Дурная традиция

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

        — Ненавижу быть омегой, — глухо стонет Джунхи и падает лицом в подушку. До дня рождения остаются считанные часы, а у него все признаки начавшейся гиперфазы на лицо. и фиг ему, а не вечеринка с друзьями, потому что отбиваться от идиотов сил не будет, и что самое противное — возможно, не будет желания.         Ещё совсем чуть — ему будет восемнадцать, он так сильно ждёт этого, а голова как назло будто вся в тумане от температуры. Джунхи упорства не занимать, потому он отсыпает на ладонь таблетки и запивает их водой, намереваясь вопреки всем подставам от жизни дождаться своего дня рождения.         От досады он впустую пялится в статью, которая потребуется на ближайший семинар, пьёт очередную чашку отличного ягодного компота, глядя на приближающиеся к полуночи стрелки. Когда минутная стрелка проходит свой минутный цикл, Джунхи прислушивается, но в голове по-прежнему туман и перекати-поле, влекомое ветром. И как он не тщится, голос соулмейта не слышен. Джунхи окончательно поникает и смотрит в окно.         — Ну же, я знаю, что ты меня слышишь! Отзовись, пожалуйста.         Ещё с полчаса Джунхи уговаривает своего  невидимого соулмейта подать ему хоть какой-нибудь знак. Малейшего шёпота будет достаточно. Он вслушивается в тишину, но слышит лишь ход часов, храпение отца из соседней комнаты и то, что папа как всегда прокрался к нему под дверь комнаты, чтобы оставить на ручке небольшой пакет со сладостями. Будто это новый год, а он Санта. А наутро сделать искренне непонимающее лицо и радоваться вместе с сыном конфетам, часть из которых норовит отнять сладкоежка-отец.         — Надеюсь, ты жив и просто далеко, а не мёртв и не мелкий засранец, который испортил мне день рождения, отказавшись отозваться!         Но тишина служит ему ответом, и Джунхи заваливается на кровать, ощущая себя полностью опустошённым. Он так надеялся услышать голос, а, возможно, и поговорить, чтобы отыскать друг друга и воссоединиться, чтобы жить долго и счастливо как родители. Тот факт, что папа младше отца на восемь лет, и что отец едва не загремел в тюрьму, когда в восемнадцатилетие соулмейта заявился во всей красе, чему родители не обрадовались.         Потому что планировали отдать сына замуж за ведущего адвоката известной фирмы, с которым был договорён брак едва ли не с рождения омеги. Папу с  детства воспитывали в строгости и послушании, сам факт существования соулмейтов отрицался, и папу даже подвергли  приёму препаратов, чтобы он не слышал странный голос, постоянно зовущий его. И лишь в свой день рождения папа услышал голос вживую и сложил дважды два, потому что в школе говорили о парных постоянно.         Но всё образовалось, и после тяжёлого года вдали друг от друга, родители сдались, чтобы просто спасти сына, который едва не угас. Об этом всём Джунхи благополучно забывает, потому что наивно ждал фейерверков и чужого голоса в своей голове, а вместо этого слышит шелест крыльев погибающих внутри него бабочек. Он кусает губы и принимает ещё одну таблетку, чтобы весь мир подёрнулся дымкой, и, подарив ему сонную лёгкость, пришёл новый день.         Джунхи пишет сообщение в чат и выходит, чтобы не читать поднявшуюся волну негодования. А потом  вовсе отключает телефон. Сон всё равно какой-то мерзкий, как размякшая в воде печенька или непропечённый мякиш хлеба. Даже зубы Джунхи чистит с каким-то остервенением, так же расправляется и с таблетками. На утренние вопросы родителей после поздравлений с совершеннолетием нет сил даже отшучиваться, папа мрачнеет тут же, отец перестаёт игриво отнимать конфеты и ерошит волосы на голове сына, обнимая.          — Ты же знаешь нашу с папой историю, зачем раньше времени расстраиваться?          — Я не знаю, оно само как-то получилось… — плечи будто сами собой опускаются ещё ниже, не спасает даже миска рисовых пирожных на тарелке под носом.          — Улыбнись, у тебя день рождения сегодня! — украдкой запихивая в рот пирожное, говорит отец и подмигивает, отчего Джунхи вообще сквозь землю провалиться хочется. —  Будешь тусить с друзьями целый день!          — Не буду, у меня нет настроения, — бурчит Джунхи, отводя глаза, а чтобы не возникло дальнейших вопросов, запихивает сразу два пирожных за щёки и сидит как хомяк, даже не думая жевать.          — Как это нет настроения?! Сейчас мы тебе его поднимем!          — Угомонись, у сына гиперфаза, это нормально, что настроение в жо… в же… в  желанном направлении не настроено. Позовём Сэюна, Ючана и Донхуна к нам?          — Может, не надо?          — А торт я кому испёк? Я на человек двадцать рассчитывал…          — Пап… может, коллегам отдашь?          — Обойдутся коллеги! Я помогу с тортиком! — подаёт голос отец, и его глаза довольно и слишком опасно блестят, не суля сладости ничего хорошего.          — Кто б сомневался. Главный сладкоежка… — незло бурчит папа и качает головой, а потом говорит Джунхи:  — Но ребят позови. Поваляетесь, сладкого поедите, фильм посмотрите. Всё лучше, чем сидеть одному в тишине.          — Ладно, — неохотно соглашается Джунхи, думая, что Ючан уравновесить должен немного намечающееся безумие. Либо напротив — сделать всё ещё хуже, но два омеги и два альфы — лучше, чем один в гиперфазе рядом с тремя.         — Только если вдруг что, презервативы у нас в комоде.         — ПАПА!!!         — А что? Сэюн с Донхуном парни видные, почему нет?         — В любом случае, если потребуется, ты знаешь, где лежит. У молодых кровь кипит, сами такими были. Да, отец?          Отец кивает, быстро запихивая в рот стибренную с торта зефирку. Папа демонстративно закатывает глаза и фыркает, а Джунхи впервые улыбается.  Когда в доме затихают последние звуки с уходом родителей, идея папы не кажется Джунхи такой дикой, и он радуется, когда через два часа у дверей поднимается тарарам, ознаменовавший приход друзей. Фильм идёт фоновым звуком, а глаза друзей устремлены на Джунхи. Озвучивать не нужно, что хотят спросить. Донхун с Сэюном ждут молча, потому что уже слышали голоса своих парных, а Ючан блестит глазами, ожидая ещё одной истории чуда. Но чуда нет.         — Может, он немой? — предполагает Сэюн, почёсывая подбородок и косясь на поникшего от таких новостей Ючана.         — Или умер, — бодро отзывается Донхун, а потом делает большие глаза, понимая, кто здесь (не)много придурок и огребая от Сэюна по шее.         — Спасибо, друзья, позитивом так и плещете, — уныло отзывается Джунхи и падает лицом в подушку.           — Прости его, — рядом присаживается Сэюн и треплет Джунхи по голове. Джунхи дышит в подушку, стараясь не разреветься и в то же время ненавидя себя ещё сильнее. Потому что хочется, чтобы гладили по голове, обнимали и защищали. А вот чувствовать себя никчемным и никому ненужным не хочется.         — Ты прости, я дурак, — с другой стороны садится Донхун и неловко касается кончиком пальца его плеча. Джунхи делает рваный вдох, мысленно соглашаясь, что дурак, каких поискать, но Донхун лишь озвучил вслух его ночную догадку, нечего на друга пенять, раз и сам до этого додумался.         — У тебя обязательно будет всё хорошо! — с жаром произносит Ючан. — Даже лучше, чем у нас с соулмейтом!         — Чего? — удивлённо рычит Донхун. — У каких таких нас? Мелкий, чего я о тебе не знаю?         Джунхи ошарашено поднимает глаза на сидящего перед его кроватью смутившегося Ючана, который старательно отводит глаза, краснея, как помидор, а то и цельная томатная паста — настолько цвет насыщенный. Не только щёки покрыты краской стыда, но и уши, и шея. Донхун хуже гончей, поймавшей след, удерживает того за запястье, не позволяя сбежать в дальний угол.         — Колись.         — Я не…я…         — Отстань от мелкого, тебе какая разница вообще? — встревает Сэюн, хватая за запястье Донхуна и сжимая пальцы.         — Может, у меня виды на него и хочется…         — Хочется — перехочется.         — С чего бы?         — С того, что его соулмейт не хочет, чтобы всякие грубияны касались его омеги, — Сэюн прожигает взглядом Донхуна и тот медленно размыкает пальцы на запястье Ючана, заливаясь смехом.         — Сэюн, так тебя растак, ты никогда не признавался, кто твой соулмейт, ничего, кроме того, что ты его слышишь, мы не знали… Не понимаю, зачем было молчать и скрывать. Вы же вместе, да? Ну вы и говнюки!!! Не спровоцировал бы — ничего не знали бы. Ладно, Джунхи, — Джунхи робко шепчет «почему это ладно», но Донхун не обращает на него внимания. — И я — твой лучший друг, должен узнать об этом вот так?! Тьху.         — Мы не собирались об этом орать на каждом углу.         — А мы и не каждый угол. Мы ваши друзья! Давно вы вместе?!  Я спрашиваю, давно?         — Всего лишь неделю, — сдаётся Сэюн, поджимая губы и глядя только на Ючана, полностью игнорируя гневные взгляды Донхуна и растерянно-счастливые Джунхи. — До этого я старался отгородиться и не позволял мелкому активничать.         — Я не мелкий! — фыркает Ючан.         — Да, ты лучший, — согласно кивает Сэюн и тяжело выдыхает. — Мы хотели потом сказать, не в день рождения же Джунхи на себя одеяло перетаскивать. Да и под статью попасть неохота, сами понимаете. Мне-то уже девятнадцать, а мелкому, — «я не мелкий!», вставляет Ючан, и Сэюн мягко улыбается, — всего шестнадцать.         — И как далеко вы зашли? — как сыщик на допросе щурится Донхун и придирчиво осматривает друзей, принюхиваясь. В этот момент Джунхи становится совсем неловко, потому что несмотря на препараты, его запах доминирует, и Донхун дёргает головой, облизывая пересохшие губы. А Джунхи спешно пьёт ещё одну таблетку, едва не давясь водой в процессе. — Целуетесь уже? Спите?         — За руки держимся и обнимаемся, что привязался?!         — Давайте кино посмотрим, — слишком бодро предлагает Джунхи, стараясь разрядить накалившуюся обстановку. — И тортика поедим.         — ТОРТИК! — вопит Ючан и вихрем уносится за Джунхи на кухню, оставляя альф сверлить друг друга взглядами.         Джунхи одинок. Не так, что прямо совсем один, потому что есть и семья, и лучшие друзья, но он никогда ни с кем не встречался и не целовался. Хотя, признаться честно, хотелось до безумия. Просто чтобы понять, каково это, когда губы соприкасаются. Всегда ли внизу живота жгучий ком, как при просмотре романтических фильмов или всё же не так? Он не хотел быть один, хотел объятий и поцелуев. А ещё хотел, чтобы было так, как у родителей: крепко, надёжно и страстно.        Но в голове по-прежнему тишина, и все надежды услышать голос соулмейта мало-помалу меркнут. По-хорошему, сейчас и не до голосов. Донхун с Сэюном словно на пороге войны, но если Сэюна может сдержать присутствие Ючана, то у Донхуна стопов-поворотов может и не быть. Вон как ноздри раздуваются, сквозь блокаторы чует. Джунхи криво усмехается и пододвигает парням торт, оставляя себе тонкую полосочку и отсаживаясь подальше на всякий пожарный. Мало ли.        