походил на одного из заводчан. А вот на члена администрации одной из фабрик — вполне. Добравшись до цели и с подозрением посмотрев на ящики, тяжеловесный визитёр не стал рисковать, пытаясь взобраться на ненадёжную конструкцию, а просто встал рядом. Благо рост позволял ему возвышаться над полем голов рабочих, в большинстве недокормленных в детстве, оттого субтильных и невысоких, и без подобных ухищрений. Помощники же споро очистили для своего командира пятачок земли. — Имейте совесть! К вам со всей душой, а вы?! Работать надо, а не безобразия учинять! Школа — есть! Еще при батюшке нашего Императора построена. Больница — есть! Жильё? Нате вам рабочие казармы — живи, не хочу! — Ага, ёпта! Не хочу, а живи, блядь! — зло огрызнулись из недовольно загудевшей толпы. — Плату за койку дерёте так, что на пожрать нихера не остаётся! — Не нравится казарма — иди, снимай хоромы в городе! Мы никого не неволим! О тебе, дураке и матершиннике, заботятся, а ты морду воротишь! — Снимать? — едко переспросил протолкавшийся вперед пролетарий. — А спать-то когда, бля?! Туды-сюды прошароёбился и снова на работу пиздуй! — разорялся сутулый и чахлый, но полыхающий злобой сквернослов. — Свобода, ёпта! Хош — рот подставляй, а хош — жопу! Сам-то чай, не в конурке с десятком нар спишь, да не с хлеба на водицу перебиваешься! А, господин хер в пальто?! Пока представитель администрации переругивался с первым мужиком и присоединившимися к нему рабочими, оратор на «трибуне» перевёл дух и его голос снова разнёсся над площадью. — Верно люди говорят: по бумагам у господ всё хорошо! Библиотека есть, больница, школы для детей, свобода!.. А что на деле нехер есть — не важно уже?! Так, господин начальник? — Больница, школа… От всех болезней одной вонючей мазью лечат, а то и просто крепким словом! — поддержал его молодой (на вид за двадцать, а по факту, скорее, лет семнадцати) мужчина из толпы. — А школа? Хера толку с такой школы?! Складами читать да считать до ста выучили, вот и вся учёба! Неча детишкам мастеровщины шибко умными быть! Благодетели, сука! — А библиотека? — прозвучал голос молодого, интеллигентного вида парнишки, едва вышедшего из подросткового возраста. — Есть комнатка, да толку с неё, если в конце рабочего дня сил совсем не осталось? А зайдёшь в выходной, так там шаром покати! Газеты из одобренных и рассказики смешные только! — А чего тебе надо, сопляк? Картинки срамные, чтоб ты рукоблудить там начал?! — здоровяк с тростью изобразил праведное негодование. Тянущийся к знаниям юный оратор от таких подозрений весь залился краской и замолчал, не в силах подобрать слов. Зато слова — и в избытке! — имелись у любителя мата, который вступился за слишком чувствительного молодого товарища. На какое-то время всё опять скатилось к крикам и взаимным оскорблениям. Некоторые из вошедших в раж работяг пытались ухватить представителя господ за грудки, но его защищали помощники; а если кто и пробивался — главный в троице и сам легко стряхивал с себя чужие руки, грозя самым наглым тяжёлым набалдашником трости. Впрочем, когда заводила коснулся животрепещущей темы штрафов, внимание митингующих мигом приковалось к нему. Мне, в общем-то, и так известно о том, что имперским пролетариям норовили урезать их и так мизерные зарплаты с помощью финансовых наказаний (да и не только финансовых: сунуть работяге в морду не считалось чем-то предосудительным), но из первых уст информация звучала особенно ярко. Одно дело абстрактное «рукоприкладство», «скотское отношение» или «работа за койку и корку хлеба» и другое — реальные случаи из уст очевидцев. Например, эпизод, когда одного брата затянуло под не прикрытый кожухом вал станка, а второго заставили выскребать из вставшего механизма переломанное да перемолотое тело. После чего несчастного родственника ещё и оштрафовали за