Bestrafe mich. (2020)

Голова кружится, тело подрагивает от холода, тонкие губы пересохли, а в голове туманные мысли. — Oh, Vati? — Шепчет подросток, сонно и растерянно поднимая голову. Единственным источником света в небольшом помещении является лампочка, небрежно свисающая с потолка на нескольких проводах. Глаза старшего немца, ровно стоящего с руками за спиной, сверкают. Он, нахмурившись, ударяет сына по щеке, тот вскрикивает, отворачиваясь. На месте удара остаётся пятно, старший парой медленных шагов назад скрывается в темной части комнаты, но появляется через несколько секунд. Не сразу, но до Германии доходит, в какой он ситуации, и она, однако, его совершенно устраивает такой расклад. — Wer ist der böse Junge? — Рыча, задает вопрос Рейх, ухмыляясь и получая незамедлительный ответ. — Ich bin ein böser Junge. — Всё ещё Неуверенно отвечает младший немец, смотря в пол, его руки туго связаны грубой веревкой за спинкой ледяного металлического стула. Такого же ледяного, как взгляд арийца. Свастика делает небольшой шаг в сторону сына, склоняется к нему и приподнимает его голову, придерживая за подбородок так, чтобы их взгляды ровно встретились. Старший перемещает руку ближе к щеке, надавливая на уголок губ большим пальцем, показывая свое превосходство в ситуации и проникая пальцем в рот младшего, на что пассия неохотно открывает рот, кося взгляд на руку и подрагивая от холода. Два ряда белоснежных зубов немного выделяются в картине. Рассматривая их, ариец дивится магии генетики, они не такие-же идеально острые, как у него самого, да на столько это раздражает, что хочется большинство выдернуть с корнем и разодрать в кровь десну этими же ржавыми щипцами. Замечая недобрую улыбку, Германия немного отворачивается, и это злит старшего немца, отчего он сильно надавливает на шатающийся первый моляр. Зуб хоть сидит и крепко, но поддается деформации и входит в десну на одну пятую часть миллиметра. Однако, даже на такие минимальные изменения ротовая полость реагирует остро, из десны выступает кровь, смешивается со слюной и капля падает на бетонный пол, преодолев ещё до момента полета расстояние длинной в подбородок и губу. Подросток ахает, дергая руками. Ещё одна густая капля летит в, как ей самой может показаться, бездну, но разбивается рядом с предыдущей. Рот Германии ненадолго перестают мучать, подросток восстанавливает ритм дыхания, слизывая с губы и части подбородка неприятно сырую дорожку слюны, смешанной с его собственной кровью, которая, кстати, почти перестала идти, но металлический её вкус- блюдо на любителя. Любителя вроде Рейха. Он обходит сына слева, не обращая внимание на немного испуганный взор, сопровождающий его все эти полтора метра. Подойдя к спинке стула, ариец резко сгибает Германию пополам, как лист гофрированной бумаги. Кажется, подросток заработал растяжение мышц на одной руке, но старшего немца это сейчас ничуть не волновало. Младший протяжно стонет от боли, но руки его теперь находятся ровно за спиной. Его ударяют в спину, отдергивая на себя стул, вследствие чего Германия падает на колени, еле удерживая равновесие. Стул неприятно скрипит из-за трения между неаккуратной сталью и немного влажным бетоном. Стоя на коленях, опираясь лишь на них и пальцы ступней, подросток потерял равновесие, от чего начинает падать, но успевает перенести вес тела на другую сторону так, что падает на спину, ударяясь лопатками, позвоночником и снова затылком. Определённо, это всё же лучше, чем лишиться зубов, носа или вывихнуть челюсть. Не так ли? Лакированный ботинок осторожно надавливает на грудную клетку Германии, не позволяя дышать полноценно. Подросток начинает глотать воздух и снова дёргаться. Сопротивление с одной стороны раздражает арийца, а с другой стороны мысль о том, что это твой собственный сын- запретный плод, который отдался тебе сам и теперь разрешает делать с ним что угодно, будоражит сознание, даже без задней мысли, что так быть не должно, что это неправильно, или даже, что подростку мазохисту эти игры не нравятся. Хотя, если бы то, что происходит сейчас, было не по обоюдному согласию, если бы мальчик был категорически против, напуган и пытался спастись или звать на помощь, у арийца бы крышу снесло от желания заполучить запретный плод, прямо как в самый первый их раз, хотя и сейчас каждый раз нельзя назвать хуже предыдущего и лучше следующего. Хотя… Ребра опять расширяются, грудная клетка заполняется желанным кислородом, подросток широко раскрывает рот, выгибаясь. Удар в ребра, и младший немец опять хрипит, сгибаясь уже в другую сторону, но ему это нравится. Взаимные теплые чувства испытывает и его отец, каждый раз нанося удар за ударом, иногда даже наблюдая, как сыночек валяется на полу и почти бьётся в конвульсиях под какими-то таблетками. Ариец садится на то самый холодный металлический стул, закидывая ногу на ногу. Статная и