Всегда Лютик (из цикла "Игра теней" - 3)

Когда в череде снегопадов намечается затишье, и снова наступает кратковременная оттепель, Лютик всё-таки уламывает ведьмаков взять его с собой. Они собираются в Залесье — пополнить запасы, разузнать насчёт контрактов да и просто сменить картинку: за долгую зиму стены Каэр Морхена опротивели всем. — Лютню возьми, — советует Ламберт, укладывая в сумку эликсиры. — Может, пока мы волколаков гоняем, ты подзаработаешь. — Тем более ты уже половину своего репертуара, хм, отрепетировал, — ухмыляется Геральт, застёгивая перевязь. Они добираются до Залесья засветло — по раскисшему тракту, попутно вырезав стаю голодных и очень, очень злых волков. Поэтому, когда в корчму вваливаются два грязных, забрызганных кровью ведьмака и чистенький Лютик с невинным выражением лица, хозяин колеблется недолго. — Мест нет, — говорит он мрачно. — Пожрать у тебя тоже нет? — интересуется Геральт, сваливая мешок на лавку. — Есть, мастер ведьмак, — из-за спины хозяина появляется его дочь — красивая черноволосая девушка в неприлично откровенном платье. — И комнату найдём, — она смотрит на Лютика так, словно он стоит перед ней голый. — Даже две. Хозяин что-то бурчит, но отчего-то спорить не хочет. — Меня зовут Лея, — представляется девушка. — Садитесь, милсдари. Сейчас принесу жаркое и пиво. — По-моему, — говорит Ламберт, падая на лавку и вытягивая ноги, — она на тебя глаз положила, Лютик. — У меня медальон дрогнул, — вполголоса сообщает Геральт. — Она чародейка. Самоучка, скорее всего, ведунья-травница. Смотри, Лютик, заворожит тебя — глазом не успеешь моргнуть. — Я не поддамся, — самонадеянно отзывается Лютик, усаживаясь напротив ведьмаков. — Ещё месяц назад я мечтал девку пожамкать, но вы из меня последние крохи нормальных мужских желаний вытрахали. Смотрю на неё — и не встаёт. — Ещё не вечер, — зловеще ухмыляется Ламберт. — Погоди, нажрёшься… Лея приносит еду, ставит перед ними кружки. Ненароком задевает Лютика грудью, когда наклоняется, чтобы налить эль. Он чувствует её запах, приятное тепло, но чёртовы ведьмаки не дают сосредоточиться. Смотрят и усмехаются. Мутанты ебучие. — А что, Лея, есть ли работа для нас? — спрашивает Ламберт, принимаясь за еду. — Может, слыхала что? Эндриаги, кикиморы, водные бабы, волколаки? Оттепель, всякая нечисть просыпается… — Я старосту позову, — спокойно отзывается Лея. — Он лучше знает. — Зови, зови… И ещё эля плесни. Девушка уходит. Лютик, наконец, отмирает и берётся за ложку. — Чёрт знает что, — говорит он. — Где моё красноречие? Где мои комплименты? Ненавижу вас, мутанты сраные. Ламберт ржёт. — Споёшь ей вечером всю похабщину, которую понаписал за зиму. — Иди на хер. — Нет, Лютик, это ты пойдёшь, — зловеще обещает Геральт, выуживая из миски кусок мяса пожирнее. — И не раз, и не два. — Сплю и вижу, — Лютик салютует ему кружкой. — Ну, за женщин. Женщин, которые когда-то вызывали у меня интерес, а сейчас я думаю только об одном. — И о чём же? — О том, как бы побыстрее покончить с делами, занять комнату и предаться с вами разнузданной любви, о которой даже спеть нельзя, потому что пиздюлей вломят. — М-м-м, — мычит Геральт, жуя и глядя на Лютика в упор. — Ненасытный какой, поглядите на него. Лютик под столом пинает его мыском сапога. — Кто бы говорил, ведьмак. Староста приходит под конец их трапезы. Пухленький невысокий мужичок, он держится с почтительной робостью и поначалу долго рассыпается