Шесть лет спустя

Так долго вместе прожили мы с ней, что сделали из собственных теней мы дверь себе - работаешь ли, спишь ли, но створки не распахивались врозь, и мы прошли их, видимо, насквозь и черным ходом в будущее вышли. (c) И. Бродский Это был их маленький рай. Хотя раем трудно было назвать их жизни. Две комнаты, не считая уборной. Кухня и гостиная, служившая спальней. Маленькое пространство. Практически четыре стены, впитавшие в себя призраков прошлых обитателей. Шесть лет они делили на двоих один диван. Одно зеркало в ванной. Один комод с вещами. Его рубашки не вмещались, и она прикусывала нижнюю губу, ломая голову над тем, куда ей переложить свои свитера и майки, чтобы освободить ему место. Шесть долго-коротких лет. Две тысячи сто девяноста два дня бок о бок. Это был трудный путь от ненависти, граничившей с сжигающей страстью до взаимного доверия и тишины. Когда можно было ютиться вдвоем в узком кресле, терпя неудобство, затекание спины и ног. На третий год Драко сделал ей предложение. Она согласилась. Потом еще долго выслушивала причитания друзей о том, что надо было предупредить, чтобы они хотя бы купили подарки молодоженам. Им было хорошо и так. Эти стены помнили теперь и их. Громкие ссоры, горячие поцелуи, ночи, когда хотелось отсрочить рассвет, слезы, приступы ревности и мимолетные ласки. Когда притрагиваешься к плечу, чтобы просто показать, что рядом. Эти стены хранили их. Он отчетливо помнил ее глаза, когда Гермиона, заикаясь, пыталась ему сказать, что ждет ребенка. Он помнил ее глаза, когда она вернулась из больницы после выкидыша и пустым взглядом смотрела в потолок. Так много их в четырех стенах. И так мало. Через полгода она забеременела снова, а Драко просто не знал, как ей сказать, что это может случиться опять. Может, все дело в его проклятии, может, в проклятии его семьи, ему это было неведомо. Они лежали на кровати, не двигаясь, он прижимал ее голову к себе, приглаживая непослушные каштановые волосы, шептал в каком-то исступлении, что в этот раз все точно будет хорошо. Не было. Она кричала. Она громко кричала, когда он проснулся и увидел на их бежевых простынях темно-красные, бордовые пятна. Кровь на ее ночной рубашке. На ее руках. Он страшно испугался тогда. Через несколько месяцев Драко сказал, что они больше не должны пытаться. Потерять сразу двух нерожденных детей для девушки, которая еще не познала счастья материнства – это слишком. Гермиона молчала, клюя носом в кружку, на холодных боках которой были нарисованы смешные медведи. Семья медведей. Папа, мама и малыш-медвежонок. Он полночи не спал, слыша, как она пытается заглушить свой плач в ванной. Но тщетно – слишком тонкие стены. Его руки тряслись, и он не мог встать, чтобы утешить ее, где-то в глубине души рождая уверенность, что ей просто нужно сейчас выплакать все это. Через неделю был первый раз, когда он пришел домой пьяным. Гермиона громко кричала, но на этот раз по другой причине. Ее крик отражался от стен, направляясь прямо в его больную голову. Он знал, что ей было больно. Бледное лицо, худые заламывающиеся руки. Синяки под глазами. Футболка, ставшая на размер больше, выступающие ключицы и скулы. Она впервые в ту ночь ночевала не дома. Утро не встретило его запахом кофе и оладий, рубашка не была поглажена, обед в бумажном пакете не ждал на столе. Он так плохо владел бытовыми заклинаниями, что после двух сожженных рубашек решил идти в свитере. Оставался голодным, потому что после ее еды все остальное казалось пресным и ужасным на вкус. Особенно в столовой Министерства. Когда она вернулась спустя неделю, Драко был готов упасть ей в ноги, уткнуться лбом в колени и долго-долго вымаливать прощение, говорить, какой дурак и кретин. Он поклялся себе, что больше никогда не позволит ей уйти. И радовался, как ребенок, уснув, ощущая тяжесть ее головы на своей груди. Как волосы щекочут подбородок и заползают в рот. Он не шевелился, потому что так сильно хотел, чтобы эта ночь не заканчивалась. Дни сменяли друг друга, как и месяцы. Они вместе съездили в отпуск. Куда-то к морю. Ее кожа покрылась бронзовым загаром, на плечах появилась россыпь веснушек. Нос смешно шелушился, а выгоревшие пряди волос стали еще более непослушными. Он прятался в тени зонтика, обгорев в первый день, и теперь старательно избегал солнца, которое, судя по всему, было ему противопоказано. Гермиона приносила ему ракушки, показывала медуз в сачке, крабов, один из которых ущипнул его за палец, и красивые камни, обточенные морской волной. Они вместе пробовали экзотические фрукты, громко обсуждая, какой вкуснее, а к какому они больше ни за что в жизни не притронутся. Ее тело было по-особенному красиво в свете луны, отражающейся от морской