***
— Джиро! Эй, Джиро! — один из школьных приятелей размашисто шагает к нему, одиноко склонившемуся к трёпанному блокноту. Джиро чуть недовольно цокает, выводит последний иероглиф и побыстрее прячет в портфель — на всякий пожарный. Одноклассник на это не обращает внимания — то ли не заметил, то ли проигнорировал — и кладёт на его парту аккуратно распечатанный листочек. «Близкородственные скрещивания», — гласит выведенное замысловатым шрифтом название. В голове щёлкает — групповой доклад по биологии, выбранная тема и часть Джиро, которая заключается в представлении проекта перед классом. Соучастники искренне считают, что раз он прекрасно читает рэп, то и пересказать текст на пятёрку тоже сможет. Джиро не возражает — всё равно на большее почти не способен, и выучить пару страниц статейки он тоже сможет. За групповые проекты у него всегда высший балл — Джиро просто не привык подводить товарищей. — Это готовая версия? — с губ срывается тяжёлый выдох, в груди опять противно клубятся-копошатся змеи. Джиро кажется, они забивают ему горло и мешают дышать. Ужасная тема. — Ага! Я тут про инцест ради интереса почитал! Хочешь, расскажу, что мне удалось узнать? Здравый смысл шепчет-умоляет на ухо: не стоит, будет только хуже, но неуёмное любопытство — та часть, которой уже «нечего терять», подсказывает: послушай, тебе полезно. Джиро смотрит в сияющие глаза одноклассника и кивает, выдавливая из себя вымученную улыбку. — Короче, чаще всего у родственников возникает тяга друг к другу из-за неспособности родителя отпустить отпрыска, — торопливая речь, активная жестикуляция — то, о чём Джиро даже думать боится, вызывает у товарища лишь научный интерес, подкупленный быстро прочитанными статейками с сомнительных сайтов, — а у братьев и сестёр из-за излишней привязанности стираются границы дозволенного, что и приводит к инцесту! Поразительно, да? У меня нет брата или сестры, не могу сказать точно, но у тебя, Джиро, большая семья, верно? Скажи же: немыслимо, влюбиться в собственного родственника, это отвр... — Чел, — в горле першит ещё сильнее, змеи в груди вьются вокруг лёгких, сжимают, выдавливают воздух до темноты перед глазами, до сдавленной дрожи, — заткнись нахуй, а? Они не выбирали, в кого влюбляться, — одноклассник удивлённо замолкает на полуслове, широко распахивает глаза. У Джиро чешутся кулаки вдавить ему переносицу в череп — чтобы не болтал лишнего, чтобы заткнул свой поганый рот и больше и слова не говорил в сторону того, чего совершенно не понимает.***
ХХХХ-ХХ-ХХ «Привет. Это снова я. Очень переживаю за (неразборчиво написано), ситуация накаляется. Я хочу поговорить. Мне страшно, и я не привык бояться — а оттого мне ещё страшнее. (Неразборчиво) и я не знаю что делать дальше. Я не привык (жирно зачёркнуто), в моих руках всё должно быть под контролем, но я буквально вижу, как всё валится из рук. Причина, по которой я начал вести этот дневник, становится всё более значимой. Я не могу её игнорировать. Всё очень плохо. (Неразборчиво) тяжело дышать. (Неразборчиво) опасная болезнь. Нужно обратиться к врачу. (Неразборчиво), но постараюсь узнать. Это должно (жирно зачёркнуто) помочь. Нужна хоть какая-то зацепка. Я никогда с таким не сталкивался. Из рук всё валится».***
— Вот же дерьмо, — ругается Джиро озлобленно, утирает с губ кровь, крутит кран с остервенелостью дорвавшегося до воды путника. Горло дерёт уже не так сильно, но это отвратительное ощущение — в его груди что-то есть, прости господи — никуда не исчезает. Джиро не может понять, что его душит — то ли мерзотность собственных возникших чувств (его дорогой одноклассничек прав), то ли опутывающие внутренние органы лозы. Сорняки — Джиро не может припомнить их названия — выступают на руках причудливым узором, обвивают собой желудок, печень и обязательно лёгкие, по всем законам жанра. Уродливо. Он сам — уродливый. Стираются границы, да? Чушь собачья, потому что Джиро донельзя чётко ощущает необходимую для здорового общения дистанцию. Если как-то намекнуть, что-то не так сделать — зайти дальше, чем позволяют отношения брата и сестры — всё падёт карточным домиком, всё то, что нээ-чан так