вызванный «криворуким остолопом» простой оборудования. Или случай с фабричным мастером, который слишком рьяно исполнял свои обязанности и увлёкся вбиванием уважения к начальству в очередного несовершеннолетнего работника, а тот от такой «науки» взял да умер. Полиции, разумеется, доложили, что он сам зашибся, а доверчивые стражи порядка поверили. После взятки, да. Особенно контрастно сие виделось и слышалось на фоне прилизанного благолепия Императорского Дворца, где даже последний уборщик щеголял благообразной физиономией и чистенькой формой из хорошей ткани. Толпа негодующе гудела. Сплотившиеся мужики покрепче угрожающей стеной надвинулись на представителя классового врага. — Закон!!! — громогласно выкрикнул теснимый здоровяк, взмахнув над головой дубинообразной тростью. — Наша Империя родилась и выросла на законе! Происшествия должны расследоваться, а решение выносить суд. Только закон должен решать! Весь порядок стоит на законе! А те, кто его отрицает — бунтовщики!!! — Зако-он! — издевательски протянул агитатор рабочих. — Закон работает на тех, у кого деньги! На господ! Если нас не хотят слушать, то мы заставим себя услышать! — ДА!!! — вырвалось из сотен глоток. — Идиоты, — тихо прошептали губы одинокой наблюдательницы. Теперь-то, даже если все мирно разойдутся, за отрицание закона и двусмысленный призыв заставить власть что-то там сделать лидеров сборища гарантированно привлекут к ответственности. А так как насчёт избирательности имперского правосудия сказано абсолютно верно, то им легко пришьют статью за подстрекательство и отправят в тюремное заключение. Если же всё окончится хотя бы минимальными погромами и столкновением с полицией, то тут уже результаты начнутся от ссылки на каторгу вплоть до смертной казни. Конкретно для этих бунтарей два последних исхода равноценны. Да и пару лет тюрьмы они не факт, что переживут. Бледные, худые, страдающие от язв, нарывов и экземы, постоянно кашляющие… поставь рядом самую конченую трущобную накипь — и побитые собутыльниками, алкоголем и дешёвыми наркотиками рожи будут выглядеть здоровее честных тружеников химического и текстильного производства. Но ругательство адресовалось не столько в сторону митингующих (хотя, по моему мнению, если хочешь сделать — делай молча, а не кричи о своих намерениях), сколько в адрес столичных буржуа, которые их довели до такого. Понятно, что недавно отгремевшая на юге война и неспокойная обстановка в стране заставили «лишний» народ концентрироваться в городах внутреннего пояса, что сильно сбило цены на низкоквалифицированный труд. Но надо же иметь хоть какие-то рамки? Глядя на лица лидера стачки и его помощников, даже без всякой эмпатии можно заметить понимание своей скорой судьбы и её принятие. Они знают, что уже мертвы и в чём-то даже рады, что жизнь будет потрачена не зря. Ну, по их мнению. На мой взгляд, эта попытка докричаться до небес обречена с самого начала. «Владельцам заводов, газет, пароходов» и так всё известно, этим что-то говорить бесполезно. Высшая аристократия или Император? Слишком далеки от народа. Да и состояние большей части влиятельнейших родов идёт от обширных земельных владений или крупных компаний в собственности. Онест? Смешно. Он, даже если захочет на что-то повлиять, всё равно не сможет: ведь его главная опора именно обозначенные выше буржуа и образованные ими молодые рода, дёрнись в сторону — и мигом останешься против политических противников в одиночку. Никто не будет слушать слова, никому они не интересны. Зато язык боли и страха понимают все. Поджоги, саботажи, покушения на господ и их приближённых. Эти бестолковые крикуны, — взгляд на шумящий народ, — для подобного слишком трусливы и глупы, оттого и сбиваются в толпы, думая, что унылое нытьё и такие же унылые беспорядки «заставят» их услышать. Но вот если