в благодарностях за то, что ведьмаки почтили его своим присутствием, потому что ну никакого сладу с утопцами нет, как только теплеет, так вдоль реки не проехать — сразу накидываются стаями, вот вчера Гендрика чуть не загрызли, а в прошлую оттепель Марийку, дочь местного кузнеца, так поломали, что до сих пор, бедная, лежит и встать не может. Так что, завершает он свою тираду, ежели господа ведьмаки соблаговолят взять на себя этих тварей, то он, староста, в долгу не останется. — И комнаты бесплатно, — подаёт голос Лея из-за стойки. — Возьмёмся, — Геральт отставляет кружку. — Лютик, подожди нас здесь. Мы быстро. — Нет уж, — Лютик резво вскакивает. — Я с вами. — Сиди, — взгляд Ламберта пригвождает его к лавке. — Отмойся с дороги, порепетируй. Вернёмся — споёшь. — Я бы послушала, — говорит Лея с многообещающей улыбкой. — Хер с вами, — ворчит Лютик. Он и впрямь устал, провонял конским потом, объелся и слегка захмелел, поэтому можно и отдохнуть. Ведьмаки, бряцая мечами, уходят за старостой, а Лея провожает осоловевшего барда наверх. — Вот, милсдарь, ванна готова, туточки полотенца чистые, кровать… — Она жмётся к его плечу соблазнительной грудью. — Ежели что понадобится, позовите. — Спасибо, милая, — бормочет Лютик, легонечко отстраняясь. Он долго отмокает в горячей воде, переодевается в чистое, валится на кровать и понимает, что ещё недавно с радостью откликнулся бы на заигрывания Леи, но сейчас ему хочется одного — спать. Чем он и занимается, пока лёгкое прикосновение к бедру не вытягивает его из сладких объятий дрёмы. — Ге-е-еральт, — сонно тянет он, улыбаясь, хватает чужую ладонь и тащит к своему паху. — Геральт? — раздаётся удивлённый девичий голос, и Лютик ошалело распахивает глаза, отбрасывая руку. — Лея?! Её глаза сужаются. — Вот, значит, как… — тянет она. — И как это я не заметила раньше? — Послушай, — Лютик поднимает обе ладони. — Ты не злись, ладно? Ты очень, очень красивая, я готов спеть тебе самые восхитительные баллады и поцеловать твою прелестную ручку, но раз уж я так глупо спалился, то врать нет нужды. Я тебя не хочу. Вот блять, он впервые сказал это симпатичной, чёрт подери, девице. Впервые! — Совсем? — холодно уточняет Лея. — Совсем, — вздыхает Лютик. — Сам не понимаю, как так вышло… Это всё, гм, ведьмаки. — И что же, твои, гм, ведьмаки — тоже не по бабам? — За это не ручаюсь, но… — Вот и проверим, — улыбается Лея сладко. — О чём ты… Она что-то быстро шепчет и, выхватив из поясной сумки щепотку какого-то порошка, сдувает его в лицо Лютика. Он отплёвывается в панике, вдыхает неприятную полынную горечь и отрубается почти мгновенно. Последнее, что он видит перед собой — лицо Леи с чёрными демонскими глазами и зловещей улыбкой на красивых губах. И успевает подумать, до чего же мстительными бывают отвергнутые бабы. *** Когда он просыпается, за окном темно. Из корчмы доносится гомон, звон посуды — местные жители собрались, чтобы послушать концерт, и Лютик довольно улыбается. Ведьмаки, наверное, тоже вернулись — сидят, поди, проедают заработанные деньги. Он встаёт и ошарашенно замирает. В ужасе смотрит на себя. Тонким, не своим голосом говорит: — Ой. Ощупывает себя. Высоким, звонким, ломающимся от страха голосом говорит: — Ёб твою мать. На негнущихся ногах подходит к зеркалу и смотрит в глаза подозрительно знакомой бабе. Тощей, стройной, с короткими тёмными волосами, голубыми глазами, которые полны ужаса и неверия, с