Королева

       Когда отец, великий и бравый Симба, любимый всеми король, замертво пал на поле боя, Киара плакала. Утыкалась в местами покрытую серебристыми росчерками гриву, сжимала дряблую лапу, звала, бессильно наблюдая за тем, как боги жестоко игнорировали её молебны.        Когда мать, красивая и сильная Нала, королева, в своё время спасшая её родной прайд, умерла от болезни, Киара тоже плакала. Вновь, как потерявшийся котёнок, звала её, не в силах отойти от её тела на похоронах, и корила себя. Корила за то, что со всеми этими браздами правления не заметила, как она увядала на глазах.        Киара, лёжа на выступе, любимом выступе усопших родителей, пыталась сдержать горькими комьями стекающие слёзы. От мысли, что она осталась одна, совсем одна в этом полном лжи мироздании, хотелось волком завыть в глубокую ночь. Завопить пуще, чем Зира в тот день, когда два прайда сошлись в долгой баталии, точно бросившись в единый нескончаемый пляс. Мстить за свою боль пуще, чем пресловутый Скар, ради титула осквернивший род брата и позволивший мерзко хихикающим гиенам изрядно глумиться над телом несчастного короля. А потом, не выдержав такой тяжести, свалившейся на усталые плечи, рухнуть на землю во время ливня, и просить раскаяния. Пуще, чем Кову. Кову, который, стоя за ней, проводил острым носом вдоль шеи жены, скорбно так, с сочувствием улыбаясь ей. Киара думала, что он, тот самый безбожно изгоняемый её отцом бастард, был единственным понимающим её. Он, и его сестра, которая каждый божий день просыпалась раньше солнца, чтобы обойти границы и горделиво подставить небу саванны знак гвардейца, обрамляющее левое плечо. Ни она, ни Кову, не познали в своё время родительской ласки. Оба брошенные на мать, что без излишеств вопила о возмездии за дражайшего льва. Оба прошедшие через вязкую пучину тьмы и ненависти, кое-как найдя в непроглядной мгле надежду.        Уголком рта Киара слабо улыбалась. Отворачиваясь, она вновь позволяла временно покинувшему её смятению вернуться. Кову и Витани не знали своего отца. Они не знали свою мать иначе, чем вечно горящую ярым огнём львицу, потому материнская любовь осталась для них неведомой вещью. Киара думала, что оттого, возможно, им легче.        В любом случае, когда тело Зиры, тело, познавшее боль войны, исчезло за буруной волны, они не показали никакой скорби. Она лишь периферией приметила то, как вздохнул от отчаяния Кову, почти мгновенно забыв об этом.        Зира осталась забыта своими детьми, и Киаре порой хотелось взять с них пример: забыть, броситься вновь в дебри правления, видя, как нуждался в её помощи народ. Она ведь королева. Только вот Киара, каждый раз думая об этом, понимала всю неправильность ситуации. Нельзя было сравнивать своих родителей, поднявших всех на ноги и направивших всех к верному пути, с матерью мужа, что была готова на убийство родного дитя ради того, чтобы имя Скара вернуло несуществующую честь и браваду. Закрывая глаза, она только устало вздыхала. Мама всегда говорила, что о мёртвых надо помнить до последнего вздоха, в то же время живя для живых.        Когда Киара смотрела каждое утро на Кову, у бока которого она умиротворенно сопела, то ей казалось, что был тот, ради кого ещё можно было ходить по этой земле и чувствовать её песчинки под лапами.        — Мой лев, — шептала она по ночам, когда юный король, обвивая лапами её изящное тело, клал окаймленную косматой гривой голову ей на плечо.        Ни Кову, ни Киара, не спешили с тем, чтобы заводить детей. Не спешили с долгими ночами пылкой любви, не спешили с томными вздохами и привычными им «я люблю тебя», с такой взрослой страстью сказанные в слившиеся губы.        И в один момент, когда ничего не предвещало беды, она пожалела об этом раз и навсегда.        Потому через месяц, когда ей доводилось с лучезарной улыбкой провожать мужа взглядом, вечером ей довелось узреть его в совершенно ином для неё виде: лапы были вывихнуты с особым старанием, по всему телу проходили багровые полосы устрашающих рубцов, украшенного шрамом глаза просто не было видно за непроглядной прорвой ран, а с разбитых губ шла струя крови.        