Как Данила Лёню спасал

На следующий день Данила застал Лёню на кафедре. Он сидел на столом, приминая ладонью бороду, и, кажется, глубоко ушёл в себя, поскольку не повернулся. Данила даже несколько смутился этого зрелища, хотя смущаться ему было ничуть не свойственно. Всё же Лёня не производил впечатление того, кто предаётся грусти бездеятельно. Он, скорее, был из тех, кто грустно занимается своими делами в стороне от всеобщего веселья. К тому же, как выяснилось вчера, он читал лекции ещё на нескольких факультетах университета, а потому нигде не засиживался. — Прокрастинируешь? — осторожно спросил Данила, подойдя ближе. Лёня вздрогнул, повернулся. — Да, я тут… — пробормотал он и стал хвататься за разложенные бумаги, но снова вздохнул, опустил руки. — Что-то случилось? Данила прислонился к столу сбоку от него. — Я тут узнал, что Анна Марковна умерла. — Родственница твоя? — Нет, одна знакомая бабушка, я ей однажды помог сумки до дома донести. Данила несколько секунд смотрел молча, ожидая продолжения, поскольку оно явно напрашивалось. Но, конечно, не последовало, и пришлось помогать. — А вид у тебя такой, будто она сама тебе новость сообщила. — Она сама и сообщила… — ответил Лёня. — Представляешь… мне в деканате отдали письмо на моё имя, а оно от Анны Марковны. Он протянул листок, на котором слегка дрожащим почерком с завитками Анна Марковна сообщала о своей смерти. После она просила Лёню забрать подарок на память, который хранится в банковской ячейке. — Очаровательно. Что она тебе могла оставить в ячейке? Золотые ложки? Это, вообще-то, не дешёвое удовольствие — ячейку арендовать. — Ну она жила в большой квартире на Семашко и получала хорошую пенсию как ветеран войны. Милая бабулька, маленькая такая, — тихо говорил Лёня, рассеянно глядя перед собой. — Попросила попить с ней чаю, потому что ей было не с кем поговорить. Ты представляешь, как ей на самом деле было одиноко, если перед смертью она вспомнила меня?.. Данила начал опасаться, что он сейчас заплачет. — Все старики одиноки, Лёня. Как и дети. Ты не расстраивайся так сильно, я сейчас тебе сделаю кофе. Он отлип от стола и стал хозяйничать на чужой кафедре: включил чайник, нашёл банку растворимого кофе. — Это твоя кружка? Когда ты её мыл последний раз? И сахар у вас засох. Лучше бы ты к нам прокрастинировать пришёл, меня Ольга Валентиновна так закармливает зефиром, что я его уже жрать не могу. Ольга Валентиновна преподавала историю архитектуры и явно имела на Данилу планы: судя по всему дождаться, пока он станет толстым и малопривлекательным, чтобы можно было прибрать его себе. — Я ей говорю: «Ольга Вален-ти-но-ВНА!». А она мне: «Ну Даниил Миронович, ещё кусочек скушайте», — пропел он, коверкая голос. — Лучше бы колбасы принесла. — Я думал, в тебя только студентки влюбляются, — несколько отстранённо просипел Лёня. — Перестал бы ты так много думать, легче б стало жить. На вот, лучше кофе пей. — Данила пихнул ему кружку в руки. — И пойдём забирать твои золотые ложки. — Извини, я это не в том смысле. В меня вот никто не влюбляется… даже жена разлюбила. — Я тебе скажу, что это две проблемы одного порядка. Лёня, осунувшись в кресле, взял кружку и стал потягивать горячий кофе. То ли он обдумывал слова Данилы, то ли вернулся к печали по умершей бабушке, но вслух ничего не сказал. В банк они отправились через полчаса. Лёня предложил ехать на трамвае, но Данила потащил его на маршрутку — так было быстрее. — На трамвае ты где угодно поездишь, а вот ростовские маршрутки — это эксклюзивный транспорт, — добавил он. — Я не настолько патриот, — ответил Лёня, хватаясь за поручень, когда водитель рванул вперёд. — У меня забавный случай в Лондоне был. Ехал по поводу перевода одного пообщаться. А там улица узкая, негде остановиться. Я таксисту говорю: а у нас в Ростове, когда негде припарковаться, заезжают прямо на тротуар. А он посмеялся и говорит: о, у нас это тоже обычное дело. — Серьёзно? — Да, я потом стал обращать внимание. Там просто многие улицы узкие и не приспособлены для парковки. Зато машин в два раза меньше, чем в Ростове, и хорошо развит общественный транспорт. Лёня, обнимая поручень, снова задумчиво замолчал. Без пробок домчались быстро. Ячейка была арендована в маленьком банке, внутри посетителей не оказалось, и Лёня спросил у оператора, где он может найти Леночку Черенцову, в смысле Елену. Леночка, в смысле Елена, тут же появилась и, сверкая белозубой улыбкой, спросила, чем может помочь. — Анна Марковна сказала обратиться к вам. То есть как сказала… — А, вы племянник Анны Марковны! — воскликнула Леночка. — Она говорила, что у вас будет ключ. — Я… эээ… — Точно, племянник, — встрял Данила. — Лёня, покажи ключ. Лёня, встрепенувшись, достал из кармана ключ от ячейки. — А вы?