***
— Допрыгался? У Дилана спёрло дыхание, когда он услышал явно не настроенного на приятное времяпрепровождение Эрика, казалось, везде, а не просто позади себя. — Ты не будешь меня осуждать. Ты не имеешь ни малейшего права что-то мне указывать. Его речь буквально молниеносная, и Клиболд ставит это в вину выпитой на двоих текиле и шнапсу, за добавкой которого Эрик и обещал подняться наверх. Казалось, Дилан нигде не мог просчитаться, не мог сделать что-то, что в итоге Харрис бы не оценил.— Мне кажется, тебе стоит провериться вновь и рассказать об этом психиатру. Это не нормально, Рэб, ты практически... насилуешь их у себя в голове. Это болезнь, это дикость. — Будешь мне нотации читать, Водка? Нахуй пошел, если не хочешь оказаться на их месте. — Забыли.
Ну да, диалог, что произошел полтора месяца назад, и после чего реальность не сулила Дилану ничего хорошего. Нет, его тогда не изнасиловали, просто выразили на нём весь хаотичный пиздец из дневника Эрика. А Клиболд даже сначала и не понял, ибо Эрик всегда был отчасти грубым и жутко настораживающим. Не собирался он вкладывать иной смысл в приевшиеся засосы и укусы после каждого раза, не собирался связывать синяки от крепких хваток не просто с проявлением доминирования, а с попыткой выплеснуть фантазии наружу. Иными словами, теперь, чтобы Эрик не слетел с катушек, затаскивая ничего не подозревающую Тиклинберг или Иплинг в подсобку, Дилану приходилось подставляться. И он даже не заметил этой резкой грани, которая с наступлением осени сместилась от просто царапин на спине до крепкой хватки на волосах, до алеющих отпечатках на щеках, до ощущения кожи ремня на шее, сдавливая и натягивая на себя. Просто считал это частью самого Эрика, что уже въелась в него самого. А потом стало страшно. — Я не... — Дилан пытался что-то сказать, оправдаться, убедить, но его, сидящего на полу подвальной комнаты Эрика, потянули наверх на импровизированной петле из ремня. Он открыл рот в попытке вдохнуть, а затем оказался половиной тела на кровати. — Заткнись, сука, — холодно прерывает того Эрик, выключая настольную лампу — единственный источник света. Дилан, кажись, мгновенно трезвеет, хотя картинка остается мутной и от темноты тоже. А вот Эрика его состояние вполне устраивает, и он усаживается на постель, придвигаясь ближе к Дилану. Тот хочет отстраниться, но крепкая рука ловит его за отросшие волосы, дёргая на себя, отчего Клиболд шипит, оказываясь затылком на согнутом колене Эрика. — Если бы была возможность убивать тебя и воскрешать, я бы ею пользовался безграничное количество раз, — Харрис едко усмехается, но Дилан только жмурится, делая хуже себе же: от алкоголя теперь под веками миллиарды искорок, ярких и не очень. И Дилан был бы рад просто умереть, без дальнейшего воскрешения, но прекрасно понимал, что является барьером, стеной между реальностью и фантазиями, что витали в голове у Эрика и оседали на листах его дневника. Эрик впивается губами в шею Дилана, а тот поджимает пальцы на ногах, отмечая, что в этом жесте есть что-то возбуждающее и интимное, даже больше, чем в обычном поцелуе. Они никогда не целовались в губы. Дилан стонет, едва ли губы сменяются зубами, прикусывая нежную кожу, оставляя новые красные пятна к уже имеющимся бордовым. Цепкая хватка на талии заставляет перевернуться Дилана на живот, а сверху на него ложится Эрик, притягивая его к себе за блондинистые пряди, вновь касаясь ртом шеи. Дилан сжимает пальцами простынь, а Эрик, сучий сын, видит это даже в полностью кромешной тьме. Будто с возбуждением у него включалось ночное зрение. — Нравится, да? А тебе не должно, блять. И со всей силы кусает за кожу, отчего Клиболд буквально кричит, ощущая пульсирующую острую боль и от укуса, и от мигом прилетевшей пощечины. — Разве я не говорил тебе заткнуться, сука?! Дилан отчаянно всхлипывает, стараясь не обращать внимания на пестрящую повсюду боль, что тяжёлым грузом наваливалась сверху, прямо как Эрик. Они не заходили так далеко. Ему даже хотелось уткнуться лицом в простынь и задохнуться, чтобы хотя бы его труп принёс Эрику каплю мнимого удовольствия, но его Эрик получал только от живой плоти рядом, которой хотел быть окружен постоянно. Клиболд слышит шуршание молнии и звяканье пряжки ремня, а потом вновь оказывается на спине. Кожа стянулась в местах, где катились слёзы, а потому ко всему прочему добавлялось ещё и это. Замечательно. — Эрик... — едва отчаянно произносит Дилан, мгновенно ощущая приподнятым за подбородок. — Что? — с явно наигранным интересом спрашивает Эрик, чувствуя оседающие на пальцах солёные капли, что всё ещё не переставали катиться из потемневших голубых глаз Дилана. Лучшее проявление любви, повиновения. Клиболд затыкается, не имея возможности даже что-то сказать внятно из-за всхлипов и сбитого дыхания. Хочется просто закрыть глаза, пропустить эти мгновения как кассетную плёнку, а потом, когда всё закончится, открыть их вновь. — Хочешь передо мной оправдаться за то, что на людях обозвал меня психопатом? Мне не нужны слова, Дилан, я