***
Волна с шумом разбивается о крупные булыжники и тащит за собой сопротивляющуюся гальку. Камешки перестуком цепляются друг за друга, стараясь задержаться на берегу подольше, но вода беспощадно уносит их туда, вглубь, чтобы через мгновение снова выплюнуть к ногам Стаса. — Ну, — тянет он, кутаясь в куртку на продирающе-ледяном ветру, — что мы тут делаем? Игорь насмешливо окидывает взглядом его едва-едва различимое в темноте лицо, спиной отступает на пару метров к красному граниту набережной, после чего опускается пятой точкой прямо на холодную гальку одним плавным движением. — Ты же жаловался, что на море не попадешь. Вот, — он щедро обводит пространство рукой, — типа море. Стас глядит на него как на самого распоследнего идиота в этом мире, проглатывая «Это не море, дебил, это залив», но ничего не произносит. Они и без того успели сегодня вдоволь наговорить друг другу всякого. Прошлись с удовольствием и по умственным способностям, и по талантам, и по работоспособности. «Давай вернемся на ютуб? Хули делать-то еще, раз карантин», будто если Игорь надавит на их временную изоляцию, что-то в решении Стаса изменится. В конце прошлого года это были еще логичные доводы в пользу возврата шоу. В январе — разговоры про Третью Мировую, в феврале уже обещание вернуться прямо на концерте, «Если Пимп захочет». Стас задолбался переливать из пустого в порожнее. Его взгляд мечется от вытянутых вперед слишком длинных ног Лаврова к набегающим волнам, а потом вверх, к бетонным узорам ограждения, побеленным для приличия. Наверное, не будь здесь так отвратительно холодно и темно, местечко казалось бы даже курортным. Почти-почти похоже на пляжи где-нибудь в Краснодарском крае, где море теплое, пахнет солью, а выложенная плиткой набережная под яркими лучами солнца раскаляется и трескается каждый год, прорастая травой. Но они в области, под Питером. На часах полдесятого вечера, по календарю март, а северный ветер, подвывая, ледяными пальцами тянется облапить колючие от мурашек ноги под тонкой тканью его треников. Самой воды в темноте почти не видно, только шум волн, подгоняемых друг другом, да стук влажной гальки, — вот и все признаки, по которым можно определить, что они именно на пляже. Игорь вальяжно восседает, подставляя лицо мелким капелькам воды, что приносит ветер с каждым порывом. Жмурится и выглядит как толстый лоснящийся котяра, мурчащий и растягивающийся на нагретом солнцем подоконнике. Стас тянет тугой влажный воздух носом, к самому дну легких, надеясь уловить почти аптечные нотки водорослей и йода, но только сладко пахнет талым снегом и вареной кукурузой от давно закрывшейся палатки прямо над их головами. Волна неумолимо набегает, за ней вторая, третья, а после они дружно сливаются в одну, откатываясь в темноту, чтобы снова рухнуть на камни. Где-то вдалеке, на горизонте, перемигиваются желтыми и белыми огоньками фонари крепости. «Не смог даже место найти такое, чтобы не было видно другой берег, — подумалось Стасу, — Вот придурок». — Эй, — тихо зовет Игорь, и кажется, будто звук идет из самой его груди, словно он и не раскрывал слипшихся губ, — Иди сюда. Стас задирает бровь, скептически разглядывая это самое «сюда», и передергивает плечами. — Ну, знаешь, — пыхтит он, решительно скидывая свой рюкзак рядом с бедром Лаврова, чтобы усесться сверху. Мокрая подошва правового кроссовка безбожно скользит по гладким камням, и он почти падает, в последний момент успевая повернуться и грузно плюхнуться на расплющенный полупустой рюкзак. Длинная тирада о приближающемся тридцатнике и простатите вылетела из головы, не задержавшись. — Знаю, — просто отзывается Игорь, даже не собираясь слушать, и притягивает собственный портфель ближе, тянет за молнию, и из недр, как по волшебству, появляется стеклянная бутылка. Он сворачивает крышку легким движением ладони, по касательной, как-то слишком поспешно, и та улетает вперед, теряясь между камней. — Ну вот, придется допивать все. Унести точно не сможем. Он протягивает тару Стасу, свободной рукой находя его татуированные пальцы и оборачивая их вокруг горлышка. — Стаканчиков нет, ты уж прости, — в голосе нет ни капельки сожаления, только все