On the brink of sleep

Это… такое странное чувство… Тело будто бы парит в невесомости, никакой шаг не ощущается ярким сокращением мышц и не слышно собственного сердечного ритма. Дыхание… Его будто бы и нет. А будто бы и есть. Или нет? Руками шевелить непривычно легко, нет никакого сопротивления воздуху. Ты будто бы мертв — а будто бы и жив. Ацуши ничего не может понять, испуганно вертя головой из стороны в сторону, трогая онемевшими пальцами собственное тело. Он отчетливо видит себя, видит безлюдную улицу, которая будто бы сливается с окружающим его туманом. Очертания фонарных столбов и стен зданий непривычно колышутся, будто бы заваливаясь из стороны в сторону, как детские неваляшки. Еще немного, еще сильнее подадутся правее и все — крах. Накаджима закрывает голову руками, сгибая ноги в коленях. Жалкая попытка защититься от обломков. Но ничего не падает, а только перекатывается влево, будто бы стопка черничного желе на серебряной ложке. Хочется кричать от непонимания. Хочется звать друзей: Дазая, Кёку, Куникиду, Рампо-сана. Да даже Рюноске, как бы постыдно потом не было попадаться ему на глаза. Но голоса нет, как и воздуха вокруг. Ацуши не понимает, что до сих пор его легкие не увеличились под нажимом спасительного кислорода, но, с другой стороны, он не умер от удушья. Странное это место… Накаджима пытается вспомнить, что случилось. Пытается понять, где все. Почему он один? Почему мир похож на черничное желе, которое вот-вот и упадет из ложки на пол, оставив по себе лишь грязное, липкое пятно. Не может. Не помнит. Боли нет, но парень инстинктивно тянется одной ладонью к своему затылку, а второй сжимает ткань белой рубахи в районе груди. Да так сильно, что еще совсем немного, и тогда точно одежда будет исполосована. Почему-то Ацуши твердо уверен, что под пальцами сейчас обязана разливаться липкая, жидкая, теплая кровь. Она должна яркими огненными лилиями расцветать на его рубашке, стекать тонкими дорожками по пальцам и, срываясь, лететь на землю тяжелыми каплями. Затылок цел, но Накаджиме кажется, что через секунду из эфемерной раны польется алая жидкость, заливая собой спину, струясь вниз меж острыми крыльями лопаток и вдоль изящного изгиба позвоночника. Страх, вот что начинает застилать глаза. Непонятный, необъяснимый страх. Тигр никогда не был трусом, но сейчас в его грудной клетке это омерзительное чувство извивается змеей. Кажется, что это предательское создание ползет по его телу, холодной кожей потираясь о его влажную от выступившего пота. Пресмыкающееся скользит по груди, по плечам, мощным кольцом огибая его шею и сдавливая. Удав. Это не просто змея, что вселяет в него страх. Это убийца, который не даст так просто уйти от своей навязчивой компании. Ацуши беспомощно закрывает глаза, отнимая ладонь от груди. Губы, будто мантру, беззвучно произносят лишь одно… Помогите… Умоляю… Я не хочу быть один… Не сейчас… Онемевшие пальцы дрожат, путаясь в неосязаемом тумане. Фиолетовые глаза сокрыты за тонкими веками, которые молодой тигр не хочет размыкать. Он не желает видеть эту улицу, эти шаткие дома, которые начинают пропускать призрачный свет ненастоящего солнца, будто бы через призму разноцветного витража. Змей его душит, заставляя открывать рот в немом крике все шире и шире. Ноги стоят на одном месте, не в силах увести тело подальше. Неважно куда. Хоть куда-нибудь. Умоляю… Даже ты… Ты бы не дал мне так страдать… Неосознанно, но Ацуши жаждет того, чтобы сейчас у уха раздался низкий сухой кашель и вечно недовольный, хриплый голос назвал его так пренебрежительно, но