… — Леночка перевела взгляд на Данилу. — Я прошу прощения. — А я тоже племянник Анны Марковны. По другой линии. У неё просто два брата было, только один в детстве сломал себе оба бедра, поэтому ростом не вышел. Леночку заклинило — она так и замерла, забыв снять с лица улыбку. — Это мой друг, — кашлянув, пояснил Лёня. — Если можно, мы вместе вскроем ячейку. Леночка дежурно посмеялась и повела их в подвальное помещение. — Вообще-то, у нас так не принято, без доверенности, — щебетала на ходу она. — Но Анна Марковна наш постоянный клиент, и она очень просила. Сказала, что хочет сделать вам сюрприз. Вскрыв комнату с ячейками, она указала на нужную и вышла. — Ты не мог бы не шутить с таким лицом? — сказал Лёня, копаясь с замком. — Извини, другого у меня нет. — Я имел ввиду с таким, будто говоришь серьёзно. И что ещё за сломанные бёдра? — Ну я вспомнил только Тулуз-Лотрека. Лёня посмотрел на него хмуро, явно не оценив сравнения, но ничего не сказал. Открыл дверцу. Внутри оказался довольно большой свёрток, тщательно упакованный в бумагу, и стопка повязанных лентой старых писем. Лёня сперва взял свёрток и стал снимать бумагу. — Кажется, это картина. — Надеюсь, не портрет Анны Марковны во весь рост. Но когда он развернул холст, в комнатке на время установилась тишина. Нет, это был явно не портрет Анны Марковны. Картина оказалась абстрактная, однако через время, когда остывало впечатление от насыщенно-яркой палитры, в ней всё-таки угадывался некий сюжет: очертания людей, лошадей и пейзажа. Долго рассматривали. Лёня держал холст, раскинув руки, и смотрел сверху вниз, Данила отшагнул назад, чтобы больше увидеть, потом подошёл ближе, пригляделся, потрогал, снова отошёл. Только после этого он подал голос. — Ну я тебе скажу, Лёня, шо это Кандинский. — В смысле?.. Который Василий? — Васильевич. Первая картина из его серии «Композиции», которая считается уничтоженной во время войны. Ты погугли, Лёня, а я пока стрельну у кого-нибудь сигарету. Он наконец отвёл глаза от картины и шагнул к двери. — Ты же не куришь. — Ну как тебе сказать, Лёня… — Данила обернулся, нервно перебирая пальцами. — В 2017-м картину Кандинского «Мурма...» как там его, простигосподи, «Мурнау. Пейзаж с зелёным домом»... из частной коллекции... продали за 26 с половиной миллионов. — Ру-рублей? — Шекелей, Лёня. Каких нахрен рублей! И Лёня пополз. Вниз по ячейкам. — Эй, эй, ты куда? Данила подскочил ближе и, на пару секунд замешкавшись, всё же сперва спас холст. Но тут ему стало уже не до Лёни, потому что он держал в руках картину Кандинского, в подлинности которой был уверен процентов на девяносто минимум. Это было, откровенно говоря, жутковато. Он и сам чуть не пополз. Но ронять себя вместе с картиной было никак нельзя, так что Данила собрался и аккуратно положил её на имеющийся в комнате столик. Потом подобрал с пола Лёню. — Я ж ей… — бормотал тот, — я ж ей только сумки с продуктами донёс… и чаю… а она… — Я тебя умоляю, у нас в стране памятники вежливым людям ставят, а ты говоришь, — кряхтел Данила, устанавливая его на ноги. — Правда, не за такие деньги... Тут вопрос посерьёзнее. — Он выпрямился и уткнул руки в бока. — Ты теперь владелец картины Кандинского, которую весь мир считал уничтоженной. Если об этом станет известно, тебя раздерут на лоскуты. Понятно, почему бабуля передала её тебе через ячейку, а не по завещанию. — И что делать? Теперь они стояли рядом и смотрели на полотно. — Для начала забрать отсюда, — поразмышляв, ответил Данила. Он взялся аккуратно упаковывать холст обратно. — Потом нужно изучить письма и разобраться какого хрена. Откуда у Анны Марковны взялась картина и насколько законно. Потом удостовериться на сто процентов, что это подлинник. Может оказаться и очень хорошей подделкой, знаю я таких умельцев. Ну и продавать. Насколько возможно тихо. Закончив завязывать бечёвку, он взял свёрток и выпрямился. — Письма забери. — П-продавать? — Лёня споткнулся на ровном месте и едва не въехал носом в открытую дверцу ячейки. — Что я буду делать с такими деньгами? — Ну не знаю, в стул зашьёшь. Данила вздохнул и сам взял письма. — А ты собрался её в комнате своей крошечной повесить над кроватью? Ты же не Абрамович какой-нибудь. Этой картине нужны пространство и публика, понимаешь? Не может искусство принадлежать одному человеку, это неправильно. Он толкнул дверь и вышагнул наружу, едва не снеся с ног Леночку. Она успела отпрыгнуть назад. — Извините, не знал, что вы тут. И он сразу пошёл на выход, обнимая свёрток, а Лёня остановился, чтобы отдать Леночке ключ. — Всё в порядке? — спросила она с улыбкой. — Эм… да. — Он помялся на месте, кивнул. — Спасибо. Ячейка больше не нужна. Потом он попрощался и, задумчиво почёсывая бороду, тоже пошёл на улицу.