долго и заботливо выстраивала. Ичиро не осудит, Джиро это знает наверняка — но отдалится в непонимании и недоверии. Пусть он задохнётся в этих чёртовых сорняках, выкашляет внутренности и сдохнет от кровопотери — никто не должен знать. Очертания постепенно раскрывающихся бутонов он прячет под привычными рукавами толстовки — Джиро честно не представляет, каким образом будет их вытаскивать, как только они проклюнутся сквозь кожу. Не представляет, сколько ему придётся терпеть (а главное, сможет ли он) эту адскую боль — когда кожа буквально рвётся на части, чтобы дать жизнь тому, что в его теле по определению находиться не должно. Большинство цветов, так или иначе, тянутся к солнцу. Цветы в его теле тянулись к нээ-чан. У Ичиро — выточенная ветром невзгод уверенная улыбка, тёсаное бесконечными драками рельефное тело, залихватски распущенные длинные волосы (да с чего мне собирать их в пучок, я так похожа на приличную девушку?!). Ичиро — не цветок. Ичиро — бушующий морской шторм, неукротимый и безжалостный. И вызывающий безудержное восхищение прежде, чем полностью поглотить собой, утянув в смертельную водную пучину. У Джиро в груди ворочаются корни сорняков — Джиро и сам как сорняк. Такой же надоедливый. И бесполезный. Стоит об этом подумать, как его вновь выламывает агонией — Джиро кашляет, опирается болезненно ноющими руками о раковину, силится удержаться на ногах — он чувствует себя рыбой без воды, безжалостно выброшенной на сушу умирать. Из коридора слышатся гогочущие голоса — нет-нет-нет, только не сейчас! Неужели они не могут подождать ещё немного — до тех пор, пока Джиро не найдёт в себе силы выпрямиться?! В груди всё ещё горит страшный пламень боли, уничтожая собой изнутри, но он отцепляется от раковины и поднимает голову за секунду до открытия двери. Плещет в лицо водой, по-быстрому смывая красные разводы и не обращая внимания на затихших старшеклассников. — Ямада? — неуверенно зовёт один из них — ах, да, капитан теннисного клуба, Джиро с ним знаком, — ты в порядке? Нужно как-то отреагировать, — понимает он, но сдерживать кашель почти невозможно — цветы рвутся из глотки с упорством вылупляющихся птенцов. Но Джиро — не чёртова скорлупа, однако, растения в его теле это не особо волнует. — Я простудился, — выдох одними губами (и непрекращающаяся мольба: хоть бы получилось, хоть бы получилось, хоть бы получилось), — такой тихий, что некоторые его даже не понимают, обеспокоенным шёпотом переспрашивая у своего неофициального лидера. — Иди отпросись у медсестры, выглядишь совсем худо, — сочувственно отвечает тот. Джиро хочется грубо зарычать, что всё с ним нормально, однако понимает: ещё одно слово, и все присутствующие в этом помещении узнают о его небольшом позорном секрете. Поэтому вымученно улыбается, кивает и уходит, держа спину в идеально-прямом положении. Он идёт так до самой лестницы — примерно двадцать метров — и после падает на колени — ноги больше не держат. Прижимает ладони ко рту, и, кажется, его выворачивает наизнанку кровью и сорняками — кровь течёт сквозь пальцы и капает на пол и на одежду, во рту солёно — будто он нахлебался морской воды. Джиро разрывает на части — болезнь жадно вылизывает его внутренности, вцепляется в плоть и рвёт кожу, словно тонкую бумагу. Больно. Отвратительно-больно — до жирных чёрных мух перед глазами, до разъезжающихся ног и ускользающего равновесия. Джиро не знает, что делает ему хуже — то ли шепчущая на ухо совесть, то ли полностью выбивающая из колеи боль. Отвратительно. Ты, Ямада Джиро, жалок и отвратителен. После твоей смерти всем будет только лучше. Заткнись, заткнись, заткнись, — безмолвно кричит, обращаясь непонятно к кому — болезнь разрушает и нервную систему — гласит незатейливая статейка с какого-то псевдонаучного сайта, и Джиро без понятия, к чему он это сейчас вспомнил. Бесполезная информация — потому что рассказывать кому-либо об этом он всё не собирается. Нет никакого смысла. Но умирать чертовски не хотелось.***