маленькими крепкими сиськами под исподней рубахой, тонкой талией и неплохими бёдрами. Одежда падает с него, и Лютик едва успевает подхватить штаны. — Нет. Нет! — орёт он. — Нет-нет-нет, чёрт, ну что за… Да чтоб тебя! Лея! Сука! Мать её, где эта зараза, вот же ж блядь, что делать, что делать теперь?! Лютик мечется по комнате, поддерживая исподнее. Он — баба! Как так-то?! Эта черноволосая сучка сотворила над ним непотребное колдунство! Да чтоб ей больше ни один мужик в жизни не присунул, шлюшке обидчивой, да чтоб её прыщами закидало и сиськи отсохли… Лютик садится на кровать и плачет как девка. Собственно, он и есть девка. В его голове творится чёрт знает что. Ему надо срочно найти эту тварь. Вытрясти из неё душу и заставить вернуть всё, как было. Хрен с ним, можно пообещать её трахнуть после обратного перевоплощения и даже справиться с этой задачей, чтобы уж наверняка. А если она не согласится сотворить обратное заклинание, то позвать на помощь ведьмаков, уж они-то… Ведьмаков! Лютик не представляет себе, как показаться им на глаза, и его снова прошибает холодный пот. Они наверняка ждут его внизу. Он стонет от ярости и отчаяния, лупит кулаками по подушке и опять чуть ли не ревёт. Да что ж за херня такая, почему бабы такие слезливые… Однажды Лютик аж целую неделю прожил с одной малышкой в Вызиме, так она последние два дня устраивала истерики, потому что у неё начались месячные, и Лютик мало того что удовольствия не получил напоследок, да ещё и последних нервов лишился. При мысли о месячных Лютик приходит в священный ужас. О том, как у него теперь всё внизу устроено, он старается не думать вообще. Слишком хорошо он всё это знает. Он вытирает глаза, собирается с духом и… слышит шаги на лестнице. Опомнилась, поди, тварюка, думает он, вскакивая и подхватывая штаны. Собирает в кулак всю свою ярость и красноречие, подлетает к двери и сталкивается… с Геральтом. — Лютик, какого хрена ты тут… — начинает он мрачно и запинается, и смотрит во все глаза, и от изумления приоткрывает рот. Ведьмака не так просто удивить. У Лютика получилось на все сто. Взгляд Геральта мечется по его изменившемуся телу, цепляется за грудь в слишком широком вырезе рубахи, сползает на бёдра и возвращается к лицу. И Лютик внезапно чувствует предательскую слабость в ногах — тело реагирует на Геральта совершенно однозначно. По-бабски млеет, течёт, где надо, и инстинктивно рвётся прильнуть. — Это ещё что за нахуй? — медленно спрашивает Геральт. — Это Лея, — с готовностью сообщает Лютик. И тараторит, не сводя глаз с каменного лица ведьмака: — Эта сучка хотела, чтобы я её ублажил, но у меня не встал, я не хотел её, и она, колдунья херова, меня зачаровала. Я вырубился, очнулся и вот! — он оттягивает широкий пояс штанов. — Ни хуя! В прямом смысле слова! Я Лютик, Геральт. Я твой бард Лютик. Ты же узнаёшь меня? — Узнаю, — размеренно говорит Геральт, бросая беглый взгляд в недра Лютиковых порток. — Как не узнать… — И что мне делать?! — верещит Лютик, хватаясь за голову, но штаны падают, и он едва успевает их поймать. — Геральт, спасай! Где эта ведьма? Ты видел её? Найди, притащи сюда, пусть вернёт всё, как было! Я не хочу быть бабой, не хочу-у-у… — Он опять срывается в идиотские слёзы и кидается на грудь ведьмака, а тот машинально обнимает его. — Ты же поможешь, да? Боги, ну скажи хоть что-нибудь, Геральт, не молчи как дуб! — Лютик поднимает на ведьмака глаза, умоляюще смотрит, губы