строгая черная форма элегантно сминается в плечах и коленях, еле слышно шурша. Смотря в глаза сына, он скалится. — Ich werde nicht warten. — - Рычит он, перекидывая руки за спинку стула. Германия словно жалобно скулит, подыгрывая. Он переворачивается на бок, после чего ему все-таки удается на коленях, раздирая их, доползти до стула, становясь уже между полу-раздвинутыми коленями отца. Двое немцев смотрят друг другу в глаза, пытаясь что-то сказаться, но они как хозяин и пёс не могут сейчас понять друг друга до конца. Подросток вздыхает и приближается к ширинке отца, зубами расстегивая её, а после и пуговицу кое-как. Из правого кармана ариец достает пачку дорогих сигарет, а из левого импортную зажигалку, русского, однако, происхождения. Пара не трудных движений, и синий огонек оказывается у табака, который сразу же начинает дымиться, испуская наружу и внутрь организма вредные вещества и пары. Но кого это волнует? Германия аккуратно прикусывает резинку трусов и оттягивает их вниз, так же аккуратно отпуская. Чувствительный орган стоит как по стойке, голубые венки на стволе, казалось, пульсируют, ожидая когда до них дотронется рука, а лучше — язык. Это происходит не первый раз, но подросток каждый раз дивится размеру. Руки, связанные за спиной, уже немного затекают, но желание так и не пропадает, поэтому младший высовывает язык, проводя им почти от основания до уретры, ариец вздрагивает, делая очередную затяжку, убирает зажигалку обратно в карман. Германия не спеша посасывает головку, проникая в уретру кончиком языка, водя по ней. Затяжка, старший начинает рычать от удовольствия, опирается одной рукой на стул, после чего эту же руку кладет на больной затылок сына, грубо насаживая его горло на свой член, рвотный рефлекс в большей степени не работает и подросток быстро свыкся с неприятным ощущением, хоть горло и раздирал факт размера. У Германии получается взять в рот больше, чем на половину и он начинает двигаться, проводя языком по всей длине, вырисовывая узоры на головке, обводя уретру по часовой стрелке. На долго арийца не хватает и он после таких умелых ласк изливается в рот и, в частности, горло сына, удовлетворенно рыча и выдыхая клубень дыма. Младший всё проглатывает, так же аккуратно поднимает вверх резинку нижнего белья, после чего переводит дыхание, поднимая взгляд на отца, тот ухмыляется и гладит любимого по волосам. Однако, такая романтичная идиллия продолжается недолго, хотя у них своеобразная и специфичная романтика с выражениями странных чувств. — Bestrafe mich, Vati. — Шепчет Германия, с трудом встаёт с колен и приближается к лицу отца. — Ich habe noch nicht erlaubt. — Через пару секунд следует ответ, старший кладет широкую ладонь на грудную клетку сына, ведёт вниз к небольшому стояку, проводит аккуратно по стволу и убирает руку снова. — Habe ich schon erwähnt, dass du ein böser Junge bist? — Ариец поднимается ладонью по торсу подростка, царапая, затем вверх по груди и так до шеи, уже сжимая её. В ответ тельце дрожит, ноги подкашиваются. Рука сжимается в ответ сильнее на горле, отчасти перекрывая путь дыхания, ладошки рук, связанных за спиной, сжимаются в кулачки. — Ja. — На глубоком вдохе шепчет Младший немец, и уже буквально виснет на руке старшего. — Will ein böser Junge Bestrafung? — Пронзающе шипя, спрашивает ариец спокойным тоном и буквально откидывает сына вперёд себя, тот падает на спину в двух метрах от садиста и вскрикивает, качая головой и жмурясь от боли в костях. — Ja. — Выговаривает он робко, на лице обоих немцев появляется улыбка. Старший застегивает ширинку и пуговицу, встаёт и, возвышаясь, подходит к младшему, ставит ему ногу на грудь снова. — Bete. — Ухмыляется ариец, на что Германия начинает шептать молитву. — Bete mich, hund! — Рычит тот, надавливая ботинком на солнечное сплетение и выталкивая из грудной клетки пассива воздух вместе с хрипом. Садист не дожидается ответа и убирает ногу. Он протягивает руку сыну, получая в ответ недовольный взгляд, после чего смеётся. Жестоко и довольно смеётся, после чего выпаливает, — Eins oder zehn? — Садясь рядом с ним на корточки. Подросток сначала не понимает о чем говорит старший, но воспоминания прошедшей недели бьёт в голову. — Sieben. — Отвечает он приглушённым и мягким тоном. Ариец лыбится и встаёт с корточек, уходя в темноту, на полминуты оставляя отпрыска одного под бледной лампочкой. Долго ждать и не приходится, свастика возвращается, хватает сыночка за волосы, тянет на себя, тот дёргается, но встаёт. Несколько волосков остаются на ладони и между пальцев, но никого не смущает это. Германии все-таки повезло, у него крепкие волосы, да и отец в порыве страсти или гнева скальп не сдерёт. Наверное. Рейх поднимает подростка на руки и закидывает на плечо, как мешок с картошкой, придерживая за поясницу, хотя острый локоть пассива немного мешал, неприятно утыкаясь в