Киара, увидев это завораживающее зрелище в первый раз, не поверила. Истерично засмеялась и словила на себе соболезнующий взгляд старой слонихи, которая принесла её бедного Кову к лапам Её Величества. Киара думала, что это была шутка, потому что не могло так быть. Не мог её Кову умереть. Не могли боги помимо отца и матери лишить бедную сиротку любимого. Когда же осознание, что то не шутка вовсе, что то реалия, страшная и мерзкая, прокралась в контуженное сознание, она держалась. Хотелось плакать, хотелось забиться в конвульсиях на пропитанной кровью земле и плакать на разрыв аорты, только вот все слёзы Киара уже пролила на похоронах родителей, уткнувшись в гриву шепотом утешающего её Кову. Кову, который в этот момент валялся у её лап, грязный и покрытый кровью. Королева думала, что если она найдет того, кто посмел это сделать, то отомстит ему самой страшной местью, вырвав из груди фантомное сердце.        На похоронах её мужа шел дождь, будто и природа его оплакивала, будто сами Короли Древности лили слёзы. Киара же думала, что даже если оно и так, то короли эти не больше, чем самые настоящие лицемеры. Она сама держалась, не смея пускать слёзы. Королевы не плачут. Слёзы — признак слабости, а королевам категорично нельзя было давать слабину. Они все, один в один, должны были быть стойкими и сильными, потому Киара не плакала. Только придерживала Витани, уткнувшуюся в её плечо, и, глядя незрячим созерцанием в пробоину души, беззвучно плакала, понимая, что в этот день она потеряла единственного, кто был её семьёй. Королева же не плакала. Негоже. Только когда похороны подошли к концу, она юркнула оттуда раньше всех, чтобы спрятаться в тени пещеры, потерявшей родной запах, и отдать волю эмоциям. Чтобы позволить себе, жертве идеологий, выплеснуть боль, которую позже придется скрыть за машкерой счастья. Ведь она королева. Она обязана.        Народ, жадный такой, тянувшийся до неё своими загребущими лапами, требовал наследника. Того, о ком она совершенно не побеспокоилась. Наверное, никто бы не поверил, признайся их королева, что она чиста и невинна перед любым самцом. Ни один лев не совершил должный супружеский долг с ней, ни разу они с Кову не решились серьезно прибегнуть к этому. Киара же хранила это в секрете. Если хотели думать, что между ними было больше обыкновенного львиного поцелуя, то пусть думают. Королева знала, что обязана была выполнить свой королевский долг. Королева поклялась, что отцом её наследника станет любой лев, который сунет лапы на её земли. Старый, слишком юный, глупый, высокомерный, похабный — абсолютно всё равно, как и то, что будет с ними дальше. Полюбит её всем сердцем, сделает всё ради трона, просто за красивое тело и в своё удовольствие, а может и вовсе изнасилует до пугающего хруста позвоночника, после чего благополучно бросит подобно грязи — она добудет наследника любой ценой, потому что она королева. Даже если к детёнышу, своему первому и единственному чаду, будет ощущаться вселенская ненависть, она воспитает его в короли. Сделает всё возможное, чтобы обнадежить народ, чтобы её оставили в покое и дали свободно вздохнуть.        Киара старалась улыбнуться, правда старалась, надеясь, что жизнь пойдет в правильное русло, потому что, как бы то ни было, окромя всей этой бесовщины должен был осветить ей путь луч растроганно улыбающегося Солнца. Потому что в детстве, когда в безмолвную чернильную ночь она прижималась к тёплому боку бабушки, мама рассказывала ей самые различные сказки, и во всех настигало счастье. Везде одинокий принц находил свою принцессу. Везде кульминации заканчивалась витиеватым «и жили они долго и счастливо до конца своих дней». Без боли. Без слёз. Без страданий. Возможно, мама ей тогда врала. Возможно, мама специально не рассказывала, что происходило после.        Уныло оглядывая происходящее окрест неё, львице доводилось обреченно вздыхать. Совершенно одна.        Когда Витани так увлеклась своей должностью, что в последнее время они перекидывались лишь дежурными «доброе утро» и, ещё реже, «спокойной ночи»? Когда Тиифу и Зури, лучшие подруги желтого и счастливого детства, оставили её, подмигнув на прощание и с по-королевски аристократичным видом пойдя к самим границам, чтобы покинуть родные земли? Киара, честно, уже не помнила. А еще, смотря на изумрудный горизонт, не понимала, где долгожданный одиночка. Где тот, кто мог даровать бастарда этому прайду?         — Королева не выполняет свои обязанности.        — Она вообще отбилась от лап. Даже охотиться нормально не может, топает громче слона и бегемотов. И это — дочь Налы?        — Что вы еще ожидали от львицы, которую постоянно баловал Симба? Вот её брату доставалось куда меньше внимания, потому вырос отменным королём и защитником.        