ХХХХ-ХХ-ХХ «Я не могу. Уже слишком много дней прошло (неразборчиво), это становится опасным (зачёркнуто) угрозой для жизни. Я читал о (жирно зачёркнуто) и не знаю что делать. Выход есть только один, но я не знаю, поможет ли это хоть-то как-то. В любом случае, я просто обязан (неразборчиво). Я не знаю, что ещё могу сделать. (Неразборчиво) слишком плохо. Мне придётся. Больше ничего не могу. Я так и не узнал (неразборчиво). Я не хочу (неразборчиво).»***
Очередной ночью он кашляет, низко склонившись над раковиной — ждёт, пока скользкие стебли сами вылезут из мягкого влажного нутра горла. Выдёргивать их самостоятельно чревато. Из запястья проклюнулся первый стебель — каждый раз, соприкасаясь с одеждой, эта дрянь причиняет ему боль и бередит рану, заставляя её кровоточить. Джиро не ходит на физру и футбол, отговариваясь плохим самочувствием, но как долго он ещё сможет скрываться? Приступы становятся всё чаще и длительнее, если так и пойдёт дальше, то... — Джиро. Страшная мысль обрывается вместе с бесшумно вошедшим в ванну Сабуро. Джиро судорожно утирает с лица кровь, прячет за спину мокрые стебли. Но, думается ему, это бесполезно. Сабуро наблюдательный. За надменностью гения всё ещё скрывается милый чувствительный ребёнок, столь им обожаемый когда-то. Сабуро ведь наверняка что-то заметил. И теперь беспокоится. — Скажи мне, из-за кого, — его голос спокоен и серьёзен, но во взгляде видится леденящая душу боль — Джиро чувствует, как у него ломается на куски сердце. Так он знал всё это время?.. И всё же, игнорируя глухую мольбу в чужих глазах, Джиро тихо отказывается. — Я знаю, где от этого можно избавиться, — его хватают за перемазанную в крови руку, осторожно забирают сорняки, — тебе помогут, Джиро. Сабуро не только наблюдательный. Брат уже не только обнаружил проблему, но и придумал, как с ней разобраться. Джиро иногда думает, что недостоин его. Интересно, почему же он не попытается что-то сделать? С его связями отыскать нелегальное лечение от цветов — проще простого, а Джиро даже не обращается к тому же Уруми? Он настолько не желает рассказывать кому-то об этом? Ах, нет. Информация из интернета гласила: удалять цветы из организма бесполезно, если тот, из-за кого они растут, так и не ответил взаимностью. Рано или поздно они начнут расти снова, сколько операций не делай. Но ведь попытаться в любом случае стоит, да? Так Джиро хоть немного продлит свою (никчёмную и бесполезную) жизнь. Ичиро работает с самого утра, но сегодня у неё выходной — она с искренней нежностью в глазах наблюдает, как Джиро с Сабуро завтракают. Когда сестра рядом ему одновременно ужасно и прекрасно — потому что только вместе с ней Джиро ощущает эту поразительную лёгкость в теле — то, что по всей видимости, называют любовью. И чувство копошащихся в груди змей (стебли точно могут так шевелиться?) усиливается в разы — Джиро почти наяву видит, как убивающее его растение растёт и уплотняется, становится шире и длиннее, всё туже опутывая лёгкие. Смерть дышит ему на ухо, запускает холодные руки под рёбра, касается сердца — он слышит, как отчаянно то пульсирует, не желая прекращать движение. Однажды стебли сожмутся слишком сильно. Джиро отнюдь не боится тёмных мрачных закоулков Икебукуро — он знает свой район от и до, ему здесь нечего опасаться. Но тот факт, что Сабуро молчит буквально всю дорогу пугает до дрожи в коленях. Всё это время младший брат умело притворялся — но для чего? Сабуро действительно искренне переживает, какой ему резон скрываться?.. Возможно ли, что он соврал по поводу своего незнания насчёт причины, из-за которой Джиро умирает? Нет-нет-нет. Точно же.***
ХХХХ-ХХ-ХХ «Я не буду рассказывать Ичи-нээ. Она бы точно сама со всем разобралась. (Неразборчиво) обязательно поправится, я нашёл, где можно сделать операцию. Он отказался говорить, из-за кого с ним всё это происходит, но, я думаю, пока что это не так важно. Самое главное — избавиться от сорняков. Я видел, что происходит с теми, кто игнорирует болезнь. Неважно, как, неважно, какими способами, я спасу своего брата от этого.»***