по-родному, тигром. Молодой детектив хочет ощутить на себе беспощадную хватку черный лент расемона вместо этого удава… Он хочет ощутить хоть что-то. Этот мир пустой. Пространство — холодное. Теперь ясно, почему Ацуши так страшно. Он не может понять, реальность это или плод его богатого воображения. Ведь именно этого он боялся всю свою жизнь. Все детство, находясь в одиночестве и вечном угнетении, парень мечтал побороть это, найти друзей и место, где его будут ждать с улыбкой. Обретя — жаждал защитить, не утратить, не вернуться к тому, с чего начинал. И, все верно… Его пустой мир должен быть именно таким. Бездушным… Шатким… Как все его… Пальцы опаляет жаром от чужого прикосновения. Накаджима инстинктивно вздрагивает, а фиолетово-желтые глаза распахиваются в один момент. Его бледная ладонь почти сливается своим оттенком со второй. Изящной, но узкой. Хрупкой на вид, но такой сильной на деле. Холодной, но, по сравнению с твоей, просто раскаленной. Образ Рюноске настолько реален, что Ацуши хочется плакать. Не от страха, а от простого облегчения, что он не один. Весь мир, эта жуткая каша из черничного желе, ищезает. Все пространство сужается до маленьких размеров, в которых свободно умещаются двое. Растворяется все, и дома, и фонарные столбы, и туман… А Акутагава стоит перед ним, бережно сжимая его ладонь. Всегда суровое, беспристрастное лицо такое… мирное. Тигр внутри наконец-то просыпается и, словно жалкий кошак, скребет когтями по сердцу. Кто ты? Чуть не срывается с губ вопрос. Это не Рюноске. Или может… Акутагава улыбается, от чего Ацуши широко открывает глаза и вытягивает лицо в немом удивлении. Обладатель расемона тянет его на себя, а детектив боится, что сейчас упадет. Но он делает шаг. И еще один. И еще… Пока все вокруг не взрывается буйством красок и закатных лучей уходящего солнца. Ему слепит глаза. Накаджима щурится, закрывая свободной рукой верхнюю часть лица, и останавливается. Щек ласково касается мягкий порыв ветерка. Он ласкает его светлые волосы, побуждая их извиваться между собой, так же щекоча лицо. Рюноске сидит на зеленой траве, вольно откинувшись на руки и запрокинув голову назад. От него не исходит никакой ауры опасности или свирепости. На его теле нет плаща, который в любой миг может превратиться в жесточайшее оружие. Тонкая белая рубаха колышется в такт дуновению ветра, создавая иллюзию того, что перед тигром самый обычный молодой парень. Ацуши больно от того, что он верит этому образу Небо, что распростерлось над землей, тонет в приятных оттенках оранжевого и фиолетового, что мягко переходят друг в друга. Хочется дышать полной грудью. И Накаджима дышит. Хочется сделать шаг к ненавистному противнику, но, в то же время, к чертовому другу. И он делает. Рюноске сгибает одну ногу в колене и подается вперед, хватая унесенного ветром тигра за запястья и, роняя, заставляет сесть подле себя. Спина к спине. Ацуши это нравится. Он уже давно знает, что Акутагава не плохой человек. Он надежный и верный, пусть и хмурый, и вредный. Ацуши его одновременно боится и почти готов боготворить, зная, что ленты расемона прикроют, когда это будет нужно. Вот почему он откидывается назад, припадая спиной к спине мафиози. Белый затылок касается черного, пряди путаются между собой. Накаджима дышит полной грудью, прикрыв глаза. Так тихо Так спокойно Весь мир стал приятным, стоило в нем появиться лишь этому жестокому убийце. Рюноске не такой — знает Ацуши. Он верит в это, забывая обо всем. Ведь всем нужно давать возможность показать себя с самой лучшей стороны. Молодой детектив