шею. Этот же мешок грубо кидают на кровать, далеко не новую и по большей части огрубевшую и деревянную. На удивление, триколор не ударяется никакой частью тела, лишь ещё одно лёгкое растяжение руки, но на заживление уйдет не больше трёх дней. — Binde meine Hände los. — Немного недовольно говорит младший немец, и кое-как привстает на локтях за спиной. — «Zauberwort» — Чуть более ласковым тоном, чем ранее его перебивает старший. Ответ следует через пару секунд раздумий в гробовой тишине. — Bitte. — Вопросительно шипит Германия, и его снова перебивают. Хмурясь и рыча, ариец с силой ударяет в колено сына, то хрустит миллисекунду- вторую и начинает сильно болеть, нога разгибается и чуть ли не выгибается в другую сторону, подросток вздрагивает и вскрикивает от боли. Не перебор? — Ich bitte, Vati… Erbarme dich meiner. Zumindest ein wenig– Жалобно скулит пассив, сгибаясь вбок от боли, желая как-то устранить неприятнейшее чувство, но возможности нет. — Ich werde nachdenken. — Получает он в ответ холодный взгляд. Спектр эмоций рейха не столь разнообразен: начинается с гневного рычания, заканчивается более-менее добродушной улыбкой. Германия сглатывает. Садист, не торопясь, садится рядом и ясно, грубо заваливает пассива лицом в подушку, тот не успевает даже вскрикнуть, как уже упирается щекой в наволочку, набитую пухом когда-то бегающего по лесу невинного зайца. — Keine Notwendigkeit zu zucken, hund. — рычит Рейх, развязывая верёвку на запястьях сына. Тонкие длинные пальцы легко проникали между петлями и узлами, а ручки пассива уже побледнели из-за отсутствия кровоснабжения из остальной части тела, а у ладошек образовались красноватые полосы и кое-где кожа была стерта даже до крови. Каким облегчением стало это освобождение, подросток мычит от боли, но всё ещё не перемещает руки из-за спины в более удобное приложение. — Alle. — Бурчит старший и откидывает верёвку в сторону, на пол. — — Danke schön. — Шипит подросток немного высоким голосом, после чего аккуратно изменяет положение рук, закидывая из на подушку, около головы, которая, кстати, всё ещё побаливала после неоднократных ударов о крайне жёсткие поверхности. Широкая ладонь ложится на его поясницу, мягко поглаживая вверх-вниз по позвоночнику, делая круг на лопатках, очерчивая почти каждое ребро, немного щекоча, отчего пассив чуточку расслабляется. Внезапно, ариец проводит когтями вдоль позвоночника, раздирая кожу, оставляя четыре полосы, откуда моментально начинает сочиться кровь. Германия сжимает в ладонях наволочку подушки, дрожит от беспокойства и нахлынувшей резкой боли, неудержимый крик вырывается из его горла, эхом отражаясь в четырех стенах. Садист лыбится, ему так нравится этот крик боли, звенящий в ушах и просящий прекратить эти муки. Горло сушит от крика, лишь хрипение и не громкие стоны. Подросток скрипит зубами, корчась от боли, извиваясь, как уж на сковороде, за что и получает шлепок по заду, не сильный, но достаточно не приятный, чтобы такой сладостный для ушей звук снова появился, лаская уши актива, как трель соловья. Рейх наклоняется к спине сына и проводит гладким языком по одной царапине, тот опять царапает наволочку и кусает губы. Горячая слюна обжигает рану, словно жаркое летнее солнце, проходит вниз и острое ощущение наконец пропадает. Подросток не знает, как дышать, ему это нравится, хоть это и чертовски больно. Но ведь в этом и фишка, не так ли? Ариец перестает наконец мучать спину любимого и переворачивает его всего горячего на неё же, тот ойкает, жмурясь, но полностью отдается во власть отца, который с ухмылкой, оголяя клыки, прожигает его своим безумным, в какой-то степени, взглядом, но обоих все устраивает. Старший смотрит на влажные, искусанные и почти кровавые губы триколора, недовольно мотая головой, хмурясь на него, после чего выдыхает, хватая запястье сына, с силой сжимая, оставляя синяки и вмятины от когтей. Лица сближаются, между родными жалкие пара сантиметров, которые вовсе исчезают буквально через секунду, когда губы Германии касаются чужих, дыхание сбивается, сердце бьётся быстрее и чаще, пульс увеличивается, искры и жара. Две разные души, но. всё в порядке, оба прикрывают глаза в сладком поцелуе с привкусом металла, языки встречаются, очерчивая узоры друг на друге, дёснах и зубах. Руки актива ложатся на бока младшего, поглаживая и слегка царапая, отчего тот мычит в поцелуй, наклоняет голову немного вбок, наслаждаясь каждой секундой, проведенной вместе с любимым. Так же, как и его партнёр, им хорошо вдвоем так, как ни с кем другим. Это ли не любовь? У каждого она своя, не каждый способен её понять, но она существует, где-то в недрах души, в самой её глубине. Когда-то она вырвется, выплеснется наружу совершенно разными и порой странными чувствами, это воистину настоящее великолепие, которое должен почувствовать каждый, чье глупое сердце ещё в состоянии биться.