— У нас имеется только нейролептанальгезия, — сухо вещает подтянутый рослый мужчина, натягивая перчатки. Джиро понятия не имеет, что такое «нейролептанальгезия», да что там — он забывает, как оно произносится уже через несколько секунд. Тесное подвальное помещение, невзрачное, но ухоженное на вид — место, куда его привёл Сабуро. Джиро силится успокоиться (брату можно доверять, он точно знает, что делает), но унять волнение ему помогает лишь вспыхнувший перед глазами потрёпанный блокнотик — там он рисует Ичиро. Из Джиро никакущий художник — но сестра у него получается лучше всего. Глядя на неё, он чувствует себя живым, вместе с тем ощущая шевелящиеся внутри себя толстые стебли. Когда на него надевают маску, Джиро всё ещё думает о её глазах — о том, насколько она красива. Рядом с Ичиро ему нечего бояться (кроме ускорившегося роста цветов). Джиро почти не больно, но ощущение вспарывающего плоть скальпеля не назовёшь приятным — медик умело перерезает стебли в нужных местах, действует быстро, аккуратно и сосредоточенно — настоящий мастер своего дела. И зачем он, интересно, нелегально вытаскивает у него из тела цветы, если может пойти гораздо дальше? Впрочем, это Джиро интересует в последнюю очередь. Проходят долгие томительные минуты слабых касаний внутренних органов, вскрытия и методичного щёлканья ножниц прежде, чем раны начинают зашивать. В голове сплошной туман. Джиро не открывает глаз — что-то ему подсказывает: его ждёт зрелище не из приятных. Будет время насмотреться. А пока что Джиро старается не обращать внимание на покалывания иголки — сначала на груди, потом на запястьях. Сколько времени он лежит здесь, чувствуя, как в его внутренностях терпеливо копаются? Просыпаясь, Джиро ощущает нарастающую в груди боль — поперёк красуется заботливо наложенная повязка, под которой наверняка (как свидетельство его слабости) уродливый рубец шрама. Сколь бы аккуратной ни была работа, он всё равно останется там навсегда — и как они с Сабуро будут объяснять Ичиро своё отсутствие Джиро не представляет совершенно. Шрамы ужасно болят, младший брат громко разговаривает по телефону в соседнем помещении, а медик, заметив, что он проснулся, суёт ему под нос ведро. На дне красуются склизкие кровавые стебли — их так много, что невольно глаза разбегаются. Всё это недавно находилось в его теле — Джиро удивляется факту своей жизнеспособности. Нет, он дико страдал и мучился болью, иногда переживая приступы прямо посреди учёбы и изо всех сил пытаясь это скрыть. Но как он смог прожить столь долго?! — Знаешь, парень, — задумчиво начинает говорить врач, — я без понятия, как ты выжил с таким количеством сорняков у себя, но не упусти этот шанс, понял? Неизвестно, где цветы дадут рост в следующий раз и возможно ли будет провести там операцию, — он хмуро закуривает, и Джиро с каким-то тупым равнодушием осознаёт: нет у него никакого шанса. Изначально не было. Спустя несколько дней Ичиро со всхлипами жмётся к его груди, рассказывая о своих искренних переживаниях. Двоих его самых родных людей интересует лишь один вопрос: кто, чёрт возьми, виновен во всём этом? Джиро отвечает, что здесь виноват лишь он один. В теле чувствуется непривычная лёгкость, томительная заторможенность свободного от оков человека. Неправильно. Так быть не должно. Джиро продолжает рисовать знакомые очертания — у него выходит всё лучше и лучше. Ичиро. Слишком прекрасна для отброса вроде него. Джиро унесёт свой секрет в могилу — вместе с пробившимися в его теле цветами.***
ХХХХ-ХХ-ХХ (очень нервный почерк, в некоторых местах на страницу что-то капало) «Нет-нет-нет-нет... мы же избавились от цветов! Почему он кашляет вновь, чёрт возьми?! Я доверяю этому человеку... он не мог оставить даже одного семечка... Я знаю, что полное излечение возможно только в том случае если на чувства ответили, но... я рассчитывал что-нибудь придумать... прошло только три дня, а я уже вновь слышу его кашель... Я будто чувствую всё это сам. Похоже на копошащихся в груди змей, да? Я задыхаюсь. Не хочу, чтобы он умирал. Последнее время сам кашляю — простудился, видимо. Я обязательно что-нибудь придумаю и не дам ему так просто погибнуть. Даю слово, чёрт возьми! Дышать опять тяжело. Разнервничался совсем.» Когда Сабуро выхаркивает кровавые ошмётки цветов, склонившись над раковиной, то со странным смирением понимает — ах, это не простуда, какая досада. Отвратительно.