Песни моря

Отпусти меня к звездам, прошу тебя, море Я буду на волны твои с неба смотреть Верни мне меня, молю тебя, море В ласковых волнах твоих задохнусь я насмерть polnalyubvi — «Не покидай меня никогда, море»

      В каждой из пережитых жизней Цинсюань приходил на берег моря.       В ясные дни водная гладь сияла подобно отполированному лазуриту, переливалась, плескалась о прибрежные острые скалы и тихо шумела. Вкупе с криками белоснежных чаек спокойный шум морского простора складывался в умиротворяющую мелодию. В такие дни Ши Цинсюань много рисовал, сидя на берегу, забавно скрестив ноги и уложив на них блокнот. Морской солёный ветер — лёгкий и приятный — шёлковыми мазками ласкал его веснушчатые щёки, переплетался лентами в кудрявых волосах. В такие дни было хорошо. Комфортно и тепло, Цинсюань с улыбкой думал, что вместе с ветром и солёными брызгами до него доносятся и прохладные прикосновения давно забытых, но всё ещё дорогих рук. Через плеск покачивающихся волн — сухое и, казалось бы, бездушное «Сделай это сам». Тот, кто это говорил, память о нём грели сердце, одновременно вороша на нём незаживающую рану, которая давно не кровоточила, но тягуче ныла под рёбрами.       Он уже и забыл, когда именно начал рисовать под плеск волн. Сначала это были ракушки, начерканные наспех карандашом. Позже незамысловатые ракушки, которые валялись по всему пляжу, превратились в акварельные раковины с моллюсками и ниточками водорослей. Ещё позже кусочки морского антуража обратились сложными пейзажами с пенящимися волнами и игрой лучей заходящего солнца на лазурной поверхности спокойного моря. Он это рисовал лишь в хорошие дни, когда море было спокойным, когда хозяин морских глубин был спокоен. Когда мир вокруг будто замирал, и в ушах шумела лишь неукротимая вода, пенными брызгами оседавшая на мокром песке. В такие дни Ши Цинсюань был вдохновлён, улыбался ещё больше, чем обычно. У него не дрожали пальцы, и мрачные кадры далёкого прошлого не плясали жутким калейдоскопом перед глазами. Но сегодня был не такой день.       В пасмурную погоду море бушевало, крутыми волнами билось о скалы и разлеталось мириадами брызг. Вода лазурная и блестящая окрашивалась чёрным, будто кто-то нарочно пролил в неё чернила. На горизонте чёрная бушующая гладь сливалась с серыми облаками, обращаясь тёмным зеркалом, невзначай напоминая тихое озеро, которое отражало не совсем то, что находилось у воды.       В такие дни Цинсюань рисовал тоже, но совсем не прекрасные пейзажи и белоснежные, словно вырезанные из слоновой кости, раковины. В такие дни порывистый ветер хлестал его по лицу почти безжалостно, срывал с волос резинку, раскидывал изрисованные чёрным карандашом рисунки. В такие дни было совсем не спокойно, руки дрожали от холода и подсознательного страха. Воздух холодный, от ветра дышать бывало тяжело. Пахло по-другому. Запах бушующего моря навевал тоскливые воспоминания по упрямцу и самодуру. Соль, казалось, оседала в лёгких и щекотала внутренности, выбивая из уголков глаз редкие слезинки. Всё это было очень давно, но камнем осталось лежать на груди.       В дни, когда море крутыми вихрами вздымалось, подобно быстро дышащей груди, Цинсюань рисовал чёрные узкие окна и фрагменты ржавых тюремных решёток. Рисовал скелеты огромных, невиданных рыб. Сейчас таких созданий назвали бы фантастическими и сказочными. Ши Цинсюань, конечно, не стал бы спорить и доказывать, что он их видел. Это всё давно в прошлом. Сейчас был он, блокнот с рисунками, бушующее море и ворох мыслей в голове, которые он проносил с собой сквозь множество жизней. Они не покидали его, оседая с морской солью внутри.       Иногда ему хотелось кричать. Кричать во всё горло, звать человека в чёрном по имени, падать беспомощно у самой кромки воды и сжимать больно зубы, осознавая, что это похоже на бред. Он не сдавался, он жил дальше, Цинсюань не был тем человеком, который просто опускал руки, совсем нет. В обратном случае он не заслужил бы столько жизней. Сдавшись ещё тогда, он не получил бы даже той крупицы, что имел сейчас. Но даже сотни прожитых жизней, миллионы воспоминаний, нескончаемое множество событий, которые случились с ним с того момента до настоящего, не стирали в пыль, не изгоняли гнетущее чувство в груди.       Иногда ему казалось, что он совсем один. Потерянный в бесчисленном множестве чьих-то судеб, которые пережил сам. У него был блокнот с рисунками скелетов рыб, тугая резинка в волосах, чёрный карандаш и целая вселенная, сжавшаяся до размеров зелёной радужки глаза. Вселенная, где всё ещё было место для одного человека. Призрака. Демона. Того, кто властен над бушующим морем. Того, кого Цинсюаню страшно не хватало во всех его жизнях.       