Разобрать подарки Джунхи решает явно не вовремя. Потому что к спине второй кожей прилипает Донхун. Вроде и не обнимает длинными руками, а всего лишь упирается ими в стол, но у Джунхи жар по телу и дурацкое желание сдаться.        А сдаться хочется немилосердно. И потому что гиперфаза, и потому что тишина в голове, и просто потому что давно хочется любви. А Донхун наверняка даст хотя бы часть желаемого. Да вот беда — не соулмейт. Джунхи всё ещё верит в большую и чистую по предназначению. И хочет ещё подождать. Ещё чуть-чуть.        Подарки горой лежат на столе, и Джунхи ощущает себя предателем, когда понимает: надо открывать, чтоб не обидеть. Донхун дышит тяжело, касается щекой шеи, но большего себе не позволяет. Глаза у Джунхи закрываются против воли, так хочется ответить на прикосновение, что Джунхи готов расплакаться. Но он лишь кусает губу и старается, чтобы голос звучал холодно:        — Донхун, что ты творишь?        — Джунхи, может попробуем?        — Нет, пока я не готов, — шепчет Джунхи, отчаянно краснея и кусая зудящие губы.        — Жаль. Но если что, ты знаешь, как меня найти.        — А что тут происходит? — интересуются вошедшие Ючан с Сэюном, губы у которых припухли явно не от смакования торта на балконе.          — Что происходит? — уточняет Донхун, помогая Джунхи достать ножницы с верхней полки. — Подарки распаковываем. И вы бы знали, если бы не были так заняты друг другом.        Сэюн подозрительно косится на Джунхи, оттесняя Донхуна от стола, и пока Ючан донимает самого старшего альфу вопросами, Сэюн осторожно и едва слышно спрашивает:        — Точно всё в порядке?        — Конечно, — бодро отзывается Джунхи, но сдувается: — Что думаешь, я же услышу его голос?        — Конечно! Обязательно! Кому как не самому большому умнице нашего города встретить своего соулмейта. Не вешай нос, всё будет отлично.        Вечер проходит достаточно спокойно, несмотря на то, что Донхун не сводит с него глаз, Сэюн с Ючаном используют его в качестве подушки, а когда альфы встречаются взглядом, едва искры не сыплются. Джунхи не уверен, что вникает в суть фильмов и разговоров, он пребывает где-то далеко-далеко, но когда приходит время расходиться, чувствует тягучую тоску.        Джунхи на пробу говорит сам с собой, чутко прислушиваясь, но ответа не следует ни через день, ни через два, ни через неделю. Он перестаёт думать вслух и ходит как в воду опущенный. Время складывается в дни, недели, месяцы, и Джунхи всё больше убеждается — его соулмейт мёртв.        Вместе с надеждой встретить соулмейта, гаснет желание любить и быть любимым. Друзья его осуждают, но по больше мере молча. Только Донхун смотрит неотрывно и жадно ждёт положительного ответа на одно и то же предложение быть вместе. Но Джунхи раз за разом качает головой и мрачнеет всё сильнее. А потом погружается с головой в учёбу, и даже родители не могут на него повлиять.        Проходит полгода, год, подходит новый день рождения, а в голове тишина. Мерзкая, тягучая и невыносимая. Джунхи забивает её музыкой, громкой, чтобы даже мыслей не было слышно. Зачастую надрывной, когда в наушниках страдает певец, рассказывая о трудностях жизни и превратностях судьбы. О многом, лишь бы не о любви. Такое слушать Джунхи не готов и не желает.            А ещё совершенно не хочется напрягать друзей. Потому что Сэюн с Ючаном даже за руки при нём стараются не держаться, чтобы не расстраивать. Но разве это правильно? Джунхи видит, как их тянет друг к другу, и мешать этому не намерен. Но стоит заикнуться об этом, как Ючан грустнеет, а Сэюн лезет обниматься, доводя этим молчаливого Донхуна и мрачного Джунхи до белого каления. Донхун же манит всё сильнее, и Джунхи понимает, что скоро уступит.        — Может, ты не слышал его, потому что он младше? — однажды подсев к Джунхи, предполагает Донхун, протягивая стаканчик с любимым латте. Джунхи поднимает на альфу плывущий взгляд, оторвавшись от учебника, и смотрит на него во все глаза.        — А так может быть, чтобы он не отзывался просто потому, что младше?        — Не знаю, но почему бы нет? Вдруг у вас особенный случай? Ты давно разговаривал сам с собой?        — Очень.        — Может, стоит попробовать?        — Я попробую, спасибо, — в голосе надежды немного, но попробовать стоит. Что ему терять-то? Ещё день-два и он встретит ещё один день рождения в тишине. Он обнимает Донхуна и на долю минуты жалеет, что соулмейт не Донхун. Хоть и тролль он знатный, но всё равно хороший.        Вернувшись домой после пар, Джунхи с трудом ужинает и долго стоит в душе, подставляя тело под расслабляющие струи. Почему-то простой прежде разговор с самим собой вслух кажется неподъёмным грузом. И лишь оказавшись в постели, собирается с духом и, откашлявшись, зовёт:        — Пожалуйста, скажи, что ты есть. Скажи, что ты жив, — но ответом служит привычная тишина. Слёзы сами собой наворачиваются на глаза, и Джунхи зло растирает их по щекам, жалобно всхлипывая и обещая больше никогда не пробовать: — Придурок! Так хочешь сказки, что цепляешься за каждый шанс. Идиота кусок. Нет. Цельный идиот. Даже молью не траченный.        Сон приходит не сразу, он зыбкий, как трясина, чавкает как болото, такой же стылый как залившаяся через верх кроссовка снежная жижа. Сон мутит, крутит и вертит, топит в себе, погребает под тоннами ледяного студня. Джунхи мерещится во сне чужой надсадный кашель, и он вскидывается ото сна, задыхаясь.        Гиперфаза ко дню рождения становится дурной традицией. Джунхи вяло плетётся на пары в дальний корпус и не сразу понимает, как оказывается зажатым старшекурсником прямо у входа в старое здание. Температура мешает здраво мыслить, таблетки закончились до обидного внезапно, ещё две пары, и можно домой. Но альфа настроен весьма недвусмысленно провести время, а сил споротивляться нет.        — Отошёл от моего омеги!        Джунхи поднимает глаза на Донхуна и слабо улыбается дрожащими губами. В нём растёт желание сползти на холодные гранитные ступени корпуса, свернуться клубочком, притворяясь котиком, и ничего не знать, не видеть и не слышать ближайшие лет пятьдесят. Драка оказывается молниеносной, и Донхун протягивает Джунхи руку. Пальцы альфы кажутся спасительно холодными, и Джунхи вцепляется в них, поднимаясь на ноги, так как котиком он всё-таки успел ненадолго притвориться.        — Идём.        — У меня пары.        — На пары твои и идём, балда. Буду твоим охранником.        — Вау, мой личный телохранитель, — смеётся Джунхи, пальцами шагая от груди к расстёгнутым пуговицам и закусывая губу от дикого желания целоваться, но Донхун накрывает его руку ладонью и тяжело сглатывает.        — Джунхи, я не железный. Идём, ради всех богов.        Где Донхун достаёт блокаторы и как его не выгоняют с лекции, для Джунхи остаётся вопросом, погружённым в кромешную тьму, но он и не спешит искать ответы. Потому что температура уже не затуманивает разум, и ему становится стыдно за пусть и короткий, но срыв. Донхун ему помог, а он ведёт себя как дурак, хотя соулмейта так и не услышал и причин отказа не видит. Может, стоит дать другу шанс?        