дрожат. Его обнимают сильные руки. Его хрупкое, нежное, почти эфемерное тело прижимается к груди крепкого мужика. Это вызывает в Лютике бурю эмоций, с которыми он не в силах совладать, и его трясёт. — Лютик! — Ауыыы… — Лютик, блять! — Геральт с трудом отрывает его от себя, держит за плечи. — Хорош завывать. Сядь, подожди меня здесь. Я скажу Ламберту, мы найдём эту Лею и решим вопрос. Не высовывайся только, запри дверь и сиди тихо. Лютик отчаянно кивает. Ему хочется умереть. И поцеловать Геральта прямо сейчас, потому что чёртово тело подводит по всем фронтам. Но Геральт уходит, и Лютик плашмя падает на кровать. Смотрит в потолок. Потом на себя. Нежная кожа. Сиськи торчком. Между бёдер — сыро и жарко. Блядские боги. Возможно, он ещё и целочка. Это ужасно. Геральт не захочет его в таком виде. И Ламберт не захочет. Они любят трахать барда Лютика, у которого есть член и яйца, а не рыдающую девку с маленькими сиськами. Любую другую — с большой долей вероятности, да, но не Лютика. Или всё же… При мысли о том, что он в женском обличье вызовет у ведьмаков вполне однозначный интерес, Лютик замирает в ступоре. В глубине души скребётся желание проверить. Если уж он способен на постельные игрища с ведьмаками, будучи мужиком, то вряд ли в образе бабы в нём проснётся целомудрие. Как там эта Лея сказала? Проверим, мол, устоят ли перед тобой твои ведьмаки, если сделать вот так… Херак — и Лютик больше не Лютик, а ебучая Розочка. К тому моменту, когда Геральт и Ламберт возвращаются, Лютик успевает потрогать себя во всех местах, возбудиться, прийти в ужас от того, как легко реагирует его новое тело, в мыслях раз сто отдаться им обоим и столько же — сбежать. Поэтому встречает он их в крайне вздрюченном состоянии духа и, не успевают они переступить пороге, вопит: — Где эта блядская Лея?! Почему вы не привели её? У него высокий тонкий голос. Истерический. Привыкнуть к этому невозможно. — Твою ж мать, — потрясённо ухмыляется Ламберт, обходя Лютика по кругу. Прищёлкивает языком. — А неплохая девка из тебя получилась. А, Геральт? — Геральт! — орёт Лютик, поддёргивая ворот рубахи, закрываясь от бесстыдных взглядов, которыми осыпает его Ламберт. — Где эта сука?! — Не визжи, — морщится Геральт, аккуратно прикрывая за собой дверь. — Мы нашли её. Она сказала, что через три ночи заклятие спадёт само. Обратно расколдовать тебя она не сможет, не научилась ещё. — Чёрт бы побрал этих волшебников-самоучек! — вопит Лютик. — Согласен полностью, но не убивать же её теперь. — Да если бы вы её привели, я бы ей глаза выцарапал к едрёне фене! — В тебе, Лютик, мы даже не сомневаемся, — ухмыляется Ламберт. — Ты в любом обличье способен за себя постоять. — Блядские боги, — Лютик валится на спину и бессмысленно таращится в потолок. — Три ночи, а. Три ночи терпеть вот это всё! — он обводит руками своё новое тело. — Ссать сидя. Рыдать по любому поводу. Вести себя, как сучка. — Можно подумать, ты и так этого не делал, — фыркает Геральт. Лютик рычит от злости, но выходит какой-то невразумительный писк. Он зажмуривается, с минуту лежит в темноте и тишине, потом открывает один глаз: — Как вы объяснили людям внизу, что концерт отменяется? — Никак, — пожимает плечами Ламберт. — Они вообще не знали ни про какой концерт. — Ауыыы… — Лютик, хорош орать. Кстати, может, ты вместе с яйцами лишился своего таланта? — Ведьмаку заплатите… чеканной монетой… — выводит Лютик дрожащим голосом