этого не видит, но на губах мафиози все еще пляшет мягкая улыбка. Пальцы в траве соприкасаются с ладонью Рюноске, а потом, на миг отпрянув, оказываются в чужом плену. Безмолвный знак, что я останусь здесь. Подле тебя. Настолько, насколько мне позволит время. Рюноске всегда пах, как молодая трава? Нет, он пах кровью, порохом и тонкими нотками чая. Совсем немного. А травой лишь тогда, когда хорошенько в ней изваляется во время работы. Но это не важно… — Ацуши… Голос Рюноске звучит спокойно, почти нереально. На грани нежности и умиротворения. Накаджима наивно верит, что он был бы таким, если бы Акутагава не страдал извечными приступами глубокого кашля. Он был бы именно таким. Определенно. — Оставайся… Ацуши отрицательно мотает головой, наконец-то понимая, что сдавливало его грудь липкими путами страха. Кошмар превратился в сладкую сказку. Безмятежную, умиротворенную, желанную сказку, о которой тигр мечтал с самого детства. Но реальность… Реальность оставалась за бортом. Или это и есть его реальность? Накаджима сомневался. Неужели это правильно вот так вот сидеть с Акутагавой под вечерним небом и упиваться этой миролюбивой тишиной? В память врезаются острые взгляды мафиози, полные ненависти и презрения вначале, и такие напускно недовольные сейчас. Один раз тигру удалось уловить его мимолетную довольную улыбку, но только тогда… Это было в разы реальнее, нежели то, что он видит тут. — Тебе же хорошо. Оставайся… — голос звучит отовсюду. Будто бы сама трава говорит с Ацуши, убеждая, что он в безопасности. Но, вдруг, щеки опаляет болью, а за спиной не оказывается Рюноске. Тот, незримо переместившись к самому лицу Ацуши, печально улыбается: — Очнись, тигр… Не заставляй меня делать этого… И Ацуши вновь ничего не понимает. Он замирает, не зная, что делать далее. Сидит, пока бледная ладонь Акутагавы касается его шеи, а затем падает во тьму, когда тонкие губы почти касаются его. Снова нечем дышать. Накаджима хочет вернуться к Рюноске! Он начинает яростно болтать ногами и руками в этой вселенской пустоте, которая взрывается то оглушающей тишиной, то расцветает изобилием звуков и голосов. Ему больно… Руки закрывают уши… -…нись… — доносится сквозь эту пелену. — Вер… — кто-то так оглушающе кричит, что от бедных барабанных перепонок скоро ничего не останется. — Вернись! Ацуши закрывает глаза. Он тонет в этой тьме, желая, чтобы Акутагава вновь схватил его за руку и мир стал ярким…

***

Эти стены заброшенного склада не видывали еще такого скопления эсперов в себе. Такая оживленность — это дикость для данного места. Бетон украшали яркие алые лужи и кровавые разводы, отпечатки протекторов ботинок и ладоней. Детективы метались из стороны в сторону, мафиози — ничем не лучше. Все в какой-то панике, в каком-то бешенстве. Дазай, известный своим умением «не париться», выглядел жутко злым, даже по меркам повидавшего многое Накахары. Казалось, что он делает невероятное усилие над собой, прикасаясь к каждому, кто попал под воздействие сил вражеского эспера. Многих удивляло то, что, умерев, способность не испарилась… Дазай поднял на ноги Кёку, которая, сонно хлопая глазами, скучающе смотрела вдаль, будто бы сквозь своего товарища. А мужчина напряженно следил за тем, как Акутагава тормошил бессознательного Ацуши, который, стоя на коленях, будто бы замер в молитве. Мафиози, не щадя «напарника», одаривал его пощечинами, бессильно порыкивая от досады и ярости. Страха? Да нет. Носитель расемона не такой. Он еще не кричал. Злился на самого себя за то, что позволил тигру взять тот удар на себя. А