глади. Это был первый раз, когда он занимался любовью в воде, и ему понравилось. Она так красиво смеялась, обнажая белые на фоне лица зубы. Драко постоянно хотел ее целовать, и никто из них не был против. Гермиона накупила целую кучу сувениров, и он впервые за всю свою жизнь прикинул, сколько золотых монет у него на хранении в банке Гринготтс. Он не представлял, как они будут впихивать это в чемоданы и везти обратно через границу. Но она впервые за всю их совместную жизнь висла у него на плече, смешно надувая губы, строя глазки, что он просто не мог отказывать. Да, это и это, и это тоже упакуйте. Упакуйте ему эту жизнь в этой богом забытой деревушке на берегу моря, потому что ему не хотелось возвращаться в холодный Лондон. А город сделал ее загар бледнее, лицо серьезнее. Вернулась строгая прическа, деловые костюмы, куча бумаг по всей квартире. Вернулся привычный быт, обычный секс, походы по магазинам по выходным и ее задумчиво-грустное лицо каждый раз, когда они оба натыкались на детские товары или играющего ребенка. Драко не знал, о чем она думала в тот момент, но сильнее сжимал руку в своей и спешил увести или отвлечь. Чем угодно, куда угодно, лишь бы не видеть ее этого цепляющего взгляда. Через примерно год Гермиона ему сказала, что у них будет ребенок. Что она уже на третьем месяце, а это гораздо дольше, чем было предыдущие два раза. И на этот раз все точно будет хорошо. Он хотел завопить. Выдернуть из своей головы каждый платиновый волос от отчаяния, но промолчал. Кивнул. Крепко обнял ее и прижал к себе. Вспомнил ее на берегу моря, представил рядом маленькую копию с такими же непослушными каштановыми волосами, теплыми ореховыми глазами и успокоился. Они встречали Рождество почти втроем. Живот был большой, и оба родителя ждали появления новой жизни. Как бы Драко не допытывался, пол Гермиона не говорила, хотя давно знала сама. Через две недели после праздника она родила. Когда Драко впервые взял в руки сына, почувствовал, что заплакал. Маленький сверток барахтался, морщил лицо, собираясь заплакать тоже. Уже сейчас было понятно, что волосами и цветом глаз он пойдет явно не в мать. Им не было легко. Друзья заглядывали, давая слишком много советов, но Гермиона уверенно отметала всю помощь, принимая только участие мужа. Драко невероятно это льстило. Ночные плачи, смена памперсов, кормления, какая-то непонятная сыпь, когда он скупил половину аптеки, будучи уверенным, что хотя бы что-нибудь обязательно подойдет. Первое посещение Нарциссы, она с внуком на руках. Снова неловкое предложение им всем вернуться в особняк. И суета. Много суеты. Когда Скорпиус сделал первые шаги, Драко был в ванной. Он услышал, как Гермиона зовет его, и прибежал, испугавшись, что что-то случилось. Малыш почти уверенно сделал два шага вперед и плюхнулся на пятую точку. Это была первая колдография, где он был один. На ней он точь-в-точь повторял свои последние действия. Тут же была сделала копия и разослана по всем друзьям и родственникам. Когда Скорпиус впервые изгрыз важные гермионины документы, было решено, что им нужно жилье побольше. Шесть лет. Шесть долго-коротких лет они прожили тут, а сейчас им нужно его покинуть. Драко испытывал благодарность, потому что здесь он впервые за много лет был счастлив. Гермиона в дверях пыталась натянуть на сопротивляющегося сына туфлю, а тот ловко уворачивался и пытался бежать. Драко залюбовался. – Может ты перестанешь глупо улыбаться там непонятно чему? – она сдула с лица непослушную прядь и схватила Скорпиуса на руки, снова усаживая на детский стульчик. И он на секунду увидел в ней Гермиону Грейнджер. Ту самую, в которую влюбился. Которая впопыхах однажды перепутала их галстуки и явилась на трансфигурацию с серебристо-зеленым, повязанным на шее. Вспомнил ее в белом легком сарафане, катающейся на качелях в парке после их маленькой свадьбы. Венок из цветов на голове. Ее бледное лицо и решительный взгляд. Ее слезы. Веснушки на плечах и фруктовый сок, стекающий по тонким пальцам на ключицы. Большой круглый живот, воронье гнездо на голове, разные носки. Ее, кормящую ребенка. Их ребенка. Шесть лет прошло. – Драко? Он несколько раз моргнул. Скорпиус в одном ботинке соскользнул со стула, как только его мама потеряла бдительность, и устремился к чемоданам. Драко подхватил его на руки и передал жене. – Я просто задумался. – Не знала, что ты умеешь так. – Она хмыкнула, протягивая детский ботинок мужу. Тот в два счета нацепил его на ножку сына. – Очень смешно, Грейнджер. – Он отлевитировал их чемоданы к выходу из квартиры. – Ты готова? Гермиона чмокнула Драко в щеку. – Всегда. Шесть лет прошло. Ну, что ж. Она рядом. Их теперь трое. А впереди еще больше, чем шесть лет. Он уверен.