и немного приободряется. — О, слух при мне. И тембр… приятный. Может, мне всё же спуститься? Впервые в Залесье знаменитая на весь Континент бардесса Розочка с бессмертными балладами о ведьмаках, монстрах и страстях человеческих! — Он садится, забыв о рубахе, и та съезжает с плеч, повисая на кончиках грудей. — Что скажете, а? Хреновая идея? — Лютик, — мягко говорит Геральт. — Не психуй. Ну подумаешь, три дня… Мы о тебе позаботимся. Платье тебе какое-нибудь справим… — Не надо меня утешать, — быстро отвечает Лютик. — Я в порядке. Да. Насколько вообще в моём положении можно быть в порядке. Считайте, я смирился, хотя по-прежнему хочу выцарапать этой сучке глаза. — Он трёт лицо, попутно удивившись, какая у него нежная кожа теперь, и поднимает взгляд на ведьмаков. — И что мы будем теперь делать? Они смотрят на него. Своими невозможными жёлтыми глазами, и в них читается абсолютно однозначный ответ. И Лютик, мгновенно слабея, понимает, что им совершенно без разницы — есть у Лютика яйца или нет. Потому что для них он по-прежнему Лютик. Пусть и с некоторыми излишествами вроде сисек и тонкой внутренней организации. — Что мы будем делать? — задумчиво переспрашивает Ламберт, наступая коленом на кровать, и одновременно с ним Геральт начинает медленно расстёгивать куртку. — Думаю, Лютик, раз уж выдалась такая возможность, мы будем… экспериментировать. *** От этого низкого голоса, от блядских бархатных интонаций мозги Лютика моментально стекают вниз. Ещё несколько часов назад у него бы встал колом, но сейчас он чувствует, как непривычная пустота между ног заполняется жаркой, липкой влажностью. Геральт, первым освободившийся от одежды и демонстрирующий поразительную стойкость духа перед постигшим Лютика несчастьем, дёргает его за тонкую лодыжку, и Лютик падает ничком. Он чувствует себя самой развратной на свете девкой. Нет, не так. Он чувствует себя мужиком, которому внезапно нравится чувствовать себя самой развратной на свете девкой. Он стонет в губы Геральта, в поцелуй, который теперь ощущается совсем по-другому из-за податливой нежности его рта, мягкости кожи, которую царапает щетина… И тут же отвлекается на Ламберта, который, подобравшись с другой стороны, коварно вылизывает шею. И не успевает охнуть, как тот, усмехнувшись, приникает губами к новой груди Лютика, которая мгновенно реагирует на ласку — соски твердеют, жар от них волнами спускается по телу. Лютик, хныкнув, скрещивает ноги, но крепкая ладонь Геральта ложится на его бедро, тянет, не даёт зажаться. — Блядь! — вопит Лютик, когда Ламберт, играя языком с одним соском, зажимает между пальцами второй. А потом его рука уползает по мягкому животу Лютика вниз, а её место занимает ладонь Геральта. И его губы. Блядские боги, пресвятая Мелитэле, ведьмаки ещё до главного не добрались, а Лютик уже готов кончить — внизу живота клубится пламя, между ног мокро аж течёт, в голове мутится, в глазах темнеет, и что это, если не близость оргазма? Ламберт и Геральт. С двух сторон. Ласкают его соски, покусывают, наглаживают и даже в кои-то веки не лезут друг к другу — настолько их обоих захватила новая игра. Лютик выгибается, стонет, шалея от бешеных ощущений во всём теле, и внезапно чувствует, как палец Ламберта ныряет ему… туда. Где влажно, горячо и пульсирует тот крохотный комочек плоти, который остался от Лютикова члена. — Ты посмотри… — шепчет Ламберт, — какая у нас девочка жаркая… — Дай проверю… Два