теперь они оба, осев на бетонный пол склада, молчат. Тигр — увязнув в коматозе, он — в тщетных попытках разбудить того, которого даже Осаму не смог вытащить. Тонкие пальцы сомкнулись на вороте Накаджимы, в последний раз стряхивая его. Кажется, Куникида, да, именно он, приказывает прекратить истязаться над одним из своих агентов. Ленты расемона опасливо извиваются вокруг запястий. — Я выпотрошу тебя, тупой тигр… — зло шипит Акутагава. — На глазах у твоих друзей! Бесполезный кусок шерсти, вставай! Придурок! Я не шучу! И никто, кто это слышал, не знал, он угрожает для вида или Дазаю пора в очередной раз вырубить нерадивого мафиози. Холодные ладони, которые украшают новые ссадины и царапины, ложатся на пыльные щеки тигра. Серые глаза горят привычной ненавистью и непривычной мольбой. — Не смей сдыхать в своих мечтах… Он все так же держит тонкие ладони на чужих щеках, опуская голову низко-низко. Ичие не знает, что сказать Акутагаве в утешение, когда мерное дыхание останавливается. И молодой человек рычит, не хуже Ацуши в звериной форме. Понимает, что он, такой придурок, потерял напарника, которого ему доверил сам Дазай-сан. Так еще и у него на глазах. Но в этой боли, что сводит легкие и грудную клетку в коротких пульсирующих спазмах, сокрыто что-то иное. Предательская ревность, что жизнь Ацуши лежала не в его ладонях, а оказалась на смертном одре из-за вмешательства того ничтожества. — Ацуши мертв… — Хигучи только это произносить, но она вынуждена. — Детективное агентство позабо… — Вернись… Вернись… Вернись! Вернись… Акутагава выпрямляется в спине, уверенно смотря на бездыханно сидящего Накаджиму перед собой. Холодный лоб прикасается к еще теплому. Серые глаза смотрят на закрытые веки. А губы все шепчут заветное «вернись». Сладкий голос — это не про Акутагаву. От него болят барабанные перепонки. И когда на него прикрикивает уже сам Чуя, заставляя отцепиться от тела детектива, Акутагава его игнорирует. Уставшая ладонь тигра накрывает его тонкую и холодную. Кажется, все вокруг, кто это увидел, сошли с ума. — У тебя не руки, а ожог… — слабо произносит севшим голосом Ацуши, медленно открывая яркие, болезненно блестящие глаза. — А твои руки холодны были, будто настоящий лед, — неверяще отвечает Рюноске, еще не придя в себя. Они шепчут. Этого не слышал ни Куникида, ни Дазай, ни вездесущий Чуя, который стал бледнее смерти от такого события. — Ты так громко кричал, Акутагава… — тяжело молвил тигр, хватаясь за хрупкие плечи носителя расемона, ищя в нем опору. Защиту И в мгновение ока плащ оказывается на плечах тигра. На белой рубахе Рю видны кровавые брызги. Такие… Привычные… Ацуши тяжело подается вперед, мазнув губами по чужому подбородку и уронив голову в этот холодный изгиб между шеей и плечом. Он не видит, как алеет предательский румянец, но чувствует, как тонкие, но все же сильные руки сковывают его в безопасной хватке. — Не уходи… — сокрушительно шепчет тигр. — Я хочу остаться с тобой… Рюноске молчит. Долго, затяжно. Накаджиме плохо, но он даже сквозь туман реальности, на периферии сознания, слышит тихое и хриплое: — Ты мой, пора бы это понять, глупый тигр… Пусть ничто не вечно. Их время, их жизнь и дальше будет утекать сквозь пальцы, как этот песок в песочных часах. И они будут гнаться за жизнью, стараясь отхватить еще один новый переворот часов. Но, пока Рю рядом, пока он ворчит, пока хрипит и не отпускает, Ацуши будет возвращаться снова и снова, отодвигая на задний план то, что лелеет его огромное сердце. Сны, где наши слабости помогают двигаться вперед — самые правильные…