Джунхи решает всё же попробовать, что и кто ему мешает? Ничего и никого. Донхун ему нравится, он его знает много лет, но никогда не относился к нему как к брату, потому и перекоса по фазе быть не должно. Но тут он дёргается, да так, что грохается на спину со всего маху и тихо стонет, хватаясь за голову.        — Джунхи, что? Где болит?        — Голова. Болит. Сильно.        — Молодой человек, отведёте своего друга врачу? — спрашивает лектор, Донхун поспешно кивает и, подхватив Джунхи на руки, выскакивает из аудитории.        — Не надо к врачу, — стонет Джунхи. — Я просто очень устал, ещё и гиперфаза как всегда не ко времени. Пожалуйста, отвези меня домой.        — Как скажешь.        Донхун не уходит до прихода родителей, сторожит его, всё порывается врача вызвать, но Джунхи отказывается раз за разом, стискивая голову, в которой странным шумом отдаётся биение крови в сосудах. Папа по приходу домой выслушивает Донхуна, осматривает Джунхи, даёт ему таблетку и оставляет сына в покое. Вскоре шум в голове напоминает скорее кашель, чем биение молота по наковальне, и Джунхи вытягивается на кровати, глядя в потолок. Похоже, он получил знак судьбы, что шансов с Донхуном у него нет.        День рождения он намерен провести в кровати, морщась от света и звуков, и от малейшего движения зажимая ладонью рот. Папа с неохотой признаёт, что нужно обратиться к врачу, потому что похоже на мигрень, но Джунхи упирается и прячется под одеялом, прося дать отсрочку хотя бы в день. Папа нехотя соглашается отсрочить поход к врачу до утра, а отец бурчит о том, что у ребёнка снова день рождения испорчен.        Джунхи немножечко плевать, он просто хочет, чтобы взрывающиеся звуки в его голове прекратились. Или наоборот, дали ему умереть, раз он умудрился родиться бракованным. Он почти засыпает, когда слышит тихий голос:        — Скажи, что ты существуешь. Скажи, что не примерещился.        Джунхи неверяше распахивает глаза и давится воздухом. Это ведь невозможно? Невозможно, да? Головная боль и температура становятся совершенно незначимыми и ерундовыми, когда в тишине дома он пытается осознать, спит он или нет. Джунхи не верит в то, что не спит и не видит сон, но на пробу шепчет:        — Тогда ты скажи, что не снишься мне. Или я всё же наивный придурок?        Но ответом привычно служит тишина. Кажется, что он сходит с ума. Джунхи закрывает глаза и протяжно выдыхает. В любом случае, голос, что ему причудился, он не слышал никогда, но как хотелось бы услышать ещё раз, даже если только во сне.        И он его слышит ещё раз под утро, в сладкой дрёме. В больницу едут прямо с утра, потому что папа записал его на мрт и приём к неврологу. Отец тревожно поглядывает на бледного Джунхи, который натянул тёмные очки и кепку, чтобы свет так не раздражал его, ещё и голову придерживает, когда машину потряхивает. Особого желания ехать нет, потому что в день рождения оказаться в поликлинике — не верх блаженства.        После обследования и приёма врача, Джунхи сидит в коридоре, стискивая ладонями виски, пока папа внимает коллеге, а отец стоит в очереди к мечущемуся по аптеке фармацевту. Джунхи тяжко вздыхает и массирует виски, когда слышит до странного знакомый голос. Он поднимается и оглядываться по сторонам, замечая трёх парней, которые что-то живо обсуждают и жестикулируют так рьяно, что поднимают сквозняк.        — Наш Бёнкван наконец-то снова обрёл голос, это надо отметить!        — Максимум по стакану сока, чтобы убедиться, что голос всё-таки существует и не мерещится, — смеётся парень с высветленными волосами, а у Джунхи сердце буквально вырывается из груди. Потому что его голос он слышал! Слышал во сне!        — А что это за симпатичный омега на нас таращится? — спрашивает самый высокорослый парень и без стеснения тычет пальцем в Джунхи.        — Сам ты пялишься, придурок, — фыркает Джунхи и резко отворачивается, но от головокружения его ведёт, и, покачнувшись, он пытается найти опору, взмахнув руками в воздухе, и находит её неожиданно тёплую и пряно пахнущую альфой. — Скажи, что ты существуешь, — распахнув глаза, шепчет Джунхи.        — Скажи мне, что ты мне не снишься. Или я всё же наивный придурок? — сипло произносит альфа, повторяя ночные слова Джунхи, и тепло улыбается.        — Ты правда не снишься…        — А ты правда существуешь.        — Ваш разговор подозрительно повторяется, — смешливое замечание совершенно не цепляет Джунхи. Он смотрит на альфу и пытается понять, что чувствует. А чувствует он до неприличия много, названия этой какофонии нет и не предвидится, зато от близости альфы ему невыносимо хорошо.        — По-моему, наш Бёнкван отыскал своего соулмейта, о котором так много писал нам.        — Ты обо мне писал? — удивления в голосе не так много, как есть на самом деле, но всё просто оттого, что пазл начинает складываться. Медленно, но уверенно, заполняя белые дыры неизвестным ранее рисунком.        — Это долгая история. Но я был так рад снова услышать тебя. Почти два года тишины, я думал уже самое плохое… Старался только хорошее, списывал на то, что мне всего шестнадцать… Думал, если тебя не услышу снова, всё действительно плачевно…        — Поверь, я тоже мало хорошего думал, но как хорошо, что всё оказалось не так. Ты красивый…        — Куда мне до тебя, — Бёнкван смеётся и ерошит волосы на затылке. Смешно морщит нос, а глаза как щёлочки. А потом поправляет завязанный на горле платок, и Джунхи видит несколько шрамов на коже. — Я даже представить не мог, что ты такой.        — Слышь, харэ шушукаться, представь нас этой улыбчивой акуле.        — Скройся, — шикает Бёнкван, и друзья смешливо пытаются спрятаться в огромном холле, не особо стараясь скрыться, но от души изображая деревья. Альфа мягко улыбается и качает головой, протягивая свободную ладонь. Джунхи запоздало бросает в жар от понимания, что альфа по-прежнему его приобнимает за пояс. — А мы и впрямь незнакомы. Бёнкван.        — Джунхи.        — Имя моего соулмейта самое красивое как и положено для прекраснейшего из омег, — говорит Бёнкван, галантно кивая, прямо как в фильмах. Тепло разливается под кожей, и Джунхи понимает, что давно уже поплыл от внимательного взгляда, приятного тембра и крепких рук на поясе.        — Во жарит-то, — ржут альфы, но мигом уносятся, когда Бёнкван медленно поворачивается к ним и сужает глаза. То, что он ниже их на голову, роли не играет, друзья улепётывают, сверкая пятками. — Я так рад видеть тебя. Но… почему ты в больнице, что-то серьёзное?        — Мигрень.        — А сейчас как себя чувствуешь? Получше? — Джунхи кивает, ведь и впрямь получше. Да вообще мягко сказано, у него словно крылья за спиной выросли. Ведь он всё-таки дождался и нашёл. Как и мечтал. — Тогда как насчёт познакомиться поближе? Я хочу знать как можно больше о том, с кем проживу остаток жизни.        — Я тут с родителями...        — Отлично, заодно и с ними познакомимся, если не против. Они будут дополнительной страховкой, чтобы я поступал как джентльмен и дальше, потому что ты так сногсшибательно пахнешь, что не уверен, что смогу удержаться, — Джунхи от этих слов стремительно заливается краской и расплывается в совершенно счастливой улыбке. Потому что даже дурная традиция и долгое ожидание чуда могут привести к приятным последствиям.