пальца Ламберта оказываются внутри Лютика. Пальцы Геральта наглаживают, мнут, кружат вокруг набухшего клитора. Лютик мечется по кровати, слабыми руками цепляясь за плечи ведьмаков, разведя ноги так широко, что ноют связки. Он настолько захвачен новыми ощущениями, настолько околдован открытиями, которые дарит ему временное новое тело, что не сразу понимает, что пальцы вдруг заменяются двумя горячими языками. А когда понимает, то охает, приподнимается и смотрит вниз. Туда, где между его ног уместились двое — вылизывают, собирают влагу, сталкиваются губами и языками. Руки ведьмаков — на тонких бёдрах, разводят их шире, наглаживают бархатную кожу. Лютик от этого зрелища уносится на новой волне наслаждения. — Хочу её трахнуть, — хрипло сообщает Геральт, поднимая голову. У него блестят глаза. И рот блестит тоже — от слюны и Лютикова сока. Лютик всё это видит, слышит и думает, что вот сейчас отключится к чертям собачьим, потому что женское тело — это нечто. Такой чувствительности во всех местах, включая голову, можно только позавидовать. — Не имею ничего против, — выдыхает Ламберт. — Тогда я займу её рот. Её маленький сладкий ротик. — Эй, — на последнем издыхании стонет Лютик, — не называйте меня девкой, ублюдки… И осторожнее, Геральт… ради всех богов, осторожнее, я знаю, какой у тебя… а-а-а-аххххх! Когда член Геральта идеально вписывается в его мокрую, растраханную языком дырочку, въезжает без всякой смазки, Лютика подкидывает до небес, и он стонет так, что слышит, наверное, вся ебучая корчма. Но тут же затыкается. Не без помощи Ламберта. Тот пристраивается сбоку, грубо поворачивает голову Лютика к себе и заставляет взять в рот. Что ж, хотя бы к этому Лютик приучен. Только вот рот маловат теперь, но ничего. — Лютик…- нависнув над ним, выдыхает Геральт. — Ты такая… такой… Блядь, ты чума просто. Такая… девочка. — Мммпф, — соглашается Лютик; от удовольствия его так ведёт, что он готов согласиться со всем. И в ту же секунду его ноги оказываются у Геральта на плечах. И пока тот, не сводя с Лютика плывущего, дикого взгляда, рыча и всаживая на всю катушку, трахает его, Ламберт занимается ровно тем же самым с Лютиковым ртом. Приговаривая, какой же он сладкий. Какой же он мокрый. Какой же он, блядь, нежный. И от этих слов у Лютика окончательно перемыкает в голове — он, захлёбываясь, насаживается ртом по самые яйца, сжимает горло и чувствует, как внутри раскрывается, как цветок, острое, тягучее, невероятное ощущение, которое никак нельзя сейчас упустить. Он убирает ноги с плеч Геральта, обхватывает ими его талию, втискивает пятки в ягодицы и подмахивает так, что темнеет в глазах. И ощущение это становится ещё сильнее. Ярче. Крепче. О-о-охххх, как же везло тем девкам, которых трахал Геральт, мелькает у Лютика мысль. Он будто бы чувствует сейчас каждый, каждый их оргазм. И его собственный усиливается тысячекратно. И это нечто. Потерявшись в вихре собственных ощущений (охуеть, как девки выживают после этого?), Лютик успевает почувствовать только тёплые брызги на своём лице и груди. Услышать хриплый вскрик Ламберта. Ощутить, как пульсирует внутри член Геральта, как жар и невыносимое, почти болезненное удовольствие от разрядки обволакивают всё его тело. Понять, что Геральт его целует. Что Ламберт тоже его целует. Что их языки слизывают с его щёк… что это, слёзы? Он плачет? — Я что, — шепчет он, не открывая глаз, — плачу? — Ревёшь как девчонка, — смеётся