Киара слышала назойливый шепот за спиной давно, ещё когда не успела почва, скрывающая мертвую плоть Кову, высохнуть от дождя. Первое время она прислушивалась, выходя только тогда, когда терпеть было невмоготу, и кричала. Кричала чуть ли не до асфиксии, ругала, грозила наказать за непослушание и сплетни, а на одну из них, на наиболее наглую, нашла отваги поднять лапу. Киара не жалела ни о чём. Только вот теперь, каждый раз слыша это, она только апатично смотрела в сторону охотниц, после чего, фыркая про себя, буднично пожимала плечами и шла дальше. Безответственная стерва, так безответственная стерва.        Киара ждала льва, что вот-вот, по её мнению, появится на горизонте.        День. Два. Неделю. Месяц. А потом, опустив голову, отчаялась, принимая то, насколько ничтожной она была.        Только вот через несколько дней боги наконец-то услышали её, впервые за всё это время найдя в себе силы сжалиться над ней. Киара, хранившая в сердце клятву, всё равно была напугана известью, что на её землях появился незнакомец. В первый раз она подумала, что одиночке может и не понадобиться она. Может, он уже женат, при львице и львятах, а пришел он ради чужого трона только?        Королева обещала решить эту проблему, потому в её тревожной поступи тревоги той тяжело было приметить.        Только вот тогда, когда она оказалась на границе, Киара немыми губами шептала молитвой лишь одно: Боги, пожалуйста, пусть это не будет правдой.        У чужака была золотистая шерсть, под которыми в лучах солнца виднелись бугры могучих мышц. У чужака была огненно-красная грива, смотрящая назад. У чужака были отцовские карие радужки, в которых виднелся алый оттенок. А ещё чужак этот с трудом стоял на подбитых лапах, с почти разорванной до позвонков спиной и изуродованной шрамами мордой.        — Кион…        И стоило ей произнести его имя, имя, которое она вслух не говорила уже так давно, как лев рухнул к её лапам, кряхтя и харкая кровью. И сквозь крепко сжатые зубы случайно смешивая молебны помощи с проклятиями. Кого он проклинал, Киара поняла не сразу, лишь после услышала что-то об одиночках, напавших на Прайд Ночи. Рани, ослабшая после тяжелых родов, оказалась первой жертвой беспощадных сородичей, в то время как Кион никак не мог отбиться от нескольких львов сразу. Когда он, шевеля сломанной челюстью, хотел произнести ещё что-то, рядом раздался беззащитный писк, от которого Киара дёрнулась. Кион придвинул к себе детёныша, которого он всё это время нёс в пасти, защищая от лютых врагов. У Киары сердце забилось, отдавшись незнакомой болью. Маленький ещё детёныш, так похожий лютиковой шерстью на отца, лишь бурыми ушами походя на мать.        Маленькая принцесса Сифа, названная Кионом в честь отца и дедушки.        Когда он сомкнул глаза, когда и его дух покинул такую живую и тёплую оболочку, Киара плакала, припав к пропитанной кровью гриве. Плакала так же, как и при смерти родителей и мужа, потому что казалось, что вот так, именно так выглядело истинное чувство дежавю. Будто снова погиб Симба, будто снова она переживала это мгновение.        Киара не могла поверить. Не могла поверить, что на её лапах погиб тот, с кем она была ещё в тесном утробе матери. Не могла поверить, что её брат, сильный такой, имени которого до дрожи страшились гиены, мог погибнуть от лап гнусных одиночек. Точно так же, как в детстве, будучи наивной, верила, что папа их такой сильный, что его не сможет забрать сама Смерть. Выросла потом, и поняла, что могла. Смерть могла забрать абсолютно всех без жалости.        Знатный лев, некогда защитник этих земель, позднее ставший королём, был похоронен на следующий день. Киара, чьи щеки омывали глухие слёзы, пролежала так всю ночь, прижимаясь к гриве Киона, чтобы навеки запомнить родной запах брата. Возможно, не услышь она наконец-то голодный писк Сифы, то и пролежала бы так до конца своих дней.        Кион был похоронен рядом со всеми, кто был ей дорог: рядом с бабушками, с дедушкой, с отцом и матерью, с Кову. Его она провожала в последний путь в полном одиночестве, не желая никого видеть в этот момент рядом с собой.        Племянница, лежавшая между её передними лапами, беспомощно дергала своими, крохотными совсем, желая увидеть, что там происходило. Киара не давала. Детёнышу нежелательно будет знать о своём родном отце. Детёнышу нежелательно будет знать о своей биологической матери. Королева об этом позаботится.        Наследница прайда, настоящее сокровище, который славил народ, не подозревая, что принцесса Сифа не её дочь вовсе.        Киара с облегчением вздохнула, вместе с тем чувствуя горький привкус неведомого поражения.        Она королева. Она обязана поднять свой народ, дав саму себя в жертву.        Да здравствует принцесса Сифа.        Да здравствует королева!