попадётся некто более продуманный и решительный… О-о, люди, которым уже нечего терять, способны на многое! Проблема устранения большей части целей не в самом убийстве, а в безопасном отходе. И если исполнитель сознательно откажется от попытки спастись, то под прицелом окажется любой, кто не способен нанять охрану из толковых воинов духа. Устроить же масштабную диверсию на потогонном производстве, учитывая отвратительную технику безопасности на большинстве заводов и мануфактур, может практически каждый забитый трудяга. А если революционеры догадаются начать искать и научатся правильно обрабатывать такие заготовки под живые бомбы… Весело станет всем. Безусловно, любой из членов Отряда Убийц с лёгкостью разгонит тысячную толпу возомнивших о себе гражданских. Я могу отправить в бой неутомимых марионеток, и пока немёртвые сражаются — с удовольствием попивать чай, сладкий какао или ароматный глинтвейн. Будо, если дать ему время, вообще способен парой десятков сверхсильных атак сровнять Столицу с землёй. Насчёт Императорского тейгу и предельной способности Эсдес даже говорить не буду. Но… и что? К каждому чинуше или богатею воина духа не поставишь, а от яда в пище или бомбы под каретой такой охранник не спасёт. Стоят ли выжатые из людей копейки того, чтобы рисковать своей шкурой? И ведь самое смешное, что чем меньше народ получает денег — тем меньше люди тратят и тем меньше нуждаются в продукции заводов и фабрик. Которые в конечном итоге теряют прибыль и приносят меньше налогов в казну. Экономист из меня, конечно, так себе, но насколько я знаю, чем медленнее происходит оборот средств, тем хуже. Если толпы готовых вкалывать за еду рабочих рук обвалили цены на труд, то почему бы государству не затеять новую большую стройку вроде Гранд-канала? Или стену вокруг Столицы подновить — что, учитывая обстановку в стране, даже актуальнее? Тройная выгода же! И строительство выйдет по цене материала с его доставкой, и забуксовавшую экономику подтолкнёт, и политический капитал спасителя народа от голодной смерти можно заработать. Или инициатора такого дела ухватят за ноги другие фракции, чтобы, если не им, то никому? Даже если и так, то могли бы немного одёрнуть «акул бизнеса», чтобы те чуть меньше прессовали работяг. Не так уж много они с этого выжмут, а вот риск социального взрыва растёт. Имея в качестве примера собственные предприятия, могу сказать, что обеспечение относительно пристойных условий для сотрудников отнюдь не уничтожает прибыль. А если производится нечто такое, что можно продать самим рабочим, плюс магазины и питейные заведения, куда они пойдут тратить заработок, тоже принадлежат работодателю, то выплаченные деньги и вовсе вернутся в карман. Да, вредное химическое производство требует больших затрат на создание приличных условий труда. Однако устроить столовую с бесплатными обедами из простых, но нормальных, не порченых гнилью и насекомыми продуктов, снизить плату за койку в казарме и пустить оную на придание жилью удобоваримого вида — совсем не трудно и относительно недорого. Как и обеспечить школу нормальными методическими материалами, а больницу — минимумом необходимых лекарств и знающим, что с ними делать, персоналом (обычно из родственников самих заводчан). Затрат — три, максимум пять серебряных монет в месяц на одного работника, зато и сил у них больше, и несчастных случаев на производстве меньше. Да и лояльность на высоте: уже не одного агитатора поколотили, как мне докладывал Счетовод. Не охрана поколотила — сами работяги! Разумеется, на инфраструктуру уже потрачено достаточно много средств и уйдёт ещё больше, но суммы всё равно приемлемые, особенно ввиду жирного госзаказа на колючую проволоку. Даже если откинуть в сторону несущественный для дельца или государственного деятеля вопрос морали, то здоровые, опытные