всё вижу и так. И вновь по щеке растекается отпечаток чужой ладони, а основание, кажется, попало по губе, ибо Дилан чувствует кровь на языке. — Лучшим оправданием для меня всегда было подчинение, ты же знаешь. Так ласково пытается всё это говорить, а всё равно выплевывает эту желчь наружу, заставляя Дилана давиться ею, чтобы не иметь возможности добивать кого-то иного. Голова кружится, все мысли сбивались в кучу, сам Дилан почти пытался абстрагироваться от реальности, но туда его постоянно возвращала тупая боль, отдающаяся везде, где только можно. — Пускай они думают, что я психопат, мне поебать, их я достану потом. А тебя неплохо было бы проучить за такие слова. Руки сдёргивают одежду прочь, а потом вновь проводят ногтями по едва закрывшимся глубоким царапинам, снова заставляя их покрываться мелкими каплями крови. — Опусти свое еблище, блядина! — второй рукой Эрик вжимает его в подушки, к которым успел подтащить, а отпускает только тогда, когда чувствует под собой усердное барахтанье и мычание. Дилан кусает ткань подушки, зажимая тем самым себе рот и сдерживая крик, пока его руки оказываются обхваченными и прижатыми за запястья к кровати, а сзади, после долгой возни со смазкой из-за трясущихся в предвкушении рук, пристраивается Эрик. Снова. Опять. С каждым толчком его вновь царапали, сжимали до побеления кожи, что потом наливалась различными холодными оттенками, а потом снова притягивали к себе то за волосы, то с помощью собственного ремня, иногда специально затягивая и зажимая петлю сильнее и надолго. В такие моменты Дилану казалось, что он почти теряет сознание, а потом его приводили в чувства с помощью нового оглушительного шлепка по коже. Грудная клетка пылала от неспособности полностью привыкнуть к потокам слёз и отчаянным всхлипам. Он всегда приходил домой абсолютно никакой: вымученный, уставший, с попытками замазать следы на шее тональным кремом, который Эрик украл у матери ещё в начале их отношений, с растянутой футболкой у воротника, но постоянно спихивал всё на тяжелую учёбу, на последний, выпускной класс и её трудности. А сам же, в попытках забыться и стереть любые напоминания о таком Эрике, к ранее пораженным ударами местам прикладывал острый конец лезвия, ненавидя себя ещё больше. Эрик постоянно проводил пальцами по его объемным шрамам, откровенно наслаждаясь таким состоянием Дилана, нисколько не жалея его. — Эрик, пожалуйста! — наконец не выдерживает Дилана, когда его вновь грубо схватили за шею, притягивая к себе для очередного укуса или игрой с сонной артерией большим пальцем. — Пожалуйста что? — откровенно заведённо спросил Эрик, ослабляя хватку. — Прекрати это, пожалуйста! — Дилан кусает губу, когда Харрис даже на секунду прекращает двигаться в нём. — И не собираюсь. И тебе советую, если не хочешь потом собирать чьи-то бабские вещи, по которым ты так переживаешь, — издевательски тянет Эрик, вновь опуская Дилана лицом вниз в подушку, не давая ему ответить. Клиболд впивается ногтями себе в ладони, а затем хватается за изголовье кровати, чуть приподнимаясь. — Стоять, блять, — резко пресекает его действия Эрик, вновь притягивая к себе Дилана за волосы и отвешивая ещё одну пощечину. Но её Дилан уже не чувствует. Казалось, вся верхняя часть тела полностью онемела, что не подает сигналы в мозг о том, что ей больно или неприятно. Дилан искренне верил, что в этот момент он продолжительно дает дуба, мучаясь в последний раз.***
— Ты умудрился отключиться прямо под конец, — кратко произносит Эрик, уже полностью одетый, пока Дилан пытается понять смысл его слов и букв в принципе. Глаза болят, все, кажется, вернулось на круги своя, ибо отдаленные касания чувствовались сотнями игл, одновременно вкатываясь в кожу и пронзая её со всех сторон. Идеальным вариантом и сигналом организма является свешенное с края кровати лицо Дилана, блюющее на ковёр Эрика. Это было скорее защитной реакцией, попыткой привести себя в чувства и избавиться от накатившего вдруг стресса, а также от алкоголя внутри. — Не говори мне, что ты... — хрипло говорит Эрик, медленно поворачиваясь корпусом к Дилану, что оставался в полувисячем состоянии. Впрочем, почти сразу же его вновь схватили за волосы, опуская ниже, почти опуская лицом в собственную рвоту, но Клиболд таки находит в себе силы опереться о ладони на кровати, подаваясь назад. — Я тебя убью, я тебя, сука, уничтожу! — Эрик вновь ударяет по щеке, отчего Дилан, уже почти полностью сломленный, падает на кровать обратно. Эрик усаживается сверху, прямо на живот, и Дилан чувствует наступающий ком в горле, который приходится сглатывать. — Хуже любой псины, хотя даже псина знает, где можно гадить, а где — нет! — Эрик, мне больно, пожалуйста, не надо! — с последних сил пытается противиться Клиболд, вцепившись в футболку Rammstein длинными пальцами. Эрик, кажется, чуть заметно вздрагивает, слезая с Дилана. — Нам нужно придумать стоп-слово, — едва слышно бурчит Харрис, обходя кровать с другой стороны, и аккуратно скручивает изгаженный ковёр, утаскивая в угол комнаты.