та же теплая насмешка. — Что, прямо чистоганом, с горла? — неверяще переспрашивает Стас, с сомнением тряся булькающей почти черной жидкостью. — Нам что, по тринадцать? — Где это ты в тринадцать вискарь ирландский пил? — хмыкает Игорь, шарясь по карманам и выуживая пачку парламента. За чирканьем зажигалки тонет и Стасово «Справедливо», и ответное «А то». Первый глоток застревает в горле, обжигает обветренные потрескавшиеся губы, проходится горечью по носоглотке. Стаса на секунду пробирает легкой дрожью отвращения, но он тут же глушит ее вторым глотком, третьим. Игорь шипит и тянет за дно бутылки на себя обеими руками, зажимая фильтр между зубов, чтобы не выронить сигарету. Столбик пепла срывает порывом ветра, а вместе с ним и несколько красно-рыжих искорок. — Куда ты столько сразу, — вздыхает он, — А мне потом на каждом столбе к обочине жаться, чтоб ты проблевался. — Я лет с восемнадцати по синьке не блевал, — возмущается Стас в ответ, но бутылку отпускает. Игорь устраивает ее между их бедрами, в темноте раскопав углубление между холодной мокрой галькой. Нескольких глотков недостаточно, чтобы опьянеть, но напряженные и задубевшие от холода мышцы одна за одной расслабляются, отдаваясь тянущей болью к ключицам. Они, как два идиота, пялятся в темноту перед собой, молча. Шуршит вода, стучат камни, и только огоньки на том берегу перемаргиваются и дрожат. Темно-лиловое небо над их головами, затянутой грязно-рыжими облаками, неприветливо нависает, с каждой минутой все ниже и ниже. Редкие звезды, поначалу еще различимые, совсем гаснут, темноту пожирает ржавчиной облаков, и Стас морщится, оглядываясь назад и вверх, где вдоль ограждения стоят высокие фонари. — Тебе никогда не казалось, что оранжевый свет в фонарях, это глупо? — нарушает он тишину. — От них все оранжевое. И облака, и асфальт, и галька. Он вытягивает ладонь перед собой вверх, подставляя ее под рыжину света, просто чтобы удостовериться, что его кожа, как в той старой детской песенке, тоже оранжевая. Игорь дергается и переводит взгляд на его по-идиотски вытянутую ладонь, чтобы потом обернуться туда же, к безлюдной набережной. — Да мне как-то похуй всегда было, — признание звучит глухо и безжизненно, и Стасу сразу понятно, да, Игорю абсолютно наплевать. Его нога непроизвольно дергается пару раз, поддаваясь вспенившемуся за грудной клеткой раздражению, и он еле-еле заставляет себя остановиться и вытянуть ноги вперед. Мышцы, от бедер и до самых икр, сводит во внезапном желании подскочить, что-то сделать, куда-то пойти или побежать. Лишь бы от этого придурка подальше. Но Стас в ответ лишь напрягает их на секунду, имитируя деятельность, и медленно расслабляет. Перебирает онемевшими ледяными пальцами ног под тонким материалом кроссовок. Широкая бронзово-апельсиновая в свете фонарей ладонь Игоря горячо ложится на его колено, ухо опаляет теплым: — Да не дергайся ты. И Стас послушно замирает, вместе с бухнувшимся на дно желудка сердцем. Поворачивает острый подбородок к Лаврову и слепо, как щенок, тычется вперед, ударяясь носом о небритую скулу. Игорь издает нежный высокий смешок, вперемешку с «Ну ты и долбоеб, братишка», а потом сжаливается над глупым Стасом и все-таки поворачивает лицо навстречу, позволяя тонкому холодному рту состыковаться с его. Они даже не целуются, а скользко шевелят губами, раздразнивая нервные окончания, которые колючими иголочками посылают импульсы куда-то под ребра, где горячо и тяжело. Сердце надрывно дергается, чтобы выдать сразу скопом несколько ударов, а после замереть вновь. Игорь аккуратно носом выдыхает скопившуюся за день усталость и подается ближе. Бутылка звонко опрокидывается на камни. — Мы все проебали, — смеется Стас, опуская голову и морща нос, и Лавров тут же прижимается сомкнутыми губами к его переносице, скрывая узкое белое лицо за своими темными горячими ладонями. — Это всего лишь вискарь, чувак. Стас поднимает на него блестящие лукавые глаза, всем своим видом говоря, в продолжение их неутихающего спора последних месяцев: «Я и не про вискарь». Игорь, оторвавшись от него, смотрит грустно и тепло, и уголок его губ дергается в усмешке, молчаливо парируя: «Да я в курсе».***