Ламберт. — Иди в жопу, — стонет Лютик, хлюпая носом. — Давай попозже. Сначала отдохни от классики. Геральт обнимает его. Такой… мужик. Настоящий. Большой. И Ламберт с другого бока. Лежат, подпирая с двух сторон, гладят везде — взглядами, ладонями… — Эй, — мычит Лютик, — вы меня уделали всего, вытрите хоть… В дело идёт рубашка. Ламберт стирает с его лица и груди капли собственной спермы, кидает Геральту, тот осторожно возит скомканной тканью между бессильно раскинутых ног Лютика. Из него течёт. До сих пор. — Интересно, — бормочет он. — Я способен залететь? Да не от вас, придурки, что вы на меня вытаращились? — Ты собрался использовать эти три дня по максимуму? — Даже если и хотел бы, можно подумать, вы меня отпустите, — бурчит Лютик. Выпутывается из медвежьих объятий ведьмаков с превеликим трудом, садится и ерошит короткие волосы, влажные от пота. Смотрит на свои сиськи. На мокрое пятно на простыне между ног. И внезапно оживляется: — Я не был девственницей! — орёт он. — Слава Мелитэле, я не целочка! Вот почему я такой развратный, да? — Он вскакивает на ноги и прыгает по кровати между ведьмаками, которые, явно наслаждаясь зрелищем, смотрят на него во все глаза. — Сучка Лея меня пожалела, не заставила страдать от того, что меня лишили невинности два мутанта! — Ну технически, — говорит Геральт, — так оно и случилось. — Заткнись. Давай, найди подо мной кровь и вывеси простыню за окно. Что — слабо? Ламберт дёргает его за ногу и заваливает на кровать. Целует крепко, взасос. Геральт ждёт несколько мгновений, потом отпихивает его, сам приникает к губам Лютика. Ведьмаков явно заводит это колдовство. Да что там говорить — Лютик сам бы себя трахнул. О чём он не без удовольствия сообщает Геральту и Ламберту, когда они выпускают его перевести дух. — Предоставь это нам, — ухмыляется Геральт, покусывая его ухо. — Мы уж как-нибудь справимся… — вторит ему Ламберт, целуя Лютика в шею. — Ну, можно сказать, я готов к дальнейшим экспериментам, — бормочет Лютик, растекаясь от их ласк. — Помнится, я как-то трахнул одну мазельку… Не один, а вдвоём с одним залётным трубадуром. В два, так сказать, смычка… — Его глаза затуманиваются от воспоминаний. — Двойное удовольствие получил… и от девочки, и от того, что мой дружок потёрся о хрен того трубадура… А уж каково было барышне… Ох, мамочки… Что я несу? — Ты просто трепло, Лютик, хоть с яйцами, хоть без, — усмехается Геральт и тянет его ладонь к своему паху. — И твой намёк понятен, — мурлычет Ламберт, прикусывая нежную кожу у Лютика под ухом. И спустя несколько минут, после очень интенсивного разогрева со всех сторон, бард очень, очень хорошо понимает, что чувствовала та мазелька. И хотя в мужской ипостаси Лютик уже пробовал подобное, возможности женщин ему кажутся поистине безграничными. *** На следующий день он вертится перед зеркалом в платье. Блять, в платье! Не сильно декольтированном, из простой ткани, но оно так славно облегает его точёную фигурку, что Лютик сам себя хочет. Ведьмаки посмеиваются, разглядывая его, отвешивают дурацкие комплименты, которых от них вообще никогда не дождёшься. Вот оно — преимущество быть бабой. Тебя обласкивают словами даже вне койки. А потом им троим всё-таки приходится спуститься вниз. Слава богам, в корчме никого нет. Кроме блядской Леи, которая невозмутимо протирает стаканы и, увидев ведьмаков с Лютиком, не может сдержать широкой улыбки. — Смотри-ка! — восклицает