Выводя карандашом высокую тень, Цинсюань поднял глаза и, вдохнув, очертил медленным взглядом кромку воды. Порой ему хотелось оказаться на гребне одной из этих бушующих волн, чтобы неукротимая вода несла его куда-то вдаль, чтобы россыпью звёзд сияло тёмно-синее небо и чёрное зеркало под ним. В этих волнах, кажется, он был не против захлебнуться. Как когда-то... Провалиться расслабленно в холодные объятия чёрной воды, что, несмотря на соль, горькая на вкус. Стать пеной на ободке волны или раствориться. Отпустить всё.       Убирая кудрявую прядь за ухо, Цинсюань стряхнул с колена песчинки. Чёрный карандаш медленно блуждал среди тонких длинных пальцев, иногда оставляя серые грифельные пятна на коже.       — Интересно, кто тебя разозлил сегодня... — бормотал он себе под нос, рассматривая, как вдоль серого небосвода плавно несётся чайка. — А-Лянь говорит, что ты иногда приходишь. Глупо, наверное, что я каждый раз жду тебя, ведь приходишь ты не ко мне. Ха. Ха-ха.       Парой лёгких движений Цинсюань собрал волосы в пучок и проткнул их карандашом. Не удержит надолго. Он закрыл блокнот, спрятал его в рюкзак рядом. Откинув голову, впился пальцами в холодный песок. Закрыв глаза, провалился в мысли и шум неспокойного моря.       Цинсюань усвоил навсегда, что если он хочет что-то сделать, то должен сделать это сам. Он усвоил, что ему остаётся лишь мечтать. Мечтать о том, что когда-то ему станет легко и спокойно, по-настоящему легко и спокойно. Мечтать, что когда-то он услышит холодные короткие фразы в свой адрес снова, что спокойный, ничего не выражающий взгляд будет обращён в его сторону. Какая, чёрт возьми, наверное, глупость... Слишком долго. Слишком. Слишком больно.       Страшно.       Одиноко.       Тоскливо.       До громкого шипящего шума в ушах. Волны пенились и бились о скалы, словно жертвуя своими несуществующими телами. Чайки взмыли ввысь, рассекая серое небесное пространство пронзительным криком. Громкая песня моря, эхом отдающаяся где-то в затылке. От неё и жутко, и спокойно, и горестно, и хорошо одновременно. Будто ушатом ледяной воды обдаёт, а после резко греет. Странное чувство. Цинсюаню стоило бы его нарисовать, это чувство, когда-нибудь... В один из подобных дней.       Порыв ветра распустил волосы. Карандаш выпал на песок. По телу прошла дрожь от холода. Стоило накинуть хотя бы кофту поверх, но, впрочем, какая разница. Песок рядом еле слышно зашуршал, крабы, наверное, совсем распоясались. Цинсюань шумно вздохнул.       — Думаю, я стал лучше благодаря тебе, — снова себе под нос, но уверенно, будто знает, что его слышат. — Не в широком смысле, хах, скорее... ты положил этому начало. Иногда мне до жути интересно, что бы ты сказал, снова встретив меня... Наверняка ничего, как и всегда. Хах. Ужасно...       Ветер зашумел громче, унося с собой все звуки. Уши заложило от резкого порыва. Цинсюань выпрямился, пошатнулся чуть-чуть, убрал с лица пару вьющихся прядей и, приоткрыв глаза, глянул на свой портфель. Карандаш торчал из расстегнутого кармашка. Он замотал головой, выискивая того, кто переместил его художественный инструмент в сумку, но...       Серый небосвод, бушующие чёрные волны, острые влажные скалы.       И более ничего. И никого.       Поднимая рюкзак с земли, Цинсюань отряхнул его от песка и с толикой любопытства заглянул внутрь. Ничего такого, чего там и до этого не было. Может... он просто слишком много себе навыдумывал? Вполне возможно.       Стало холодно. Собрав волосы в хвост, Ши Цинсюань боковым зрением заметил светлую невысокую фигуру, медленно приближающуюся к нему.       — У тебя губы синие, — Се Лянь улыбается так, что резко становится теплее.       — Тут холодно, — неловкий смех.       — Идём, мы нашли здесь неподалёку хорошее местечко. Сань Лан хвалит их кофе, а ещё там уютно и тепло. Давай, идём скорее!       Цинсюань кивнул и последовал за другом, напоследок осмотрев длинную косу пляжа. Кажется, ему совсем на секунду, нет, даже меньше, ещё быстрее показалось, что у края отвесной острой скалы стояла высокая знакомая фигура. Наваждение исчезло, стоило Цинсюаню моргнуть. Он вновь подумал, что это полнейшая глупость.       Из блокнота, стоило Цинсюаню вновь сунуть руку в рюкзак, вылетел обрывок листа. Набор цифр. Телефонный номер и короткая фраза, написанная быстро, словно в страхе быть замеченным. Всего пару слов, а у Цинсюаня сердце ухнуло вниз и в горле пересохло. Он ещё раз глянул назад, на скалы, на берег — пусто, никого. Лишь крики чаек в небе. Но, сжав клочок бумаги, на грани блаженства и боли закрыл глаза и стиснул губы.       Будто ушатом холодной воды обдали, а после трепетно накинули тёплый плед. На клочке бумаги было несколько слов.       «Мне есть, что тебе сказать».