и лояльные работники показывают лучшие результаты, чем доходяги, которых нужно менять раз в несколько лет, а потом обучать пополнение не всегда таким уж простым производственным операциям. Как ни посмотри, примерно так на так и выходит… только без вот этого всего, что сейчас на площади творится. Взгляд скользнул по волнующейся толпе, эмоции которой всё сильнее давили на мою эмпатию. Накрутившие себя и друг друга стачечники уже выставили из своих рядов плечистого оппонента с тростью, попутно разбив голову одному из его помощников. Люди потрясали мосластыми кулаками, кариозные рты раскрывались в проклятиях и коротких, но эмоциональных лозунгах: — Справедливая работа за справедливую оплату! — кричали одни. — Мы люди, а не скот! — вторили им другие. — Ешь богатых, — не совсем понятно орали третьи. Звучало и уже знакомое: — Пока мы едины, мы непобедимы! Или околореволюционное: — Долой господ с нашего хребта! Мы им нужны, а они нам — нет! Не требуется пророческого дара, чтобы узнать, как события будут развиваться дальше: шумиха, выдвижение в сторону одного из зданий имперской администрации, быть может, погром расположенных по пути заведений, реакция чиновников в виде подтянутой полиции и внутренних войск. И, как закономерный финал, — разгон демонстрации. Вероятно, кого-то убьют, кого-то покалечат, некоторых посадят или отправят в рекруты, но основная масса разбежится и, вернувшись на завод, продолжит свой труд. Может быть, событие удостоится заметки в газете, может, кто-нибудь из либерально настроенных политиков козырнёт данным митингом в числе множества прочих, даже может случиться так, что фабричное руководство сделает какое-то мелкое послабление перед днём рождения Императора… но вероятнее, они раскошелятся и возьмут на постой солдат внутренних войск, чтобы те угомонили бурления. Ну а на места выбывших заводчан быстро наберут беженцев или вчерашних крестьян. Бессмысленный крик в никуда, — заключила я, раздражённая эмоциями толпы. Хочешь сражаться за свои права — готовься идти до конца, по головам виновных и непричастных, а также трупам павших друзей и родных. Не хочется ступать путём террора? По-тихому объединяйтесь с такими же притесняемыми, прикиньте — чего желаете и какими путями этого можно добиться, определите фундаментальные требования и те, которые станут предметом торга с работодателем. А потом, подготовившись, когда численность зародившихся профсоюзов позволит реально парализовать часть инфраструктуры — бастуйте. Тогда единство действительно обернётся если не непобедимостью, то силой, которая может заставить к себе прислушаться. Даже золотари могут диктовать свои условия, если выступят единым фронтом. И если знают, чего конкретно и каким путём хотят достичь, да. Вот перестанет работать канализация, а повозки с мусором перестанут курсировать по ночным улицам — и Столица за несколько дней потонет в отходах и нечистотах. Хотя, казалось бы, что могут представители этой грязной и презренной профессии? Но нет: мы просто соберёмся и поорём! Без программы, без вразумительных требований, просто перегородим проезд и начнём громко жаловаться. Будто кто-то придёт и пожалеет. Как можно понять, чувства, транслируемые собравшимися, и сама их стачка вызывали у меня сложные и противоречивые эмоции. Одна часть обоснованно злилась на тех, кто довёл людей до такого состояния, и сочувствовала пролетариям, кои не добьются справедливости. Осознание, что я защищаю в том числе и такую Империю, тоже не добавляло радости. Как не добавило позитива и понимание, что ничего с этим поделать я не могу. Точнее, я могу влезть в конкретно эту забастовку и попытаться что-то изменить, с риском сделать хуже, а также гарантией подставиться под пристальное внимание Сайкю, Онеста и прочих. Но что бы в итоге ни получилось, в глобальном плане