она. — А я ещё сомневалась… — А я нет, — обрубает Лютик. — Осторожнее с такими заклинаниями, девочка, — проходя мимо Леи, предупреждает Геральт. — Сначала научись работать с обратными чарами и никогда не колдуй сгоряча. Тебе повезло, что ты столкнулась с нами. Другие могут и не понять. — А так, — ухмыляется Ламберт и кладёт перед Леей несколько монет, — мы даже благодарны тебе за этот… опыт. А уж как благодарен Лютик… Да, Лютик? Лютик уже в дверях показывает Ламберту средний палец и, подобрав юбки, выходит за порог. — Если через три дня я не стану мужиком, — орёт он с улицы, — я вернусь сюда и выцарапаю тебе глаза, Лея! Обещаю! — Станешь, станешь, не волнуйся, — бормочет Лея, сгребая монеты в подол. — А через пару месяцев опять прибежишь… *** Еще три дня они мотаются по окрестностям, потому что в таком виде возвращать Лютика в Каэр Морхен нельзя. Лютик ноет, жалуется, что его задница стала слишком мягкой для жёсткого седла, что у него болят сиськи от быстрой скачки, потому что никто не позаботился о корсете, что ехать враскоряку в одних только тонких панталонах под юбкой ужасно неудобно… О том, что ссать на улице теперь холодно. О том, что на него пялятся все окрестные мужики, потому что он краше любой бабы в этих краях. К концу второго дня ведьмаки устают от него больше, чем от прежнего Лютика. Но по ночам от этой усталости не остается и следа, и Лютик кричит, стонет, плачет и требует ещё и ещё. И они дают ему то, что он хочет. Неутомимо и жёстко. А утром на четвёртый день Лютик просыпается между ведьмаками и чувствует, что всё изменилось. — О-о-о, — восторженно тянет он нормальным своим голосом и смотрит вниз, где его приветствует такой родной, такой прекрасный утренний стояк. А потом долго скачет, издавая вопли радости, наглаживает свой член, не в силах налюбоваться, и прыгает по кровати и по ведьмакам, окончательно выдёргивая их из сна. — Лютик, блядь. — Лютик больше не блядь! — вопит он и рушится на Геральта, целует его куда ни попадя — в нос, в щёку, в губы, отплёвываясь от лезущих в рот волос. — Лютик опять мужик! Вот, потрогай! И ты потрогай, Ламберт! Что — здорово, да? Наконец-то! Я сейчас подрочу, потом поссу стоя, потом… Он осекается. Переводит взгляд с одного ведьмака на другого. — Вы чего? Эй, только не говорите, что внезапно переобулись, и теперь вас совсем не интересует моя задница. Ладно, ладно, шучу… Можете поскучать по своей горячей девочке, но недолго. Потому что горячий мальчик… — он берёт ладони ведьмаков и со вздохом удовольствия пристраивает их на свой стояк, — может не хуже. И потом… разве какие-то жалкие три дня могут перевесить три долгих месяца, а? — Не могут, — соглашается Геральт и целует Лютика. — Не могут, — вторит Ламберт, сползая по телу Лютика вниз. И в течение ближайшего часа они с большой изобретательностью и пылом доказывают Лютику, что это чистая правда. *** Неделю спустя в Каэр Морхене. — Геральт? — М-м? — Что тебе больше всего нравилось во мне, когда я был бабой? — Блять, Лютик, спи! — Нет, скажи. — Чёрт тебя дери. Ну, хорошо. Сиськи, ноги, то, что между… — И всё? — Лютик, в остальном ты не сильно изменился. — А тебе, Ламберт? — М-м… Что ещё? Лютик, блять, ты опять за своё? — Ну скажи. — Я солидарен с Геральтом. — То есть для вас главное — не как я выгляжу, а… О. Хорошо. Я счастлив. — Слава богам, Лютик. А сейчас кончай пиздеть, спи давай. Тишина. — А всё же я был хорош, да? — Лютик, блять!