это ничто. Тёмная же сторона, сроднившаяся с холодом тейгу, которую разбередила не имеющая достойной цели злоба на неугодное положение вещей и собственное бессилие его изменить, извратила праведный гнев меня-Виктора, и теперь пренебрежительно кривила губы, глядя на это безвольное стадо, что само позволило обращаться с собой как со скотиной. «Глупые, слабые, безвольные. Даже перед лицом медленной смерти не способные действовать вне толпы… а в толпе единственное, что могут — громко блеять или устроить погром непричастным — таким же, как и они сами, трудягам. Н͈̘̖̳̭͢и̡̮ͅзш͙͖̯̪̣͢и̢͇̟͖е̨̯̰͚ с̡̝̙̘у̡͇̤щ̧͙̩͙̮е̨͈͖͓с̧̖̠͈т̧͎͉̠в͓̖͢а̢̗̲̩̲.̢͇̪͉ Ч̨͓̩̙е̡̮͔͕̱рв̡̗̬͚и̡̤̫͔͉.͎̬̜̙͎͢ П͉̰̭͢и̧̥͎͉щ͙̮̬͉̰͢а̢̳̩!», — назойливо шептало нечто на задворках сознания. Заключённая в артефакте сущность традиционно стремилась свести любое негативное чувство к ненависти и желанию уничтожать, безадресному, равно направленному как на виновников, так и на жертв, сочувствие к которым и вызвало злость на несправедливость. «А чем ты от них отличаешься? — ехидно хмыкала основная личность над мыслями, навеянными демоническим артефактом. — Пока не дошло, что загнали в угол — тоже исполняла приказы и надеялась… На что? Все мы, людишки, — слабаки и дураки, просто каждый в своей области». Как часть личности воспитанницы Отряда Убийц, которой внушали трепет перед императорской семьёй, отошла в тень при общении с малолетним правителем, чтобы испытываемый трепет не повлиял на способность трезво мыслить, так и сейчас я-Виктор, со своей бесполезной и бездеятельной жалостью, отправился на задворки сознания, прихватив с собой наиболее радикально-кровожадную грань меня-Куроме. Ну, а холод, вновь поселившийся в груди после начала второго этапа синхронизации, и навеянные им желания с эмоциями встретили отпор со стороны всех граней личности и мало что могли сделать для подчинения носителя. Прошли те времена, когда внутренний диссонанс мировоззрений болезненно рвал душу и грозил целостности разума. Ныне данная особенность не способна на нечто большее, чем порча настроения, а в некоторых ситуациях может даже пригодиться. Как, например, давление тейгу, разбудив неприязнь к «ничтожным» митингующим (тварь в мече и к участникам детского утренника ненависть нашлёт, только дай ей повод и возможность!), помогло взглянуть на ситуацию с разных сторон. Люди. Они — мы — по большей части просто рабы обстоятельств. Эти загнанные по маковку в дурно пахнущую субстанцию недобунтовщики, оказавшись в иных условиях, и сами с радостью бросятся выжимать соки из попавших к ним в зависимость бедолаг. С другой стороны, злокозненные эксплуататоры могут являться неплохими (на общем фоне) мужиками, которые просто вынуждены играть по установленным правилам. Да и воспитание с влиянием общества, в том числе и семьи, не стоит списывать: жена хочет выглядеть не хуже заклятых подруг, детям тоже необходимо хорошее образование, одежда, деньги на карманные расходы и прочее. Можно немного улучшить условия, воспользовавшись упомянутыми мной недорогими средствами, но только попробуй средний фабрикант (сомневаюсь, но — а вдруг?) по-настоящему играть в бизнес с человеческим лицом, взявшись за улучшение ТБ и остального, как его тут же начнут пилить домашние, недовольные падением уровня доступных средств. Да и в обществе не поймут, не говоря уже о том, что конкуренты с радостью сожрут ослабевшего соперника. Глупо упрекать людей за то, что они играют по установленным правилам, и ещё глупее их за это ненавидеть. А попытка бороться с несправедливостью, находясь в рамках игры и не пытаясь посягнуть на её правила — попахивает совсем уж идиотизмом. Или злонамеренным желанием использовать доверчивых дураков в своих интересах. Болото. И я, впрочем, как и моя пламенная революционерка-сестра, не в силах его изменить. Не в одиночку. И даже не малой группой. Потому как, сколько камней в него ни кидай, сколько нехороших богачей и чиновников ни убивай (хоть Кокэя, хоть самого Онеста!), эта трясина булькнет, вздрогнет… и успокоится. Вон, прошлый Император попытался изменить систему к лучшему, и даже не сказать, что совсем безуспешно — школы и больницы открылись с его почина, поддержанного премьером Чоури. Но как только реформатор с женой благополучно «заболел», все разом заглохло. А почему? Потому что они пошли против системы, за изменение которой, по-хорошему, и стоило браться в первую очередь. А так-то ни старая аристократия, ни новая, ни даже неблагородная буржуазия не желали реформ. При этом правитель не смог найти точку опоры, вот и не взлетели его начинания. Народные массы, конечно, прошлого Императора любили — но, при всей своей многочисленности, имперское простонародье слишком аморфно и разобщено, чтобы учитывать его в серьёзных раскладах. Все «народные» телодвижения традиционно оканчиваются бестолковой шумихой, пусть даже иногда масштабной и кровавой. Вряд ли они смогут самоорганизоваться без влияния со стороны; скорее уж, пойдут по пути террора, который прост и результативен в короткой перспективе, но практически бесполезен и даже вреден в перспективе длительной. Зато если в противовес Палате лордов создать какой-нибудь Народный совет, пусть даже на правах ни на что не влияющей говорильни… Такой центр кристаллизации очень быстро обрастёт мясом, превратившись в удобный инструмент для противостояния с существующими силами. В среднем выходцы из крестьян и бедных горожан плохо образованны и глупы, но их очень много — соответственно, и исключения составляют приличное число. Значительная часть которого сочувствует или явно поддерживает революционеров. То есть данным ходом можно убить сразу двух зайцев: создать себе опору и отнять часть поддержки у бунтовщиков. Разумеется, такие заигрывания довольно опасны: можно, наоборот, взрастить рупор и главный локомотив движения революционеров — не говоря уж о том, что в нынешней ситуации задумку зарубят на стадии идеи. Ввиду грядущей бури последнее затруднение, впрочем, успешно устраняется методами, привычными для убийцы и начинающей заговорщицы. Ну, а для решения проблемы революционеров просто нужно тщательно фильтровать «народно выбранных» представителей от слишком амбициозных и радикально настроенных. Да и революционеры, которые пытаются действовать политическим, а не силовым путём — вполне удобны для моих целей. Радикалов, впрочем, тоже имеет смысл использовать. А после, когда вся эта сомнительная публика станет мешать, её можно повторно почистить. Особенно сие будет удобно, если заранее разведать все их норы и каналы связи… или даже создать их. Нужно приказать своим людям подкинуть интересную мысль членам фракции либералов, которым такое будет интересно, а также подыскать несколько живых марионеток-политиков или создать парочку своих заготовок под «народные» партии. Пусть Счетовод подумает, как проще это реализовать. Тем более что до определённого этапа нам даже не нужно их контролировать. Пускай члены Совета лордов подхватывают идею, пускай забирают себе рычаги управления новым политическим инструментом или пытаются извратить затею до неузнаваемости. Пускай! На первых порах новый политический орган или даже просто идея его существования, поселившаяся в умах людей, уже одним своим наличием сыграет на руку моим замыслам... Тёмно-серые глаза глядели на волнующуюся массу народа свысока, но без злости или сочувствия; их обладательница определилась со своим отношением и теперь оценивающе изучала перспективный ресурс. «Что же, будем считать, что глупая — и заранее обречённая на провал — попытка стачечников докричаться до «небес» оказалась частично успешной. Их услышали. С другой, хех, стороны».